Прогулки по Парижу Левый берег и острова - Борис Носик

Конечно, при строительстве парижского метро не сооружали подземных дворцов, да и на строительстве в Париже было занято в сто раз меньше народу, чем в Москве, так что здешнее метро на московское не похоже (но московское – это вообще особая, и очень, кстати, интересная, история), однако есть несколько довольно элегантных станций с украшениями и тематическими выставками: скажем, на станции «Монпарнас-Бьенвеню» – экспозиция, рассказывающая об истории парижского метро и его отце – Бьенвеню, на станции «Варенн» – копии скульптур Родена, на станции «Клюни-Сорбонна» – новые мозаики… Но главное украшение парижского метро, на мой взгляд, навесы и павильончики, спроектированные Эктором Гимаром (станции «Абесс», «Порт Дофин»…) – взгляните на них непременно.

Метро в Париже довольно удобное, станций много, расстояния между ними невелики (часто – метров пятьсот, так что станций здесь намного больше, чем в Москве), идут поезда быстро и почти бесшумно – колеса в них на пневматических шинах, поток пассажиров и частота движения регулируются автоматически с централизованного поста при помощи современной техники. Народу в часы пик много, но давка пожиже московской или питерской. За день парижское метро перевозит миллион пассажиров. Протяженность линий давно, еще до войны, превысила полторы сотни километров, а количество станций подошло к трем сотням. Очень удобна скоростная пригородная линия – RER, – из далеких пригородов поезда доходят до центра, пересекают город…

Одно из главных неудобств – частые забастовки: все свои проблемы служащие государственного транспорта решают в ущерб пассажирам, за их счет. Торговля в метро не слишком навязчива, но нищих много: одни поют, другие произносят стандартные тексты, прося два франка или купон в столовую (я, например, таких купонов никогда и не видел), третьи подыгрывают и подпевают звукозаписям. Поют в метро и иностранцы – цыгане, румыны, чилийцы, чехи, раза два слышал русских. В холодную пору бродяг-«клошаров» («клодо») в метро становится больше. Они здесь и ночуют. Раньше спали на лавках. Нынче сделали лавки с перегородками, чтоб сохранить их чистоту; спят на полу…

В истории создания парижского метро, как и во многих других «историях», французы «ищут женщину». Рассказывают, что была у бельгийского короля Леопольда II прелестная подруга-танцовщица Клео де Мерод. И что искал в ту пору король способа отблагодарить Францию, уступившую ему часть конголезской территории. И что как раз в ту пору бились парижане над решением проблемы транспорта: передвигаться по городу становилось трудно. В 1893 году инженер-бретонец Фюльжанс Бьенвеню выдвинул идею подземных поездов. Идею эту многие высмеивали: нелепым казалось загонять живых людей под землю – туда, где лишь крысы, канализация да катакомбы. Высмеивали странную идею и отцы города, но упрямый бретонец стоял на своем, хотя появлялись взамен его «крысиному» метро другие заманчивые проекты, скажем тележки на канатах, подвешенных к столбам вдоль тротуаров, или, к примеру, сухопутные уличные корабли. Но так случилось, что танцовщица Клео де Мерод поддержала проект упрямого бретонского инженера и шепнула в его защиту несколько слов в чувствительное ухо бельгийского короля. А королевский банкир барон Ампэн взялся проект субсидировать. Узнав об этом, французские политики тоже нашли в проекте возвышенные стороны. Они решили принять его в память об услугах, которые оказал когда- то Франции бельгийский двор, приютивший беглых деятелей французской республики. Так что 30 марта 1898 года принято было историческое решение о строительстве, а 19 июля 1900 года была сдана в эксплуатацию первая, десятикилометровая линия, и французы помчались под землей, забыв в вечной своей суете и спешке поставить свечечку за короля Бельгии, за барона Ампэна, за упрямиа Бьенвеню и прелестную танцовщицу Клео де Мерод…

«УЛЕЙ»

Не всякий турист потащится в Данцигский проезд и на Данцигскую улицу, что лежат, впрочем, всего в десяти минутах ходьбы от метро «Конвансьон» или от Версальской заставы (Porte de Versaille). И зря не потащится. Мой читатель, однако, не «всякий турист», так что он туда непременно отправится, чтобы увидеть это необычное строение, овеянное легендами, – знаменитый «Улей». Чудесным образом уцелело это круглое здание старинного винного павильона со Всемирной выставки 1900 года (Шагал, проживший на свете 98 лет и всех почти переживший, тоже помогал ему уцелеть). В нем за столетие прожило уже несколько поколений художников – живут и нынче, я там бываю время от времени и, обманув бдительность привратника, всласть брожу по этажам, по мастерским… Здесь родилась целая школа живописи – Парижская школа. Но не только в историю искусства Парижа вписан неразрывно этот странный уголок. Он вписан в судьбу Монпарнаса, в судьбу города. В судьбы людей. В судьбу целого поколения. В общем, знаменитый «Улей» заслуживает того, чтобы рассказать чуть подробнее и об его истории, и о некоторых из первых его обитателей (чтобы рассказать обо всех, многим добросовестным авторам не хватило и целой книги, а у нас ведь что – просто прогулки).

В конце века, если верить мемуарным легендам, разбогатевший за счет престижных заказных работ (он ваял, в частности, бюсты прославленной румынской короле- вы-писательницы) скульптор Альфред Буше прогуливался однажды с приятелем на юго-западной, вовсе еще не обжитой окраине французской столицы и, увидев одинокий кабачок, ощутил непреодолимую жажду (никогда, надо сказать, надолго не покидающую любого француза). Он вышел из коляски на пустынной улице, которая называлась отчего-то Данцигской, но вела (по причине удаленности северного Данцига) в никуда. На улице, изрытой канавами и заросшей бурьяном, паслись коровы и козы.

– Ого, настоящая деревня здесь у вас, – сказал скульптор, устраиваясь за стойкой. – И земля у вас тут небось недорогая…

Знаменитый «Улей», не все обитатели которого успели прославиться при жизни.

– Земля… – усмехнулся кабатчик. – Кому она нужна? Отдаю свою по 20 сантимов за квадратный метр, только берите…

Тороватый скульптор вытащил бумажник, и сделка состоялась. Что ему делать с этой землей, Буше пока не думал. Еще лет через пять он увидел, как после закрытия парижской Всемирной выставки 1900 года начали ломать элегантные павильоны, и душа его взбунтовалась. Буше попросил своего энергичного племянника купить для него по дешевке забавную ротонду винного павильона, железные ворота женского павильона и еще кое-что. Все это племянник перевез на пустырь близ Даниигской, и в голове у добродушного скульптора окончательно оформилась благородная филантропическая идея (какие приходили в том веке в голову не только русским, но и французам): он разделит винную ротонду на маленькие студии, окружит ее другими бараками с множеством крошечных жилых комнат и будет их сдавать за ничтожную, символическую плату собратьям скульпторам, художникам, артистам, которые со всего света устремились в ту пору в новую художественную Мекку – Париж и маялись в нем без пристанища. Так в 1902 году родился «Улей», вписавший удивительную страницу в историю так называемой Парижской школы живописи, да и в историю искусства вообще.

Как сказал позднее один из тогдашних обитателей «Улья» (Марк Шагал), здесь или помирали с голоду, или становились знаменитыми. Понятно, что имена последних лучше запомнились миру, чем имена первых. Среди тех, кто остались в памяти, – и сам Шагал, и Леже, и Модильяни, и Сутин, и Кремень, и Липшиц, и Кикоин, и Орлова, и Архипенко, и Альтман, и Цадкин, и Кислинг, и ставший впоследствии знаменитым актером Алэн Кюни, а также несколько поэтов и художественных критиков. Тогда, в предвоенные годы, еще неясно было, впрочем, кто из них гений, а кто нет: все они притязали на гениальность, все голодали, бедствовали, искали свой собственный путь к славе, к истине, к художественному открытию. В узких комнатках, получивших заслуженное прозвище «гробы», не было электричества, а зачастую и никакого отопления, зато водились крысы, клопы и блохи (неудивительно, что марсельская тетка Модильяни пришла в такой ужас от того, что она увидела). Зато здесь царила атмосфера исступленного творчества…

Буше не приставал к своим постояльцам со счетами за квартиру, а добросердечная консьержка мадам Сегондэ подкармливала тех, кто казались уж совсем оголодавшими. В бараках и клетушках «Улья» жили надеждой, жили исступленным поиском, и часто среди бела дня, а то и посреди ночи вдруг распахивалась дверь крошечной мастерской и раздавался, например, отчаянный крик «ковбоя» Грановского: «Я гений…» Ночью с бойни доносились крики животных, долетал запах крови. По вечерам бренчала гитара, звучали испанские или русские песни, а по воспоминаниям Фернана Леже, у живших здесь русских анархистов даже ночью можно было раздобыть стакан водки. Отзвуки этого ночного перезвона стаканов найдешь и в стихах Блэза Сандрара об «Улье»: