Первая императрица России. Екатерина Прекрасная - Елена Раскина

Царица Наталья удивилась даже, шепнула Дуне: «Что это ты, милая, раскраснелась? С какой такой напасти?» Но дознаваться, в чем дело, не стала – рейнское подействовало. Потом Евдокия узнала, что рейнское царице Прасковье ангел-Степушка доставил, чтобы она, бедняжка, порадовалась да царице Наталье его предложила. Знал Степа, что Евдокия пить не станет, не того она воспитания, а стало быть, удастся двух цариц к шкапчику спровадить, а Дуне тайком руку пожать. Звал он Евдокию, как в детстве ее звали, – Прасковьюшкой…

В этом тайном свидании Дуня греха не видела. Раз Петр Алексеевич знать ее не хочет да к проклятой Аньке Монс шастает, значит, и она с другом детства переговорить может. А ежели друг заветный, Степушка, на нее, как на бабу красивую, ладную, смотрит да взглядом ее ласкает, так беды в этом великой тоже нет! Петр Алексеевич Дуниной красоты не замечает, все дурой ее называет, стыдит да гневается. А ей и порадоваться, бедняжке, не с кем… Ах, ангел-Степушка, зачем разлучили нас родители да царица Наталья, зачем не обвенчали по закону православному? Были бы у нас с тобой детки славные да жизнь привольная, а теперь – хоть волчихой вой – никто не услышит! Ночами долгими, одинокими ей, горемычной, все Степушка снился… Как наклоняется он к ней близко-близко, а она (прости, Господи, не гневайся на меня глупую да грешную!) на постели мягкой, на подушках пуховых лежит, да в одной рубашечке, и от томления сладкого вся замирает… А он целует ее долго-долго, сладко-сладко, и от этого поцелуя рубашечка с нежных плеч так и сползает… Наутро Дуня за эти сны крепко Богу каялась. И все же думалось ей, что женского счастья она в жизни так и не узнала, а этого счастья любому сердцу хочется! Вот если бы Степушка и вправду вошел как-то ночью к ней в спаленку! Не побоялась бы стыда вечного да мук адских, познала бы счастье женское!

Стала Дуня царицу Прасковью Федоровну и одна в ее кремлевских палатах навещать. Такой крепкой дружбой к ней воспылала, что царица Наталья это заметила и велела Евдокии без нее к Прасковье Федоровне не ходить. Прасковья Евдокию жалела: сама за хилого царя Иоанна Алексеевича замуж не хотела идти, а перед самой свадьбой все кричала, что скорее умрет, чем пойдет с малахольным под венец. Но все же не умерла: обвенчали ее с царем. Жила Прасковья Федоровна в царских хоромах весело: набрала к себе, на женскую половину, карликов и карлиц, калмыков и калмычек, уродов всяких. Попугаи, соловьи да канарейки у нее трещали без умолку, обезьянки ручные по палатам скакали… Прасковья Дуне все эти чудеса охотно показывала и смеялась громко да весело…

Дуня подозревала, что и Прасковья на молодых стольников заглядывается. Оно и понятно – Петр Алексеевич хоть мужчина в самом соку, красивый да сильный, а Иван, братец его, хилый да немощный, все страдает, болезный. Не был бы Петр Алексеевич таким сердитым да гневным и к иноземцам с их пакостями склонным, может, и сама Дуня по-другому бы на него посмотрела!

Было у них со Степушкой одно тайное свидание, в котором Евдокия потом долго каялась, на коленях перед образами стоя. Прасковья Федоровна тогда к шкапчику потайному с винами заморскими ушла, Дуню одну оставила. Тут и Степушка подоспел. Заманил ее друг сердечный в одну потайную горенку, а там…

Постель там была пуховая и подушки мягкие-мягкие, птицами да цветами расшитые, и пахло так сладко – то ли травой весенней, то ли цветами садовыми. Дуня все беспокоилась, что вернется царица Прасковья от шкапчика потайного и ее хватится. Но Степушка Евдокию успокоил – сказал, что у Прасковьи Федоровны еще заботы будут, он, мол, о том позаботился, и в горницу, к Евдокии, она не скоро вернется. «А мы тут пока побудем, Прасковьюшка, любовь моя ненаглядная! Все забываю, что тебя по царскому приказу Евдокией величают… Для меня ты всегда Прасковьюшкой останешься!» Так шептал Степан Глебов прямо в покрасневшее ушко Дуни, а потом в шею и плечи белые так сладко-сладко целовал… Она и растаяла, как снег под весенним солнцем. И забыла, что друг ее сердечный и сам женат – на Татьяне Строевой. Степушке родители жениться приказали, какой с него спрос? А жену свою он не любит, это она, Евдокия, точно знает!

А потом Евдокии крепко свезло. Знать, не оставил ее Господь своей милостью! Стал Степан стольником сразу трех цариц – вдовой Прасковьи, Натальи Кирилловны да Евдокии Федоровны. Царю Иоанну Алексеевичу с Прасковьей в Кремле были особые палаты определены, как и царице-матушке Наталье Кирилловне с Евдокией. Наталья Кирилловна с Дуней в Кремле, правда, жили редко – больше все в Преображенском или в Медведкове. Но в те дни, когда все три царицы в Кремле живали, то и вместе собирались часто. А Степан им за столом прислуживал. Евдокия как видела его, так сразу и млела – от жара сердечного… Сколько раз уж ей вспоминалось и снилось даже, как на Солянке они рядом жили, как в церкви на службах или на улице «случайно» встречались и улыбались друг другу ласково, как посватался за нее Степушка и совсем сговорили бы их, если бы царица Наталья со своим предложением щедрым отцу Дуни-Прасковьи, Иллариону Абраамовичу, голову не затуманила…

Степушка ей в кубок квасу брусничного наливает, а Евдокия ни жива ни мертва, побледнела даже… Степа Дуне подмигнул: знай, мол, молчи… Царица Прасковья Федоровна не заметила ничего: ее, лебедушку белую, тоже замуж насильно выдали, она и сама на молодых стольников заглядывалась. А вот Наталья Кирилловна на Дуню сердито так посмотрела, а когда трапеза закончилась и отпустили Степана, и говорит:

– Что, Дуня, мил тебе новый стольник? Вижу, как вошел он, ты вся обомлела… Добро бы ты Петруше так радовалась! Видно, правду я слыхала про тебя да про стольника этого…

– Какую правду, царица-матушка? – не на шутку испугалась Евдокия.

– Что с детства вы знакомы и он к тебе сватался?

– Знакомы, правда. Семьи наши между собой дружны были. Но сватовства не было никакого, царица-матушка. Кто ж за царскую невесту посватается?

– Нравился он тебе, что ли? Говори правду, Дуня, я все одно узнаю!

– Что вы, царица-матушка?! Да разве б я посмела на кого другого, кроме Петра Алексеевича, глаза поднять?!

– Нынче, дело известное, ты того не посмеешь! А когда еще за Петрушу просватана не была, нравился тебе Степашка Глебов?

– Не нравился, царица-матушка… Семьи наши дружны были, и я Степана за брата почитала…

– Смотри, Дуня! Узнаю, что ты с новым стольником по углам шушукаешься, сама тебя в монастырь упрячу! А знакомца твоего давнего попрошу отправить куда-нибудь с глаз долой… Хоть в войско, хоть на дальнее воеводство… Вот Петруша на Москву вернется, в сей же час попрошу!

Как ни просила Евдокия царицу Наталью Кирилловну не отсылать Степушку от двора подале, не смилостивилась царица! Если правду говорить, то боялась Дуня просить ее слишком истово – а вдруг догадается царица-матушка про их со Степой тайные свидания, Петру Алексеевичу про то намекнет?! Страшен во гневе царь Петр, не бывать ангелу-Степушке в живых, да и ей, Евдокии, монастырь грозит дальний… Так что лучше уж пусть Степушка подале от Москвы уедет, а то не сносить ему головы! Сначала Петр Алексеевич хотел Глебова в войско взять, что под крепостью Азов стояло, но потом отец Степушки, Богдан Данилович, челобитье царю насчет сына подал. Отправлял Петр Алексеевич Богдана Даниловича воеводой в сибирский город Енисейск. Вот и просил Глебов-старший отправить вместе с ним сыновей Степана да Федора. Согласился на то Петр Алексеевич… Уехал друг сердечный Степушка, и осталась Евдокия совсем одна. Слезы лить о своей доле несчастной…

Хуже всего стало, когда Наталья Кирилловна умерла. Болела царица-матушка недолго: однажды за сердце схватилась, задыхаться стала. Петр Алексеевич тогда ее выходил. Потом снова в Преображенское уехал. Тут у царицы Натальи опять сердце прихватило – она и отошла. Не мучилась почти, только в гробу лицо у нее такое удивленное было: мол, плохо мне, тяжко, отчего Петруша не идет?!

Убрали царицу-матушку в золотые ризы, положили в Грановитой палате Кремля. На коленях перед гробом стоял любимый брат Натальи Лев Кириллович и нараспев читал молитву. Петр Алексеевич и сестрица его, царевна Наталья, плакали. И Евдокия плакала горько – хоть и еретичка была Наталья Кирилловна, а все ж добрая – жалко ее!

А потом подступился к Дуне Петр Алексеевич со странной и невозможной просьбой своей, больше напоминавшей приказ. Хотел он от Дуни недопустимого, страшного – развода! И как только мысли сии преступные в его царскую голову пришли!

Сначала, когда Петр Алексеевич с Великим Посольством по чужим странам ездил (и дались ему эти страны заморские!), пришли к Евдокии порученцы его – брат покойной царицы Натальи Лев Кириллович да Стрешнев Тихон – и стали уговаривать Евдокию добровольно на постриг пойти. Мол, жить будешь хорошо да сладко (даром что в монастыре!), содержание от царской казны щедрое получать, с Алешенькой, сыночком родненьким, разрешат видеться. Ты только, Евдокия Федоровна, уважь царя-батюшку да высокое звание царицы московской по доброй воле с себя сними! Сладко они пели да гладко, только жестко было спать! Не поверила Дуня их словам лживым – и отказалась гордо. Не может московская царица от своего звания, Богом данного, отказаться. Жена она Петру Алексеевичу законная, и ежели он о том забыл, так она еще память не потеряла!