Какая-то ерунда (сборник рассказов) - Александр Хургин

И, выслушав решение и постановление суда, Мила села на свое место и сказала:

- Гад ты, Сараев, - и: - Бросил, - говорит, - меня в трудную минуту жизни и изменил. - И еще она сказала: - Дай пять рэ, а то застрелюсь и повешусь.

А Сараев сказал:

- На, - и бросил ей на колени десятку. А на десять рублей в те времена и годы можно было целую бутылку водки купить, а вина - так еще больше...

И вот Сараев сбежал с девятого этажа, считая ногами ступени, и перепрыгнул через кучи отходов жизнедеятельности человека, которые образовались на нижних этажах ввиду переполнения мусоропровода, и вышел из вонючего подъезда, где не горело ни одной лампочки, на воздух и на свет. И он самой короткой дорогой, какая только существовала и была возможна, вернулся домой, даже за хлебом не зайдя. Хотя все, что оставил он за окном месяц назад, давно, надо было думать, прокисло и пришло в негодность и есть в доме у него было нечего. Кроме, конечно, неприкосновенных запасов. Но это не волновало сейчас Сараева, так как есть ему не хотелось. И он пришел и переночевал в пыльной квартире, а утром ушел на работу, забыв, между прочим, надеть бронежилет. И он вспомнил, когда в автобус влез и его сдавили, что нет на нем предохраняющего жилета, но возвращаться за ним не стал, зная, что возвращаться - это плохая примета, к добру не приводящая. И "Макаров" лежал на своем месте, в кармане брюк, чего было достаточно и довольно.

А на работе им всем, вышедшим из отпуска без содержания, сказали, что положение на предприятии не стабилизировалось и не улучшилось, а наоборот, ухудшилось до катастрофического, и если раньше работала хотя бы одна смена, то теперь на своих местах остается только высшее руководство, а все остальные свободны, значит, еще на один календарный месяц. И кто-то спросил: а как и на что мы будем жить и кормить семьи свои, жен и детей? А начальник по кадрам и быту сказал, что он ничем не может помочь, и от него лично ничего не зависит, и он ни в чем перед людьми не виноват.

- А кто виноват? - у него спрашивают.

А он говорит:

- Правительство. Так как именно оно не обеспечило, не создало условий, - ну и все тому подобное.

А рабочий народ, собравшись у проходной, говорил на это:

- Надо, - мол, - браться за вилы. Пора уже.

А служащие и инженерно-технический персонал, а также люди пожилого, предпенсионного, возраста говорили:

- Вилами сыт не будешь, - и разбредались по одному и группами кто куда, не идя на поводу у толпы.

Ушел в их числе и Сараев, правда, куда теперь себя девать, он не знал и понятия ни малейшего не имел. К Марии он был не против снова пойти, так как Вениамин все же требовал еще ухода за собой, но дома у Марии сейчас не было никого. Она на работе уже была, а дети, соответственно, в школе. И не знал Сараев, как Мария воспримет и истолкует его приход, может быть, подумает, что он навязывается ей против воли, или еще что-нибудь подумает по его адресу нелестное и нелицеприятное, усомнившись и не поверив правде о продлении его отпуска.

И Сараев подумал, что неплохо было бы пойти и купить себе чего-нибудь съестного, экономя, конечно, последние деньги. Но не пошел он никуда. Потому что, купив что-либо, пришлось бы ему идти и относить купленное домой и сидеть там весь день, а у него же ни телевизора не было - посмотреть его и время тем самым как-то потратить и провести, ни книжки какой-нибудь, ни даже газет никаких. И он пошел в сторону дома, по привычке всегда с работы в сторону дома идти, но не прямо пошел, а через автовокзал новый, то есть вокруг. И он вошел в здание вокзала и походил по пустому, как и в прошлый его приход, залу. И точно такой же милиционер шагал по первому этажу взад и вперед и по кругу, и та же надпись светилась на информационном табло. И водка небось в кафе продается та же, подумал Сараев, и без закуски. Но на водку переводить средства Сараев не мог себе позволить, и он подошел к милиционеру и спросил, не преследуя никакой цели:

- А автобусы, - спросил, - когда пойдут?

А милиционер сказал:

- Бензина нет. Вы что, не видите?

А Сараев сказал:

- Вижу, - и спросил: - А тут у вас всегда такая пустота торичеллиева?

А милиционер сказал:

- А кто сюда пойдет? - и сказал: - Сумасшедшая одна ходит регулярно. Придет, станет в позу и выступает, как на съезде, лекции читает в пустоту.

- И больше никто, - Сараев говорит, - не ходит?

А милиционер говорит:

- Ну, еще ты вот пришел. Работать мешать.

И милиционер, конечно, был прав на все сто. Сараев действительно не знал и не мог бы сказать, зачем он пришел на этот мертвый вокзал. Пришел - и пришел. По наитию какому-то, хотя делать тут ему было нечего. И в любом другом месте нечего.

И он ходил по зданию вялым медленным шагом и глазел по сторонам и присаживался на стулья из желтой пластмассы, то есть вел себя так, как в музее или галерее люди себя ведут. И он, как в музее, разглядывал разноцветные витражи- картины - из жизни героического казачества, - и рисунки настенные мозаичные на темы материнства и детства, и панно, выполненное во всю торцовую стену снизу доверху. А изображало это панно автобус "ЛАЗ", уносящийся в туманную даль по извилистой трудной дороге.

И милиционер, бродивший по долгу своей службы вдоль и поперек здания, приблизился к Сараеву и сказал: - Что, красиво?

А Сараев сказал:

- Да. И если б, - сказал, - люди какие-нибудь еще здесь были и посещали, чтоб могли видеть... это... своими глазами.

А милиционер сказал:

- Люди будут, - и: - Вот, - сказал, - уже начинают прибывать некоторые.

И Сараев оглянулся и увидел женщину, идущую со стороны центрального входа к ним на сближение. И она дошла до середины зала, остановилась и расстегнула свою синюю фуфайку.

- Сейчас начнется, - сказал милиционер, - цирк под куполом.

И цирк начался, можно сказать, безотлагательно, потому что женщина в фуфайке вздернула вдруг указательный палец правой руки и сказала:

- Десятого марта сего года Рождество по церковному лунному календарю. Молитесь все. Тех, кто не молится, быть не должно. - Она замолчала, осмотрелась вокруг и опять сказала, ткнув пальцем в воздух: - Второй православный праздник - Пасха. Празднуется пятого декабря по старому стилю и летоисчислению.

- Ну, ты внимай, - сказал милиционер Сараеву, - а у меня служба не ждет.

И он ушел в свое отделение служить, а Сараев остался слушать женщину в одиночестве и, как говорится, с глазу на глаз. А она говорила шамкая и проглатывая куски слов, и голос ее накатывал на Сараева короткими судорожными волнами.

- Русские, сербы и украинцы - это братья навек. Они от Бога, - говорила женщина все громче, - кроме болгар. Болгары Верховным судом Украинской Советской Социалистической родины девятого созыва приговорены к смертной казни через повешение. Все зло от болгар. Сталин был болгар, Ленин - болгар, Брежнев и Горбачев - болгары.

И конечно, это был бред сумасшедшего и больного человека и не в своем уме находилась эта женщина. Но Сараев-то слушал ее внимательно не потому, что ему было интересно ее слушать, а потому, что голос у нее знакомым показался Сараеву. Правда, из-за эха и расстояния не мог он определить, кому именно принадлежал такой же лающий голос. Вернее, у него промелькнула догадка, что Мила в пьяном состоянии так приблизительно кричала, ну, или не так, а очень похоже. Но он не задержался на этой промелькнувшей мысли, а пошел к женщине навстречу и приблизился к ней на расстояние двух с небольшим метров. И увидел Сараев, что в самом деле перед ним стоит Мила собственной своей персоной. И она сильно, конечно, изменилась под воздействием прошедшего времени, и зубы у нее отсутствовали с правой стороны, и фуфайка на ней была старая, с закатанными рукавами, и не по росту и не по размеру. Но в том, что это Мила, не могло быть никаких у Сараева сомнений. И он стоял и смотрел на нее, на свою первую бывшую жену, а она не обращала на него внимания, а говорила, как будто бы перед ней не один-единственный Сараев стоит, а многотысячная аудитория благодарных слушателей.

- Двадцать один день, - говорила Мила, - жила я в городе Москве столице Российского государства с тысяча девятьсот двенадцатого года. На Курском вокзале. Ельцин - исполняющий обязанности поверенного в делах, глаза карие, наполовину болгар. Ельцина быть не должно. А царицей должна быть Петрова Анна Васильевна - депутат Верховного Совета. Она меня принимала в Кремле, молитесь за нее. И за меня молитесь. Я тоже должна быть царицей. Но я даю себе самоотвод по уважительной причине.

И в этом месте речи Сараев тронул Милу и сказал: - Мила.

А она:

- Я вас слушаю.

А он:

- Мила, это я.

А она:

- Да, - говорит, - я слушаю.

А Сараев говорит ей:

- Пойдем отсюда.

А она говорит:

- Пойдем.

И они пошли по вокзалу вдвоем. Сараев слева, а Мила от него справа. И они сначала шли в молчании, ни о чем не разговаривая между собой, а потом Сараев спросил:

- Ты пьешь?