Скажи ее имя - Франсиско Голдман

17

Я снял огромный дом в Сан-Мигель-де-Альенде, чтобы Хуанита с Родриго и некоторые друзья смогли остаться с нами на всю свадебную неделю. Но во вторник вечером мне пришлось на автобусе вернуться в Мехико, чтобы в одиннадцать часов утра следующего дня получить разрешение для иностранного гражданина жениться на мексиканке в Мексике. Я сел впереди, чтобы полюбоваться пейзажем. Автобус как раз выезжал из Сан-Мигеля, когда я достал из рюкзака конверт с документами: две заполненные копии заявления, свидетельство о рождении, медицинская справка и т. п. Тогда-то я и обнаружил, что забыл паспорт. Без паспорта мне не выдадут разрешение, которое позарез нужно иметь к четвергу, чтобы получить в Сан-Мигеле еще одно разрешение на бракосочетание и урегулировать с местными властями вопрос о свадебной церемонии. К вечеру четверга начнут собираться гости, некоторые прилетят аж из Европы. Свадьба назначена на субботу. В пятницу должны состояться предсвадебный обед и вечеринка. Но если завтра в Мехико у меня не окажется с собой всего комплекта документов, никакой свадьбы не будет. Аура осталась в доме в Сан-Мигеле, я позвонил ей, и она быстро нашла мой паспорт. Одна из организаторов свадьбы была как раз у нее и быстро набросала план действий. Я постучался в кабину водителя. Дверь открылась, он говорил со мной через плечо, продолжая вести автобус. Я объяснил ситуацию, сказал, что свадьба под угрозой срыва. С момента выезда из Сан-Мигель-де-Альенде прошло минут двадцать. Он ответил: о’кей, я поеду в правом ряду настолько медленно, насколько это возможно, чтобы у вашего человека был шанс нас нагнать. Но если он не догонит нас до съезда на загруженное платное шоссе у границы с Керетаро, будет слишком поздно.

Помощник организатора свадьбы ездил на черном внедорожнике. Я сидел на своем месте, не сводя глаз с правого зеркала заднего вида, в котором отражалась узкая ленточка дороги позади нас и часть окружающего ее засушливого пейзажа. В зеркале асфальт дороги начал растворяться в затухающем свете дня, на небо наползали башни из сине-черных облаков, а горизонт стал похож на зимний океан сразу после заката. Я посмотрел на часы на телефоне. Мы ехали уже почти сорок пять минут. Что я буду делать, если свадьба сорвется из-за моей безалаберности? Почему у нас с Аурой все время возникали проблемы с документами, забытыми или потерянными паспортами, просроченной американской студенческой визой, что обнаруживалось только на стойке регистрации парижского аэропорта. Могла ли наша жизнь сложиться иначе, будь мы теми, кто никогда ничего не теряет и держит все документы в порядке? Несчастный случай рождает комедию. Дни, проведенные в очередях паспортного стола в Канкуне вместо пляжа Тулума, веселье и болтовня, без намека на раздражение или какие-то взаимные обвинения, прояснили характер нашей молодой любви даже лучше, чем секс. Несчастный случай порождает движение: неожиданные путешествия и поиск окольных путей, одинокая и стыдная поездка по унылой пустыне и провидческое прозрение, когда я заметил черную точку с фарами, появившуюся в зеркале у самой линии темного горизонта. Я пытался оценить скорость ее приближения. Она мчалась очень быстро, будто летела.

Несчастный случай — мать и отец смерти: твоей, затем почти что моей. Две первые томограммы показали пятно крови у меня в мозгу. Если пятно увеличится, что означает кровоизлияние, то вы можете умереть, сэр. Две темные точки на горизонте, одна растет, а вторая — что ж, мы не узнаем до следующей томограммы.

Уже появились указатели на Керетаро и платное шоссе. Мой мобильный зазвонил. Это был помощник организатора. Это вы? Он поморгал фарами. Да! Я снова постучался в кабину водителя, предупредил его и от души поблагодарил. Автобус затормозил и остановился на обочине. Стыковка челнока со станцией в открытом космосе. Двери открылись, внутрь хлынул свежий воздух, я соскользнул со ступени, вдохнув запахи полыни, навоза и бензина под первыми звездами, зажегшимися на фиолетовом, лишенном гравитации небе. Черный внедорожник затормозил позади нас в торжественной пелене разлетающейся гальки, пассажирская дверь распахнулась и из нее вылетела Аура с моим паспортом в руках, только что я был потерян — и вот я найден, эта ее смешная, слегка деревянная походка на негнущихся ногах, будто балерина убегает со сцены, объятия на краю шоссе: ах, Франсиско, в чем дело? Ты не хочешь на мне жениться? Франсиско, держись, пожалуйста, подальше от баров и этих своих друзей-кокаинщиков, хорошо? Обещаю! Спасенный жених забрался назад в автобус, размахивая паспортом, и пассажиры разразились аплодисментами. «Да здравствует Мексика, козлы!»

Я открыл глаза и увидел Гус — Августу, мою первую жену, сидевшую на стуле рядом со мной в палате интенсивной терапии. Мы поженились, когда ей было двадцать, а мне двадцать четыре, она вливалась в жизнь Коламбии, продавая студентам кокаин в пабе «Кеннонс». На втором году семейной жизни я уехал работать журналистом в Центральную Америку, собственно, это стало концом наших отношений. Теперь она была моим ближайшим другом, ближе, чем любой мой родственник. В приемном покое я дал врачам ее телефон, хотя совершенно этого не помнил, и они позвонили в пять утра. Ей не удалось поспать и трех часов — она была еще слегка пьяна. Муж привез ее сюда из Бруклина, а сам вернулся домой досыпать. Под ее мутными голубыми глазами появились мешки, а каштановые волосы растрепались. Отделение интенсивной терапии было переполнено, для больницы Святого Винсента новогодняя ночь была почти самой загруженной в году — после Дня всех святых. По одну сторону от меня лежал крепкий мужик, говоривший с восточноевропейским акцентом: он провалился в витрину магазина, крупные осколки глубоко впились ему в спину, руки и бедра. Его девушка рыдала, уткнувшись лицом в ладони, а он безостановочно орал на нее, чтобы замолчала. С другой стороны расположился длинный тощий трансвестит с размытыми голубыми тенями на глазах, у него был южный акцент; он пытался покончить с собой, наглотавшись таблеток. Ему стало лучше, и он не затыкался. Трансвестит принялся рассказывать историю своей жизни, стоило мне очнуться: как он в тринадцать сбежал из дому и приехал в Нью-Йорк. Он любил переодеваться в женщину, и когда сообщил Гус, что она похожа на лесбиянку, она послала его на хер. Вся моя голова была покрыта запекшейся кровью, а из левого уха по-прежнему текло. Гус орала на пробегавших мимо сестер, чтобы они обработали меня, а те отвечали, что у них есть более срочные пациенты. Я спросил у Гус, что со мной произошло, она сказала, что никто точно не знает. То ли кто-то напал на меня с железной трубой или молотком, то ли меня сбила машина, и я ударился головой. В общем, меня нашли на улице, лежащим без сознания. Мое ухо будто размололи в мясорубке, но самая опасная рана оказалась на затылке. Еще у меня было сломано три ребра. Гус сказала, что полиция интересовалась, есть ли у меня враги.

Враги? Я призадумался. Несчастный случай — отец и мать смерти, а еще бесстыдной мелодрамы. Ты рассказала им про дядю и мать Ауры? — спросил я полушутя. Было немыслимо предположить, что Леопольдо нанял кого-то проследить за мной от бара на Ладлоу-стрит до Вест-Виллидж. В следующий раз я проснулся уже в другом месте, меня выкатили в коридор. Гус все еще была со мной. Я велел ей идти домой, но она сказала, что останется, пока меня не переведут в палату, не обработают и не перевяжут мне ухо. Меня скоро снова повезут на томографию. Мне придется задержаться в больнице, даже несмотря на то что у меня больше нет страховки.

Что там с моим ухом? Оно останется изуродованным?

Прости, но выглядит оно неважно.

Я дотронулся до него и почувствовал липкую пульсацию.

Не Леопольдо. Но кто же тогда мог желать мне зла? Я подумал о своем последнем журналистском расследовании, книге о Моно де Оро, Тито и их гомосексуальных дружках, выродках, дьявольской парочке; злее врагов не было, но выслеживать меня в новогоднюю ночь от бара в Нижнем Ист-Сайде, чтобы переехать на машине или проломить голову?..

Гус, а я говорил тебе, что потерял шапку? Можешь себе представить?

Поздним утром они перевезли меня из коридора в палату. Гус отправилась спать, обещая вернуться вечером, хоть я и сказал ей, что это необязательно. В палате был еще один пациент, он лежал за задернутыми шторами. Маленькая раковина примостилась на стене между койкой и пустым шкафом, в котором в пакете валялся мой сшитый на заказ, а нынче искромсанный костюм. Мониторы, алюминиевые поручни по периметру кровати. Почему у меня стоит капельница, что они мне вливают? Безжизненный телевизор высоко на стене. Пластиковый браслет. И воспоминания — привет, пап. Силуэты кирпичных зданий и кусочек зимнего неба за окном. Это была та больница Нью-Йорка, где лечили первых больных СПИДом, эпидемия бушевала годы; сколько же молодых и не очень молодых людей умерло в этой палате, на этой самой кровати? Вспомнились черные воздушные шары, поднимавшиеся над крышами Вест-Виллидж, и только теперь я осознал почему. Первые годы в Нью-Йорке я подрабатывал в ресторанах, в основном чернорабочим, лица и голоса официантов — в памяти сохранились имена лишь некоторых: Сэнди, Джино, их непристойная болтовня и шуточки, иногда веселые, иногда раздражающие; Дэнни, любивший подкрасться со спины и запеть прямо в ухо «Все, что Лола хочет, Лола получает…» Все эти официанты умерли, сколько из них скончалось в этом самом госпитале?