Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - Марина Райкина

«Это одна из тех обязанностей, которую можно переносить, но не любить», в приступе дурной правды писал суфлер XIX века. А за что, собственно, ее было любить, если условия труда были адские? Вот, скажем, будка суфлера, на экране всегда красивая, как морская раковина. Эта притча во языцех, проклятие суфлерского цеха выглядела так — внизу под сценой устанавливалось сиденье для суфлера, который не был защищен ни от сквозняков, ни от пыли, ни от холода. Прижимистые антрепренеры, как правило, экономили на отоплении и доводили до того, что в гримерных вода замерзала в графинах. Можно только представить, какая холодрыга стояла под сценой. Лето тоже суфлерам медом не казалось. Если верить сообщению проныры-репортера, то в провинциальном городе С. в летнем театре для суфлера «вырыли яму глубокую без деревянных подстилок для ног, без облицованных стенок, и во время дождя он сидел по колено в воде. Этот самый суфлер вынужден был часто переодеваться в сухое платье».

Как тут было не запить? — спрашивал сам Станиславский, снимая шляпу перед нечеловеческими условиями работы тружеников суфлерского цеха. Поэтому они пили, и пили, как сапожники или извозчики. Но об этом пороке — дальше.

Пока же — о незаменимости на сцене человека в будке. Если кто-то думает, что суфлер сидит под сценой и читает по книжке текст, тот мало что смыслит в искусстве. От суфлера в театре зависело всё и все. Требования к нему предъявлялись строжайшие. По негласной инструкции XIX века — а на суфлеров нигде никого никогда не учили, — он был обязан иметь:

— хорошее развитие

— знание языка

— хорошие память, зрение и слух

— хладнокровие

— сильный и звучный голос

— ясное произношение,

а также находчивость, любовь к делу, внимание и элементарное понятие о музыке.

Короче, совсем не простой человек требовался подмосткам. Что интересно, многие суфлеры прошлого имели высшее образование. А вот иностранцев в суфлеры брали неохотно. Почему? Ответ можно найти в истории одного суфлера, поляка по происхождению. В пьесе «Ревизор» он вместо реплики «Держиморда пьян» подсказал артисту «Держиморда пан», что для гоголевского верзилы и мордоворота было явно комплиментом.

Подавать звук, подсказывая текст, — вот основное искусство суфлера. Дурно владеющие профессией подавали его так, что шепоток слышала публика. Виртуозы своего дела добивались сдавленного звука, как у чревовещателей: он доносился только до артистов, не спускающих глаз с суфлерской будки.

Звук звуком, но многие артисты считали, что хороший суфлер — этот тот, кто готов выкрутиться из любой критической ситуации. Были такие мастера на русских подмостках, и история донесла до нас их имена. Так, известный суфлер Новицкий во время спектакля сочинял экспромтом в будке целые сцены, чтобы замаскировать какой-нибудь актерский промах и спасти пьесу. Помнят, как актер Л. заболел во время спектакля перед самым выходом. Помощник режиссера побежал под сцену и объявил суфлеру о случившемся. «Спокойно», — сказал г-н Новицкий и провел сцену без действующего лица так гладко, что только когда опустился занавес, актеры заметили, что явление Л. было пропущено.

Другой известный суфлер, Ананьев, ловко выкрутился на «Грозе» Островского. Актер, игравший Кабанова, почему-то не пришел в театр. Суфлер узнал об этом аккурат перед его выходом на сцену. И Ананьев просуфлировал сцену Кабановой-Кабанова-Катерины-Варвары так, что никто в публике ничего не заподозрил, и среди действующих лиц не произошло ни малейшего замешательства.

Или бывало так: актер с размаху садился на стул, а тот неожиданно ломался. Суфлер подсказывал исполнителю несколько фраз, и выходило, будто так и задумано у автора.

И что суфлер получал за свою находчивость и спасение пьесы? Капризы героев-любовников. Издевки от комиков.

Поди угоди всей труппе, — писал старый суфлер своему приятелю в начале века. — Трагик орет: «Громче!», комик — «Каждое слово подавай!», любовник «Реже!», гранд дама — «Только следи», инженю комик — «Во всю ивановскую, без передышки!», а инженю драматик — «Только первое слово шепотом».

И это еще цветочки нравов господ артистов.

Однажды знаменитый гастролер предупредил суфлера: «В диалогах мне подавай все, а в монологах — только следи за мной, иди голова в голову». Во время спектакля суфлер так увлекся игрой знаменитости, что забыл его просьбу следить в монологах за каждым словом. И вот актер произносит: «Я искал его…», — и смотрит на суфлера. Тот в упоении не реагирует. Фраза повторяется — никакой реакции. В третий, в четвертый раз идет «Я искал его…» на разные лады. Наконец суфлер опомнился, но второпях подал не ту реплику. Тогда гастролер медленно, как в рапиде, надвинулся на будку и грозно произнеся «…и наконец нашел», схватил суфлера за волосы и вытащил его из будки.

Ну как тут было не запить? Провинциальная Россия помнит суфлера экстра-класса г-на Ракитина, который был отчаянным пьяницей. В середине прошлого века он служил в Воронеже у известной антрепренерши К. Она им так дорожила, что даже держала Ракитина в своей квартире, но в передней, так как его нельзя было допускать в комнаты в таком безобразном виде. Ракитин спал на ларе, и когда нужно было идти на спектакль, антрепренерша одевала его в свой салоп и капор и везла под конвоем в театр. Более того, под сценой к нему приставляли рабочего, которому приказывали следить, чтобы суфлер не напился. Свободу он получал только после окончания представления.

Милые, чудные, уютные, но безвозвратные подробности далекого прошлого рисуют нам собирательный образ господина суфлера. Но каким он был конкретно? Ясно, что бескорыстным и любящим свое дело до такой степени, что причинял ущерб себе. Например, суфлер К. из Саратова, у которого были редкие зубы, отправляясь на спектакль, каждый раз пломбировал расстояние между зубами гигроскопической ватой. А вот реальная картинка из жизни реально существовавшего суфлера, вышеупомянутого находчивого г-на Ананьева, найденная в архивах известного артиста Самсонова.

«Шесть часов утра. По улице бежит на базар маленький плотненький господин с русой бородкой. Купил молока, хлеба, десяток яиц, масла и два фунтика говядины.

Вернулся домой. Квартирка маленькая. Развел керосиновую кухню, надел фартук.

— Папа, сегодня что же будет? — спрашивает мальчик из кроватки.

— Яички, душечка, яички.

— Всмятку?

— Всмятку.

— И мне, и Володе?

— Да, да, да…

— И Паше, и Володе.

Жена охает… Больна. Покормил своих мальчиков. В аптеку. Вернулся. Написал несколько писем товарищам, раскиданным по матушке-России. Заклеил несколько афиш в бандероль. На почту. Вернулся обратно. Из карт выстроил домик и Паше, и Володе…

Глядь на часы. Три четверти десятого. В театр.

— А, Иван Павлович! Здравствуйте, здравствуйте, — слышится кругом.

Иван Павлович лезет в суфлерскую будку, зажигает свечу, очень тщательно на ней поправляет ширмочку из картона, вынимает из кармана леденчик, пососал его. Карандаш в руке.

— Готов?

— Готов.

На какой-нибудь реплике запинается актер, сейчас карандашиком — чирк! пометил… Репетиция кончилась. Рюмочка водочки или кружечка пивца. А если еще нет двух часов, то „насчет бильярда“.

Прибежал домой. Опять керосиновая кухня, фартук, стряпня при общем восторге детей. Часок вздремнул… В театр! Спектакль!

Самсонов в роли — ни в зуб ногой. Киселевский — ни в зуб. Движением головы, пальцем покажет из будки, когда „переходить“, когда „уходить“… „Браво! — кричит публика — Самсонова! Киселевского!“ Спектакль сошел превосходно. А незаметная машина, которая вертела все дело, ни при чем…

Скорее домой. Кастрюлечка, керосиновая кухня, и наконец сон, благодатный сон».

Ну как можно поднять руку на такое существо? Впрочем, среди суфлеров находились отчаянные ребята, и месть их была страшна. Вот лишь один невинный пример, как артист становился игрушкой в руках опытного человека из будки.

В городе N. один суфлер ухаживал за хорошенькой водевильной актрисой. Она не желала пользоваться его расположением и учила роли.

— Все равно, сколько ни учите, захочу, так собью вас, — твердил ей воздыхатель.

— Нет, не собьете.

— Нет, собью, вот увидите!

В один из вечеров давали «Горе от ума», где артистка играла Лизу. В заключительном монологе во втором действии суфлер подает Лизе:

Ну, люди в здешней стороне!Она к нему, а он ко мне!А я… одна лишь я любви до смерти трушу!А как не полюбить суфлерчика Ванюшу!

И артистка, ни о чем не думая, повторяет за ним слово в слово «суфлерчика Ванюшу» вместо «буфетчика Петрушу».

Самое удивительное, что и через сто лет мало что изменилось в облике суфлера. Это бессребреники невидимого театрального фронта, которые и в XXI веке демонстрируют бескорыстие и преданность своему делу. Вот старый мхатовский суфлер — Татьяна Межина. Она служит в театре 35 лет, половина из которых отдана суфлерскому делу. Ее учила суфлер из бывших актрис Ольга Бартошевич.