Хадж во имя дьявола - Юлий Самойлов

Но в море самое главное не его название — Черное, Белое, Лаптевых и т. д., не в характере, а в берегах, кто ими владеет, какие люди.

Мест в Керченской гостинице, конечно, не было. Но 25 рублей в паспорте — и я рассматривал лепку на пилонах и роспись потолка которая, судя по тематике, осталась еще с проклятого прошлого.

Вскорости меня отвлек очень ласковый голос. Говорила женщина в окошечке администратора. Она осведомилась, насколько я приехал в Керчь и устроит ли меня маленький номер по 3.60 за сутки.

Первое, что меня удивило, это была соленая и теплая вода в графине на столе. Я тут же вылил ее в умывальник и, пропустив воду, налил свежей. Вода была холодная, но такая же соленая.

Вода в Керчи была вообще солоноватая. И я довольно быстро привык к ней.

А город… Город был очень курортным. Может быть, менее, чем Ялта, но курортники были везде — их отличала от местных и бледность лиц, и одежда. Местные одевались как попало, щеголяя по улице в шлепанцах и выставляя волосатые торсы.

Здесь было много греков, болгар, армян, ну и, конечно же, русских и украинцев. Вторые четко переняли у южан жестикуляцию, юркость в делах вместе с ленивой протяженностью речи.

Город был, конечно, очень интересен. Древняя, стертая ногами лестница на Митридат, и сама гора в воронках снарядов с проломленными стенами немецких дотов, где внутри, среди множества подписей и надписей на русском языке, еще чернели немецкие. А на самой вершине — остроконечный, высокий обелиск с двумя пушками по сторонам.

В безветренный солнечный день голубизна моря сливалась с голубизной неба, и тогда кружилась голова. Рядом с базаром древний храм, 1750-летний, с толстенными 3-4-х метровыми стенами и нишами в них, а в нишах — огрубелые от многослойной побелки белые фигурки святых и древние наплывы от свечей.

А внизу крикливый и жадный южный базар. Рыба, мидии, овощи, мясо и фрукты. А крымские фрукты, особые, с особым вкусом. И еще — бичи, или те, кого Горький зовет босяками. Впрочем, крымские бичи особые, они не просто алкаши и бродяги, они очень деловые и увертливые, почти такие, какими были их старинные собратья с Хитрова рынка.

С другой стороны Митридата старый с заросшими тропинками заброшенный городской парк, «Карасев-фонтан». Посередине в густой зелени курган, а на нем тяжелая статуя каменной львицы, с древней рельефностью мышц и зловещим выражением, застывшим на вытянутой морде. Очень большая точность и натуральность, А еще были катакомбы — ходы в камне, начатые еще во времена Митридатов или еще раньше и скрывающие партизан в эту, последнюю, войну.

Следы войны повсюду пятнали каменные стены домов, составляя незаживающие шрамы. И змеиный курган с раскрытым мавзолеем. Здесь постоянно толпились люди, рассматривая странные рисунки на стенах. В сравнении с этими стенами даже храм с нишами и святыми казался юным и стройным, там была совсем другая жизнь и другие люди.

Дня через три я пошел в порт и устроился на судно коком, вернее, меня уговорили подменить уходящего в отпуск. После свирепых и грозных северных морей, эти два моря — Черное и Азовское — казались мне игрушечно злыми, как маленькая злобная шавка по сравнению с вечно голодным драконом.

Но вот люди, люди здесь мне нравились меньше. Хотя это те же русские, украинцы и белорусы, которые ходили со мной на севере. Там грубоватые, даже грубые и порывистые, любящие выпить и подраться, и вместе с тем очень надежные и верные товарищи.

Здесь вообщ-то то же, море вынуждает людей сплачиваться, но здесь был еще какой-то душок, что-то расчетливое, торгашеское от одесских блатмейстеров, и еще показное: клеши, тельняшки, мичманки, совсем не популярные на севере. Но самым вредным, на мой взгляд, было землячество. Я думаю, что возникшая много лет спустя армейская дедовщина, имела корни в землячестве. На судно приходили люди с одних районов и даже с одного села. А я чужой, тем более откуда-то из России, и меня начали проверять на прочность. Сначала перед самым обедом прямо камбуз влез здоровенный парнюга с шестимесячной завивкой черной шевелюры и, схватив половник, полез в суповой бак. Я осторожно перехватил его руку и вырвал черпак.

— Пошкерю, салага, — захрипел парень, ища что-то на столе.

Я уже почувствовал знакомый одуряющий прилив крови к голове. Но в этот момент в дверях камбуза появился капитан:

— Ты что тут делаешь, Цыплак?

Лицо у парня сразу потеряло свой наглый вид:

— Та не можно же исты чего он наварил.

Капитан взял черпак и налил себе ухи, сел к маленькому столику в углу. Молча выхлебал уху и выплюнул кости, рявкнул:

— Пошел вон, Цыплак, барина из себя корчишь! Не можешь есть уху — жри дерьмо.

Цыплак, бросив на меня злобный взгляд, выбежал с камбуза.

Раздав обед, я вышел в кают-компанию с большой чашкой ухи и начал есть, посматривая на сидящего в углу Цыплака.

— Шо вылупился, — ощерился Цьшлак, — чо не бачил?

— Бачил, бачил, и не цыплаков, а пивунов разных, индюков тоже…

Цьшлак покраснел…

Я засмеялся:

— Салага ты, Цьшлак, закон моря не знаешь… Счеты на берегу сводят. Считаешь, что должен я тебе. Спросишь, я отвечу…

В море… Если бы не закон, распрямил бы я тебе кудри, сунул бы рылом в уху…

В кают-компании засмеялись. Капитан тоже усмехнулся и, взглянув мне в глаза, кивнул:

— Есть пословица, Цыплак: «не зная брода, не суйся в воду!..»

— Та я же его… — поднялся Цыплак.

— Сиди, Пивун, — рванул его сидящий с ним боцман, — а то як вмажу в ухо, так и заснешь, сказано — на берегу, значит, на берегу.

А ночью, уже сквозь сон, я услышал странное движение на палубе…

Я быстро натянул брюки и, сунув ноги в сапоги, поднялся вверх. Судно стояло, потушив все огни. Относительно недалеко чуть поблескивали огоньки какого-то селения. Кто-то, темным силуэтом стоящий на носу, сигналил берегу фонарем. Через минуту оттуда тоже замелькал красный огонек и послышался слабый рокот лодочного мотора, а потом к борту уже на веслах подошла довольно крупная лодка, даже скорее ботик, со стоящими на борту темными фигурами. С лодки что-то спросили, а с судна ответили, и к нам на палубу поднялись люди. Скрывая полой свет фонаря они осветили синевато-белые брюха огромных осетров, которые штабелем лежали на палубе, и их тут же начали перегружать в лодку. Один из прибывших прошел к капитану и почти сразу вышел вытирая тыльной стороной руки губы. Затем лодка отчалила на веслах и исчезла в темноте ночи. Потом уже зарокотал мотор. И снова тишина, и снова световой сигнал. К берегу они тоже подходили с опаской, на веслах. В этот миг судно сделало крутой поворот и пошло, ходом уходя в море.

— Ты что-нибудь видел, кок? — внезапно спросил появившийся рядом капитан.

Я пожал плечами.

— А что я могу тут увидеть? — темнота.

Капитан засмеялся:

— Ничего, кроме этого, — он положил мне в карман рубахи пачку пятерок. — Это твоя доля.

Ночью судно заходило в Азовское море и ловило осетров, а покупали рыбу ресторанщики, делавшие из осетрины шашлыки и выбиравшие икру. Конечно, капитан, стармех, штурман брали себе львиную долю, но они и отвечали за все, и платили рыбоохране, которая брала деньги за сон в рабочее время. Но и команда тоже кое-что имела. Конечно, я знаю, можно возопить, а где же совесть, вылавливать ценную рыбу… Но если отец — вор, да еще пропагандирует свою профессию, не мудрено, если и дети станут ворами.

Если можно беспощадно высасывать море и землю и истреблять целые стада сайгаков для планов на мясопоставки, то кому же и что нельзя?

На следующий день я варил пряную острую уху по-гречески из осетровых голов.

— Я думаю, мы с тобой сойдемся, мне кажется, я тебя понял, — проговорил капитан, попробовав уху.

Придя на берег, я нашел себе квартиру, вернее, комнату в частном доме, так как в общаге рыбопорта жить было невозможно. Лично мне из такой общаги путь был только в лагеря, в тюрьму, если не дальше. Моряки приходили с моря и уходили, а общага не просыхала, сотрясаясь от постоянных драк. И сведений счетов.

Причем, как правило, причины драк были никчемны, сначала возникала какая-нибудь банка по работе. Один рассказывал, а другой говорил: «Брешешь ты все!» Рассказчик возмущался и заявлял, что он правдив, как сама правда, а вот слушатель брехун и все отцы и деды были у него брехунами. Далее следовало физическое доказательство, потом, после драки пили еще и мирились, уверяя друг друга, что готовы тут же отдать жизнь за другого. Временами кого-нибудь убивали или калечили. Но я не искал дурацких приключений.

Хозяйкой у меня была уже пожилая, склонная к полноте женщина, постоянно торгующая на базаре то рыбой, то фруктами и очень говорливая. Но вот соседом моим и племянником моей хозяйки оказался тот самый Юрка Цыплак.

В первый выход на берег все обошлось вроде бы мирно. Цыплак натянул клеши, тельняшку, выпустил из-под мичманки чуб и молча ушел в город. В основном все гуляния происходили на приморском бульваре. Нарядные и веселые курортники, рыбаки, местные и изредка щеголяющие белизной формы морские офицеры. Тут же гремела музыка танцплощадок, пропитанная легким шелестом волн и букетом духов, моря, табака и вина. Все это вместе напоминало какую-то навязчивую рекламу, витрину не очень богатого магазина с очень большими претензиями, А в лицах людей, в их глазах был какой-то охотничий блеск: быстрей, скорей, взять, схватить, не опоздать…