Битва веков - Александр Прозоров

— Скажи-ка, боярин, — поинтересовался у полусотника Зверев, — зачем татары дворы древками простукивают? Второй раз вижу!

— Схроны ищут. Смерды ведь для зерна в земле ямы копают, глиной изнутри обмазывают, а как обсохнет — хлеб в них хранят от урожая до урожая. Ну и для догляда прямо во дворе и роют. А иные в ямы такие добро при набегах прячут самое ценное. Случаются дурные — и сами прячутся. Рази не слыхал никогда?

— У меня в уделе сыро, вода близко, — ответил Андрей. — Там такая яма и недели не простоит, расчавкается. Потом только лягушек хранить и удастся.

— А-а, — понимающе кивнул Силин. — У нас не так, мы колодцы за водой по десять-двадцать сажен в глубину роем. Наши зерновые ямы поколениями живут. Я своим запретил новые во дворах копать. Токмо в стороне от деревни, и чтобы дерном живым закрывали. Но старые тоже бросать жалко. Труда ведь сколько в них вложено!

— Жалко, — согласился князь.

— А татары находят… Это мы удачно здесь с ними встретились. Это, выходит, они по Кобыльему проезду пришли. Его, значит, можно не проверять, там теперича пусто. С утра тогда на Сопливую горку пойдем. За ней проезд на Балабановский двор имеется, там изгонные отряды могут оказаться.

Сопливой горкой оказался совершенно лысый холм, выпирающий крутым горбом среди липовых зарослей. Под жиденькой травяной порослью проглядывала коричневая глина. В дождь склоны наверняка становились такими скользкими, что с них можно кататься, как зимой по наледи. Несмотря на ясную жаркую погоду, полусотня горку все-таки обогнула по краю, остановилась на хорошо наезженной дороге. Не проселок, где двум телегам не разъехаться, а самый настоящий тракт, способный пропустить четырех едущих стремя к стремени всадников. Боярин Сивин спешился, присел возле растоптанных конских катышков, принюхался, походил, всматриваясь в пыль…

— Похоже, прошел кто-то недавно, — сказал он. — И лошади некованы. Надобно проверить.

Он легко, словно забыв про тяжелую броню, запрыгнул в седло, дал шпоры коню. Боярские дети лихо рванули следом, и замешкавшийся князь опять оказался в задних рядах. Полчаса погони, громкий крик «Тата-а-ры!» — и он с холопами снова застрял в пробке, прислушиваясь к звону стали и крикам впереди. Справа и слева густо росли молодые липы вперемежку с березами. Вроде и не бурелом — а конному меж переплетенных ветвей особо не протиснуться.

— Служивые, за мной! — решился Зверев, спрыгнул с седла, перебросил из-за спины бердыш и нырнул под кроны, широко огибая место схватки. Сзади кто-то тяжело пыхтел. Как минимум холопы бежали следом. Когда лязг и крики остались слева позади, он опять повернул к дороге, ускорил шаг и вскоре различил впереди повозки и длинную череду людей, связанных одной веревкой за шею друг с другом. За ними приглядывали несколько татар.

Молча выскочив из-под веток, князь с силой ткнул одного крымчака в бок, погрузив острие лезвия под ребра чуть не до ратовища, дернул и тут же с замаха ударил второго, справа, поперек груди. Разбойник успел прикрыться от бердыша копьем, но вынырнувший рядом опричник Василий Сиделин саблей с замаха начисто срубил ему руку и добил ударом в горло. Татары с той стороны от невольников попытались достать их пиками, но тут вдруг полон дружно взвыл и рванул к лесу, перепугав потерявших всадников коней и опрокинув своих освободителей. Радостные татары кинулись добивать бояр — Сиделин охнул из-за пробитой копьем груди, Андрей же прикрылся широким лезвием бердыша, а когда его татарин отвел копье для нового удара, мощным взмахом подрубил ноги его коню, тут же откатившись в сторону. Копье вонзилось в пыль, разбойник повалился в сторону. Второй попытался наколоть его пикой, но тут подсобил Изольд, оказавшийся с другой стороны — достал басурманина в спину. Дальше по дороге истошно кричали и плакали в голос посаженные в телеги дети, выли и дергались невольники, запутавшиеся на своей длинной веревке в густом лесу, грозно ревел спешенный татарин, рубясь на саблях с Полелем, громко орали крымчаки, скача из головы обоза мимо телег на подмогу. Причем басурман скакало немало.

— Уходим! — Князь взмахнул бердышом, начисто снося голову повернувшегося спиной врага, нырнул вместе с холопами и еще тремя боярами из полусотни обратно под кроны, и они все вместе принялись лихорадочно рубить спутавшую пленников веревку.

Татарские всадники крутились на дороге — переплетение ветвей было изрядной неприятностью и для них. Один попытался, пригнувшись, въехать в лес — но Андрей тут же осадил его, съездив бердышом по голове скакуна. Сам бандит, увы, уцелел: прежде чем умереть, шарахнувшийся от боли назад конь выбросил его на спасительную открытую дорогу

Крымчаки что-то заорали на своем наречии, поскакали вперед. Загрохотали телеги, вопли детей стали удаляться. Бояре выбежали на дорогу, попытались догнать — но пешим конных не опередить. Они повернули обратно, торопясь к месту главной схватки, но когда поспели, все было уже кончено: ратники добивали последних татар.

— Они детей увезли! — крикнул Андрей, указывая на дорогу. Два десятка всадников сорвались в погоню.

Князь хотел было добежать до своего скакуна и тоже мчаться следом — но увидев, сколько на дороге мучается раненых, остался. Здесь от него пользы было намного больше. Наскоро осмотрев повреждения, он отправил Полеля и Изольда сдирать с веток кору для лубков, сам полез по сумкам в поисках мха и чистых тряпок для перевязки.

Покалеченных рук оказалось восемь: шесть открытых прорубов с повреждением кости, два закрытых перелома, полученных то ли при падении, то ли от удара ратовищем. Кровь князь по мере возможности попытался остановить сухим болотным мхом — который, как известно, еще и хороший антисептик. Потом поврежденные места укладывал в корытце из коры, тщательно заматывал сверху нарезанными из татарской одежды лентами: в коре со мхом не страшно, грязь не попадет. Четыре глубоких раны встретились на ногах. Кости тут, к счастью, не пострадали ни у кого — до них через толстый слой мяса достать не так просто, но вот кровопотеря получалась большой, и раненые слабели на глазах. Три сильных удара, пробивших даже доспехи, достались воинам в грудь. Бедняги хрипели, кашляли кровью, но делать им перевязку Андрей опасался: если кровь потечет в легкие, они рисковали банально захлебнуться. Оставалось только перевернуть их раной вниз и молиться за крепость их здоровья. Семерым его помощь уже не требовалась — они были мертвы.

К тому времени, когда он с помощью холопов и оставшихся бояр управился с этим тяжким делом, вернулись из погони остальные дозорные, привезя еще пятерых раненых.

— На лучников налетели, — пояснил боярин Силин и зло сплюнул: — Поганые ушли, не достать.

Воин осмотрелся и скорбно перекрестился: его полусотня фактически прекратила свое существование. Двух десятков уцелевших бойцов едва могло хватить на то, чтобы довезти раненых до лагеря, всячески уклоняясь от возможных стычек.

С увечными на спинах коней вскачь не помчишься, и до Данилова монастыря они добирались четыре дня. Здесь князь смог, наконец, отмыться в монастырской бане, купить себе и холопам чистое исподнее, обрить голову — а то ходил заросший, как в трауре, тафья не держалась. Приведя себя в порядок, он отправился в ставку царского воеводы.

— Здрав будь, Андрей Васильевич! — обрадовался его появлению князь Воротынский. — Хоть ты сказать можешь, что происходит?

— Все, что я знаю, дружище, так это то, что на Серпуховской дороге мы с татарами столкнулись. Иоанна Васильевича вроде как телохранители увезли, а я с тех пор все с татарами по глухим углам рублюсь. Как государь, тебе ведомо? Цел ли, жив, не в полоне?

— Иоанн, как я слышал, к Ярославлю отъехал, но от него известий нет, — хмуро заметил воевода. — От князя Вельского — тоже, от земской рати — ничего. У меня всего шестьдесят сотен, и что делать с этим, не знаю! — хлопнул он ладонью по столу, заметался в своей палатке от полога к пологу. — За все время ко мне сюда лишь шесть тысяч ратников в опричной земле исполченных подошли. Вестей никаких не имею. Знаю лишь от дозоров своих и беглецов из столицы, что крымчаки возле нее числом огромным сидят. Чуть ли не сто тысяч басурман Москву грабить пришло! У меня же всего шестьдесят сотен! Шестьдесят! Шесть тысяч боярских детей! Распустил я двадцать полусотен, дабы изгоны татарские перехватывали, остальные силы кулаком держу, дабы ударить, коли понадобится.

— Я в такой полусотне и погулял, — оправдываясь, ответил Зверев. — У боярина Ильи Сивина. Три татарских изгона мы растрепали, но и от нас ничего не осталось.

— Вы хоть вернулись, — утешил его воевода. — Семь полусотен вовсе безвестно сгинули.

— Другие высылать нужно. А то ведь гуляют басурмане, что у себя в Крыму!

— Вышлю, — кивнул воевода. — Но ты, Андрей Васильевич, уж нагулялся, хватит. Полк правой руки примешь и к Калуге двинешься, в ней в осаду сядешь. На тот случай, коли Девлет-Гирей, отступая, и ее разграбить попытается. А мимо пойдет — так кусать его станешь и полон отбивать. Пятнадцать сотен тебе отдам… Но не сейчас. Пока известий явных от Москвы нет, полк дробить не стану.