Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

И вот в один прекрасный петербургский вечер под холодным проливным дождем Аделаида, выйдя из таксомотора, сама подошла к моей юной тетушке-бабушке и предложила ей зайти. «Вы простудитесь, моя хорошая», – сказала она так сердечно, что Машенька не могла устоять. Так Машенька впервые попала в зимний сад Аделаиды Вышинской, о котором в Петербурге ходили легенды. Машеньке сперва почудилось, что она оказалась в тропическом лесу или по меньшей мере в гигантской оранжерее, но потом она поняла: это была всего лишь просто просторная комната, оплетенная, главным образом, плющом, свисающим со стен и с потолка. Подобная растительность и вызывала ощущение простора, маскирующегося ползучими отпрысками. Впечатлению затаенного простора способствовало и освещение. Зимний сад был освещен ароматическими свечами, чье благоухание хотелось приписать растениям. (Теперь, когда у меня ночует мадам Литли, я думаю, не те же ли благоухания распространяют в моем убогом доме ее ароматические свечи, да и ночует она за печкой, где ma tante Marie рассказывала о своих посещениях Аделаиды.) Кроме плюща, в зимнем саду были другие, настоящие тропические растения, даже пальмы, но больше всего Машеньку поразило сочетание ярких разноцветных орхидей с ландышами (осенью-то! Но в любое время года без ландышей в своей артистической уборной Аделаида не танцевала, в какой бы стране и на каком бы континенте ни проходили ее гастроли). К этой гамме присоединялась белая сирень Le Moine из московского садоводства Николая Алексеевича Сидорова.

Но Машенька не успела осмотреться в зимнем саду; Аделаида повлекла ее за собой, раздвинула плющ, за которым обнаружилась дверь («дверь в стене», – вспомнила Машенька рассказ Уэллса), отомкнула ее особым ключом и сразу же заперла дверь за собой. (Думаю, сердечко отчаянной читательницы маркиза де Сада при этом хоть на секунду, но замерло.) Но ничего опасного в комнате Машенька не увидела, сразу же окрестив ее про себя девичьей горенкой. В комнате не было ничего, кроме кушетки у стены. Но пол, стены и даже потолок были застланы одним и тем же восточным ковром, заглушавшим не только шаги, но и прыжки балерины. Аделаида на минуту исчезла за ширмой и вернулась в легком муслиновом пеньюаре. Такой же пеньюар она предложила Машеньке, и та вынуждена была переодеться, несмотря на все свое смущение, так как совсем промокла. После этого Аделаида коснулась ковра над кушеткой, где, вероятно, была кнопка звонка, снова отомкнула потайную дверь, из чьих-то невидимых рук взяла подносик с дымящимся чайным прибором и печеньями, снова заперла дверь на ключ и указала Машеньке место рядом с собой на кушетке, пододвинув круглый столик на единственной длинной ножке, похожий на ломберный. Чаепитие кончилось поцелуями, объятиями, и между новоявленными подругами наступила степень близости, которую ma tante дала почувствовать мне, предпочитая умалчивать о ней.

С этого вечера свидания Машеньки и Ади, как она называла Аделаиду, стали если не регулярными, то очень частыми. Marie даже уроки у нее готовила, уверив Екатерину Павловну что занимается вместе с подругой (в сущности, так оно и было). Аделаида узнала, что Marie занималась и хореографией, обнаружила блестящие способности, но мать прервала эти «занятия»: «Научилась танцевать, и хватит с нее! Не на сцену же ей идти!» «Ах, эти предрассудки аристократические! – вздыхала Адя. – А я вот через них переступила. Тебя Бог создал моим сценическим двойником, а меня так обездолили». Когда я присматриваюсь к редким портретам Аделаиды, я не замечаю сходства с тетей Машей, но видно было, что она сама все еще согласна со своей Адей, как она иногда ее называла (Аделаида была старше ее на пять лет; может быть, сходство проявлялось в телосложении, а не в чертах лица, а может быть, то была лишь девичья фантазия). Аделаида особенно нуждалась тогда в сценическом двойнике, подготавливая свой собственный балет «Любовь и Параскева». Кто знает, может быть, ее замысел так и не осуществился лишь потому что Адя перестала искать себе двойника, найдя Marie, а время, чтобы стать настоящей балериной, для Marie было упущено. Наверное, Адя рассказывала удивительные вещи Машеньке о своем предполагаемом балете, но ma tante Marie мало что о нем говорила мне, то ли ей было тяжело вспоминать, то ли подругам наедине было не до слов, что ma tante Marie и передавала своими умолчаниями.

Так или иначе, они встречались под предлогом уроков, которые Аделаида согласилась или предложила давать Marie Горицветовой. То были уроки танцев или хореографии (с какой точки зрения посмотреть), но с ними вынуждена была смириться в конце концов и Екатерина Павловна, когда строптивая дочка поставила ее, так сказать, перед фактом и продемонстрировала результаты этих уроков. Екатерина Павловна пыталась возражать против уроков, так как она не в состоянии их оплачивать, а принимать благотворительность польской панны им тоже не к лицу. Аделаида нашла повод встретиться с Екатериной Павловной в одном из петербургских салонов, и была с ней так мила и любезна, что Екатерина Павловна не устояла. Да и похвалы хореографическому дару ее дочери вскружили голову даже княгине Горицветовой, хотя она и пыталась это скрыть и не могла себе представить свою дочь на балетной сцене. Невозможность профессионального будущего для Машеньки была очевидна, и не о ней ли плакали подруги, утешая одна другую объятиями после уроков? Для Екатерины Павловны оставалось только сомнение в репутации Аделаиды Вышинской, но Машенька с негодованием уверяла, что вообще никогда не встречала у Аделаиды мужчин.

– Еще не хватало бы! – окрысилась Екатерина Павловна. – Она не для тебя их приглашает. Да грешить можно и с женщинами, – загадочно или, напротив, слишком прозрачно намекнула она.

Не исключаю, что стойкое отвращение к замужеству, заметное в жизни былой красавицы Марьи Алексевны, объяснялось не только долгом перед семьей, но и, теми уроками-свиданьями на заре туманной юности, хотя заря-то была, а юность не успела наступить. Аделаида много значила для нее, и, вспоминая свои «петербургские вечера» сорок лет спустя, моя тетушка-бабушка не раз протирала затуманившееся пенсне. Аделаида говорила ей, что она монахиня в миру, а значит, любовь и жизнь женщины, воспетые Шамиссо – Шуманом, не для нее. Мгновенно промелькнула зима. На лето Екатерина Павловна с дочерью, невесткой-вдовой и внучкой Веточкой, моей будущей матерью, переехала на дачу в Мочаловку, где они продолжали молча оплакивать убитого сына, брата и мужа, но Аделаида и туда приезжала проведать подругу, останавливалась, разумеется, на Совиной даче, и на подмостках театра «Красная Горка» состоялся даже однажды ее сольный концерт, причудливая композиция по балету «Марина» (о Марине Мнишек). Интересно, что ее танцам аккомпанировала за фортепьяно Маша Горицветова.

Но и лето промелькнуло, и наступила роковая осень 1916-го. Уроки возобновились и сделались еще более продолжительными. Marie уже откровенно манкировала занятиями в гимназии, хотя год для нее был выпускной, и ее в гимназии кое-как выручала лишь блестящая память и сумбурная, но обширная начитанность. В ту следующую осень уединение подруг скоро начало прерываться. В мастерскую балерины, где шел урок, все чаще вбегала горничная Аделаиды, приземистая коренастая девушка с монгольскими чертами лица (кажется, она была калмыцкого, а может быть, бурятского происхождения), и докладывала, что приехал князь Лик и настоятельно просит принять его, но Аделаида всегда решительно отказывала, и в присутствии Машеньки князь Лик ни разу принят не был. Впрочем, Машенька сразу догадалась, кто такой князь Лик, да Аделаида и не скрывала этого.

Но однажды тревожно постучали в девичью горенку, где подруги отдыхали после урока, раскинувшись на ковре. В девичью горенку даже горничная не допускалась Аделаидой, по крайней мере, в присутствии Машеньки. Чайный прибор Адя всегда сама брала из-за потайной двери, разве что чуть-чуть приоткрытой. Стуком на этот раз дело не ограничилось. Послышался тревожный голос горничной: «Аделаида Ксаверьевна! Григорий Ефимыч спрашивает вас, непременно желает вас видеть». И Аделаида покорно встала с ковра, шагнув за ширму, где она обыкновенно одевалась:

– Ладно, скажл им, я сейчас выйду, а ты чаю подай, пускал они пока чаю попьют.

«Неужели это она про Распутина говорит „они“», – удивилась про себя Машенька. Аделаида, видно, не сомневалась, что подруга не может не понимать, кто ее спрашивает. Она прямо обратилась к Машеньке:

– Коли не хочешь, не выходи, сердечко мое. Я от него скоренько отделаюсь.

Но Маша тоже поспешно оделась и вышла в зимний сад вместе с Аделаидой. Посреди зимнего сада на столе под пальмой кипел небольшой самовар, а с Распутиным пил чай, как сам Распутин, с блюдечка, не кто иной, как Платон Демьянович Чудотворцев. «Вот почему „они“», – мелькнула мысль в Машенькиной головке. Маша вспомнила потом, что Распутин был одет, как в свою последнюю ночь, в белую рубашку, вышитую васильками, а подпоясан он был малиновым шнуром. Видно, он имел обыкновение так одеваться, отправляясь в гости в ту осень и в первые недели зимы, еще предстоявшие ему Гораздо более странным показалось Машеньке, что Платон Демьянович одет как-то уж слишком по-домашнему Галстук на нем был белый с черным, но пиджак был не надет в рукава, а лишь накинут на плечи, словно какая-нибудь кацавеечка. При свете ароматических свечек волосы Чудотворцева нежно отсвечивали цветом ландышей, благоухавших вокруг. «Иначе, как седым, я его не видела», – говорила тетушка-бабушка. А тогда она подумала, что невольно ввела в заблуждение свою maman насчет отсутствия мужчин в квартире Аделаиды. Похоже, Чудотворцев, частенько наезжая из Москвы в Петербург, проживал в одной из комнат просторной Аделаидиной квартиры, где и работал над своей книгой «Философия танца», а также над либретто балета «Любовь и Параскева». Он мог быть в квартире и тогда, когда подруги упивались блаженно безнадежными уроками. Нечего и говорить, что Машенька была знакома с Платоном Демьяновичем, частенько навещавшим ее маменьку когда с Аристархом Ивановичем Фавстовым, а когда и сам по себе. И с Распутиным Машенька была знакома. Екатерина Павловна верила в его мистическую силу хотя и предпочитала своей веры не афишировать, но она умоляла старца помолиться за упокой души воина Александра. К себе приглашать Распутина Екатерина Павловна стеснялась или не отваживалась, зато охотно бывала в домах, где он бывал, и не только сама с ним познакомилась, но и Машеньку подвела к нему за руку, не повлияет ли старец на строптивую дочку И Распутин заметил Машеньку, более того, отметил ее, а княгиню успокоил: «Не тревожься о ней, барыня-сударыня; дочка твоя будет шелковая, вот как этот шнурок», – сказал он, поигрывая своей малиновой опояской.