Король на площади - Наталья Колесова

А я смотрела теперь на него открыто и жадно: резкие черты лица; чистый цвет и свет глаз приглушен четкой линией припущенных ресниц, левая бровь поднята в насмешливом вопросе… Ох, Кароль, как же я по тебе скучаю!

Он заговорил — привычным бархатным баритоном Кароля, но с ядовитыми интонациями Силвера:

— Отчего же ваше сиятельство не спрашивает, какое впечатление произвел на меня мой портрет?

Я встрепенулась. Да я и думать про него забыла! Переболела, дорисовала — и отпустила на волю, как выросшего воспитанника. Конечно, неприятно, если портрет не поймут или даже уничтожат в приступе гнева, но и это от меня никак не зависит, все уже закончено и исправляться ни в коем случае не будет…

— И каково же произведенное впечатление, ваше величество?

Ответ был неожиданным:

— Всё истинная правда.

— О… — я растерялась, но не успела порадоваться, как Силвер продолжил:

— Вы прекрасно отобразили мой характер. Коварство, жестокость, изворотливость, надменность…

— Подождите…

— …властолюбие, деспотизм. — Король холодно смотрел на меня. — У вас очень зоркий глаз, княжна. Просто странно, как к подобному человеку вообще можно испытывать нежные чувства. — Пауза, нажим в голосе. — Но ведь многие женщины любят именно таких мужчин, правда?

Он упрекает меня в том, что я не изобразила его взглядом ослепленной любовью женщины? Я сцепила пальцы, но ответила ровно:

— Что ж, значит, портрет не удался. Или удался — но не для вас.

— Поясните.

— Я очень редко прибегаю к аллегориям в собственных картинах. Но в вашем портрете наличествует четкая и ясная аллегория. Вы — словно тьма и свет, ваше величество. В вас имеются все те черты, которые вы только что перечислили. Но они смешаны и переплетены с другими, оборотными сторонами вашей натуры. В вас есть и мягкосердечие, преданность, великодушие и тонкость чувств… Но, в отличие от большинства людей, ваше сердце контролируется вашим мозгом…

…а иногда — особенно в отношении этой женщины — еще и иным органом…

Он не собирался встречаться с Эммой вплоть до приезда ее Волчьего папаши. Да и зачем? Чтобы выплеснуть на нее весь свой гнев и разочарование? Уничтожить ядовитыми насмешками и беспощадными словами, как он это прекрасно умеет? Смысл? С таким же успехом можно было переколотить весь драгоценный королевский фарфор, побиться головой о стену… или сомкнуть пальцы на ее нежной шее. Ничего уже не изменишь. Пусть даже и Эрик делает откровенные намеки. Да пошел он… к хазратским демонам в соответствующее отверстие!

После традиционных докладов о состоянии дел в столице и кое-каких — в государстве — Фандалуччи с постным лицом ежедневно добавлял одну и ту же фразу: «Княжна чувствует себя хорошо. Кушает нормально. Прогуливается. Рисует». Поначалу он рычал на полицмейстера по поводу этих совершенно не нужных ему сообщений, потом смирился… потом начал досадовать на скудость информации.

А сегодня, выслушав уже наизусть заученный текст, помедлил и спросил:

— И всё?

Друг отмер лицом и мгновенно откликнулся:

— Если желаешь подробностей, иди и узнай сам!

Он фыркнул и свернул аудиенцию.

Встал из-за стола, потянулся, разминая затекшее тело. Подошел к окну. Давненько он не выбирался из дворца, даже на площадь. Не тянуло. Джок, нахохлившийся на своей жердочке, тоже грустно смотрел на облетевший парк. Да, неподходящая для прогулок погода, моя птица…

А наша волчица, значит, изволит прогуливаться. Тесно, ей, значит, в замковых стенах… Тоскливо.

И темно.

Скривившись, он потянулся за колокольчиком. Приказал появившемуся слуге:

— Переселить женщину из Северной башни в Белые покои!

Он не сомневался, что слуги все распрекрасно знают про княжну. Но вот что именно говорят — про него, про Эмму, — не выяснишь. Это тебе не площадь, подслушать и разговорить людей уже не удастся. А прямо, кроме Эрика, ему никто не ответит.

Пойти и самому размяться, что ли…

После получасового бесцельного блуждания по парку он перестал притворяться перед самим собой и начал искать княжну уже целенаправленно.

А потом понял, где она может быть. И не ошибся.

Эмма изо всех сил делала вид, что не очень-то ее волнует его присутствие. А Силвер смотрел на ее склоненную шею — поверх скинутого на плечи капюшона плаща пушились светлые пряди волос — и вспоминал, как, расплетая, запускал в них пальцы… Для того чтобы отвлечься от ненужных воспоминаний и ощущений или чтобы не обрушить на женщину новые упреки и обвинения, он и завел разговор про портрет. А Эмма неожиданно начала его расхваливать и приписывать черты характера, которых у него сроду не водилось. Лицо серьезное, щеки сияют огнем, глаза — искренностью. Искренностью, а? Он прервал поток этих ненужных (смущающих его?) славословий:

— Не тратьте на меня свое красноречие, княжна! В этом нет никакой необходимости. Я же не собираюсь бросать вас в тюрьму, как герцог Армани, лишь из-за того, что мне не понравился портрет, вышедший из-под вашей кисти.

— Ох, а откуда вы это?.. — Эмма прикусила губу, но все же продолжила: — И как вы вообще узнали, что я… это я?

— Подпись.

Я чуть не стукнула себя по лбу. Ну конечно! Я машинально поставила на подаренном Каролю наброске личную подпись: сложный вензель, составленный из букв моего имени, имени матери и фамилии отца. Оставалось только лишь написать рядом собственное признание…

Значит, Силвер с самого начала мне не доверял. Подозревал. Приглядывался. Стала бы я столь же внимательно изучать подпись дарителя? Вряд ли. Еще одна новая для меня черта его характера или приобретенная привычка не доверять никому из окружающих? Может, он и прав — уж в моем-то случае, безусловно, — но… жаль мне его.

Пожалей-ка прежде всего саму себя! И я пожалела: начала складывать кисти и краски. Все равно сегодня больше рисовать не смогу. Как раньше Человек С Птицей заражал меня своей энергией и жизнерадостностью, так теперь этот стоящий напротив незнакомец со знакомыми чертами вытягивал из меня последние жизненные силы. Пойду-ка я в свою каморку, останусь одна и… Нет, плакать я не буду. Достаточно одного раза. Сама виновата, что ж теперь на кого-то еще обижаться? Ушедшую волну уже не вернешь. Делом займусь: закончу этюды парка.

Возникший как из-под земли Безликий — я даже вздрогнула, Силвер тоже глянул как бы в недоумении: и он позабыл — не заметил? — подхватил мой этюдник. Маленькая молчаливая процессия: я, по левую руку король, охранник за моей спиной — двинулась по тропинке.