Уроборос. Проклятие Поперечника - Евгений Стрелов

Риме было принято гадать, то есть предсказывать будущее, на печени жертвенных животных — это делалось прилюдно, в присутствие правителя, во время стечения больших масс народа. Но существовал и частный метод гадания, бескровный, каждодневный — на яйце — так называемая скопия или овоскопия, где ово — это от латинского яйцо, а скоп — от греческого смотреть. Ещё был один популярный метод предсказания будущего — гадание по полету птиц. При этом значение имела любая мелочь: сами птицы, высота, время и направление их полета, крики, издаваемые ими. Гаданием занимались не абы кто, а специальные люди, имеющие особый статус в обществе, называемые авгурами…

— В тартарском языке нет слов на букву «а», — перебил я учёного. — И ведь не мудрено! Что такое «а»? А-а-а! В основном это крик боли, горя, ужаса и отчаянья. Так что нет ничего удивительного в том, что великий тартарский народ не захотел придумывать слов на эту букву. Гордый и мудрый народ! Зачем изобретать слова, унижающие достоинство…

— Но при этом заимствовал огромное их количество из других языков, — тихо и быстро вставил кто-то из ученых, которого я, к сожалению, не успел заметить, а так бы тоже что-нибудь с ним сделал.

— Существует множество версий происхождения слова авгур — есть латинская, кельтская и даже арамейская. Можно твердо сказать, что этимология этого слова до конца не выяснена. Но, в любом случае, большинство ученых сходятся на том, что слово инаугурация имеет латинское происхождение, и дословно переводится как «в авгура», то есть обозначает особый ритуал, превращающий человека в прорицателя, способного предвидеть и предсказывать будущее, основываясь на наблюдениях за разными природными явлениями. И не надо принижать значение этой профессии — это вам не какая-то банальная гадалка. Авгуры — это целая жреческая коллегия в Древнем Риме, учрежденная ещё Ромулом примерно в трехсотом году до нашей эры — главной их задачей было предсказывать волю богов — в том числе и по полету птиц. Принадлежность к авгурам очень высоко ценилась в римском обществе: назначение или снятие высших должностных лиц, принятие законов или их отмена — на всё они оказывали влияние. Постепенно в современном обществе с падением монархий, появилась потребность заменить слово коронация на какое-то более подходящее, торжественное и в, то же время, не ущемляющее права народных масс, обозначающее демократический ритуал избрания главы государства на должность, — слово инаугурация удовлетворило всем этим требованиям.

— Ну, спасибо! Утешили! А что с нашим аналогом этого слова? Неужели в великом и могучем тартарском языке не нашлось ничего более подходящего, чем коронация?

— К сожалению, ничего. Так что есть всего три варианта: оставить коронацию, придумать новый термин или принять западный. В любом случае решать вам.

Самым хитрым оказался этот седовласый учёный — свалил всё на меня — впрочем, почему-то я не был на него в обиде; всё-таки он не совсем прижал меня к стенке, а предоставил на выбор в довольно сложной ситуации, можно сказать, безвыходной, целых три варианта: выбери я коронацию, мне на голову водрузили бы какую-нибудь стилизованную под тартарскую старину шапку, расшитую золотом, пресса раструбила бы на весь мир, что это новый демократический ритуал: временная Коронация, названная так в память о предках, всенародно избранного Президента на положенный по Конституции срок, но что-то в этом варианте мне не понравилось, и, возможно, напрасно. На придумывание тартарского аналога времени не осталось: народное сознание — довольно инертная штука, не способная к быстрой адаптации и принятию чего-то нового. Осталась инаугурация на западный манер — на ней я и остановился.

Подойдя к трибуне и окинув всех присутствующих быстрым взглядом, поверх голов, — так бывалый грибник оценивает мох, траву и всю поверхность земли на наличие грибов, — Дмитрий Дмитриевич не почувствовал никакой особенной радости и душевного подъёма от осознания близости финальной точки инаугурации, как часто представлялось ему: каким-то банальным и даже глупым всё выглядело — и обстановка, и люди, заполнившие зал, и всё человечество, довольно значительная часть которого наблюдала за «коронацией» по телевизору, и сама эта процедура, и он, — человек, невысокого росточка, плешивенький, с невыразительной нижней челюстью, с растянутым ртом, как у противного лягушонка, — обыкновенный человечек, каких множество в тартарской глубинке, вскарабкавшийся каким-то чудом на самую вершину власти, — наверное, только потому, что не нашлось никого более достойного, кто брезгливо отбросил бы его в сторону носком ботинка.

И почему-то тогда стало совершенно на всё наплевать, в том числе и на собственные ощущения: поэтому он не отдернул руку, которую, едва она коснулась закрытой книги в красной обложке с золотой надписью «Конституция Тартарии», резко опалило то ли жаром, то ли холодом, — пусть сгорит или замёрзнет, подумал тогда Дмитрий Дмитриевич, вот будет забавно, если рука приклеится, как язык недотепы, который решил лизнуть заледеневшее железо, или обуглится на глазах у всего человечества!

Губы шевелились, автоматически произнося слова «клянусь при осуществлении полномочий президента Тартарии уважать права и свободы человека и гражданина, соблюдать и защищать Конституцию Тартарии…», зазубренные наизусть до такой степени, что они сами выскакивали из памяти, как это бывает, когда организм чего-то объелся, а Дмитрий Дмитриевич при этом думал о треклятом флоггере председателя, — перед глазами стояла картинка его голого красного зада, который крепко охаживает мерзким предметом девица, затянутая в кожу, и вместо звука своего голоса, произносящего священные слова клятвы, он слышал душераздирающие вопли, свидетельствующие о получении председателем невообразимой боли и непередаваемого наслаждения: конечно, Дмитрию Дмитриевичу не могло не хотеться всё это прекратить, чтобы видеть белые крылья ангелов и слышать их благочестивые голоса, но ведь тогда мог прерваться его собственный голос, каким-то необъяснимым образом связанный с реальной картиной, пусть и не очень благовидной, которая полностью овладела им в самый торжественный момент его инаугурации, — к тому же, как только слова клятвы были произнесены, а похолодевшая рука соскользнула с Конституции, мерзопакостная картинка полностью улетучилась, загремели фанфары, и благостной волной накатило осознание того, что ты теперь навеки вечные вошел не только в историю Тартарии, но и в мировую, и ничто уже не способно тебя из нее вычеркнуть, — Я — президент Тартарии! Я — глава государства, самого большого и богатого в мире! Я — политик номер один, которого будут уважать и бояться все люди без исключения! Я — человек, который никому не позволит смеяться над собой, а смеющимся так глубоко засунет их смех обратно в поганые глотки, что они им подавятся!

Дмитрий Дмитриевич мог бы вечно стоять у трибуны, питаясь осознанием нежданно нагрянувшего величия собственного Я, как самым