Вырванное сердце - Алексей Сухаренко

– Во-первых, сейчас нельзя давить на Марию, – загнул мизинец продажный оперативник. – Её пасут, и поэтому вы сразу попадёте в поле зрения особистов. – Альберт кивнул, принимая сказанное.

– Во-вторых, сделку купли-продажи быстро признают недействительной, и, пока на неё не наложат арест, надо успеть быстро перепродать квартиру. На это у нас будет максимум две недели.

– Это тема у нас уже давно обкатана по схеме, – облегчённо улыбнулся Альберт. – Сколько раз уже втюхивали квартиры разным лохам. Стоит только объявить цену ниже рыночной.

– И самое главное, – Власов загнул средний палец, – не упустить того момента, когда твоя Машка квартиру на себя оформит. Надо, чтобы Кузнецов передал другим нотариусам просьбу известить, когда она в какой-нибудь конторе объявится. Я тут же подъеду, её задержу, ну, и мы по-быстрому квартирку на подставное лицо перебросим, а уж потом впарим покупателю. И главное…

Альберт, не успевший кивнуть в третий раз, напрягся.

– В этот раз я требую половину от продажи, поскольку провожу основную работу и подвергаю себя большому риску. – Власов согнул оставшиеся два пальца в один пухлый кулак.

«Вот козлина, хочет воспользоваться ситуацией. А ты, сучонок, не думаешь, что самое главное – договориться с Машкой и перехватить у неё эстафету продаж. Без меня ты её не уломаешь. Хорошо, что ты не знаешь о моём с ней сегодняшнем разговоре».

— Это надо обсудить с нашим третьим партнёром, – тянул время Змойров. – Это может повлиять и на его долю.

– А чего с ним вообще договариваться, – усмехнулся Власов. – Нотариусов в городе много.

– Ну, если так ставишь вопрос, то мне больше нечего тебе возразить, – усмехнулся Альберт.

Они хлопнули по рукам, и, довольный достигнутой договорённостью, Власов вышел из офиса. После его ухода Альберт выдвинул ящик письменного стола и выключил диктофон, который записывал их разговор с лейтенантом полиции.

«Нет, мент, у тебя своя игра, а у меня своя. Ты, главное, продолжай сливать мне информацию, а уж я побеспокоюсь о том, чтобы себя не обидеть. Пусть Руслан послушает, как ты его кинуть решил. А уж кто кого кинет – ты его, он тебя или я вас всех, там будет видно…»

…Зинаида Фёдоровна ещё долго после ухода Митрофановны осмысливала услышанное от своей бывшей работницы. Всё это никак не укладывалось в голове, но против фактов не поспоришь.

«Значит, он умалишённый. С навязчивой идеей. Столкнулся с женщиной, похожей на жену, и вступило в голову – она! А если сумасшедший, то они не понимают отказов. Страшно».

Мария вернулась с поездки по магазинам и начала суетиться на кухне, приготавливаясь к завтрашнему дню. Периодически она заходила в комнату и спрашивала у Царьковой, не нужно ли ей чего-нибудь. И каждый раз пожилая женщина с трудом сдерживалась, чтобы не посадить дочь рядом с собой и не рассказать ей правду. Сдерживало её хорошее настроение и искрящиеся глаза дочки после совместной поездки с Грачёвым. Было видно, что она с огромным желанием готовится к пикнику, и от глаз матери не укрылось, что дочь резко поменяла своё отношение к этому настойчивому мужчине.

«А может, у них была близость? Она же не приходила несколько раз ночевать. Ходила к нему. Может, она влюбилась? Нет, к чёрту! Я своим молчанием могу сослужить ей плохую службу. Она должна узнать правду и уже сама делать выводы».

За ужином, обсуждая завтрашнее мероприятие, Зинаида Фёдоровна наконец взяла себя в руки и, решившись, пересказала дочери разговор с Дарьей Нужняк.

– Может, это и неправда, – тут же отыграла она немного назад, заметив в глазах дочери налёт отчаяния. – Ты же знаешь, как к тебе и к нему относится Нужняк. Это требует ещё проверки, ведь она могла это и придумать, чтобы вогнать между нами клин.

– А мне кажется, я начала его вспоминать, – неожиданно призналась матери женщина, – его руки, губы, даже его запах мне кажется каким-то знакомым.

– Только его? – удивилась Царькова. – А другие обстоятельства? Хоть что-нибудь, что можно проверить?

– Помнишь, я в самый первый день нашей встречи говорила тебе про мужа и дочь, – неожиданно оживилась Мария.

– Да, ты ещё не стала мне про них ничего рассказывать, – кивнула мать.

– Так я потому и не рассказывала, что ничего про них не помнила, – радостно улыбнулась Мария, – знала только, что они у меня есть, но никак не могла припомнить, где живут и как выглядят.

– Что же это получается? – опешила Царькова от такого признания дочери. – У тебя провал в памяти?

– Или вообще частичная потеря, – грустно улыбнулась Мария. – Может, прав Егор про амнезию.

«Всё замечательно, если бы не информация про могилу его жены. Ведь если у него жена умерла, тогда уже неважно, есть ли у дочки амнезия или нет. Она по-любому тогда не его Светлана!»

— Ох, мамочка, как хорошо, что ты у меня есть. – Мария прильнула и обняла Зинаиду Фёдоровну.

Её слова тёплой волной обдали Царькову, на сердце стало хорошо, словно и она окунулась в радостное состояние дочери. Матери было видно, как светится её дочка, ей настолько хорошо, что она даже не придаёт большого значения её словам, которые, по её мнению, в корне меняют ситуацию. Но она не рискнула продолжать этот разговор, чтобы не расстроить Марию окончательно.

«Надо набраться терпения. Может, день-два, и состояние Марии вновь переменится, как переменилось сейчас – от неприятия этого полицейского до практического признания его своим мужем…»

…На следующее утро Грачёв приехал вместе с дочерью, которая, словно обезьянка, сразу же повисла на Марии и ни за что не хотела её отпускать. Даже с бабушкой поздоровалась, не выпуская мать из рук. Было странно и трогательно видеть уже большую девочку, которая всё норовила забраться маме на колени или ходить по квартире, прижавшись к ней щекой, перехватив её в талии своими руками.

Зинаида Фёдоровна про себя отметила, что Настя внешне очень похожа на Марию. Тот же овал лица, разрез глаз. Только цвет глаз у Марии серо-голубой. Впрочем, цвет глаз девочки – карий – был несхож и с отцом, у которого глаза были стального цвета.

Загрузив «жигули», они выехали из города и, не отъезжая слишком далеко, свернули с трассы в охваченный бронзой смешанный лес. Ковёр из ярких листьев уже достаточно пожух; побывав уже под первым снегом, он приобрёл грязный бронзовый цвет, местами, правда, пробивался первоначальный жёлтый и оранжевый, словно у бронзовых скульптур, стоящих в метро и натёртых руками неиссякающего потока пассажиров. Сохранившиеся на деревьях редкие листья немного добавляли ярких красок в эту унылую палитру поздней осени, но всё же уже ничего не могло изменить намерения природы залечь в спячку, накрывшись белым пуховым одеялом.

Егор остановил машину на полянке у небольшого лесного озерца на высоком берегу, с которого открывался потрясающий вид на окрестную природу, слегка подпорченную местами былых пикников, оставшихся после окончания туристического сезона. Чёрные пятна былых кострищ, словно чёрная угревая сыпь на чистом лице, портили вид и не давали полностью насладиться прекрасным природным зрелищем. Но всем четверым запоздалым отдыхающим до этого существенного изъяна не было никакого дела. Они не замечали используемых в качестве скамеек спиленных деревьев, которые были повалены вокруг костровых мест для удобства приезжающих на природу, кучи бутылок, банок и прочего мусора, разбросанных по берегу, словно вынесенных на берег волной цивилизации после крушения одного большого корабля под названием «человеческая совесть».

Настя наконец поняла, что мама в ближайшее время никуда от неё не денется, и расцепила свои «оковы», позволив ей начать обустраивать место отдыха. Бабушка, усевшаяся в папино раскладное кресло и «потонувшая» под несколькими одеялами, позвала её к себе для более обстоятельного знакомства с внучкой.

– Настя, а тебе нравятся лошади? – задала незамысловатый и предсказуемый для себя самой вопрос бывшая олимпийская чемпионка и, поймав себя на этом, устыдилась.

«Что я, больше ни о чем не могу поговорить с девочкой, кроме лошадей? Стала как мой бывший муж. Идиотка. Надо было спросить её про школу, про товарищей. Про её увлечения…»

— Да, бабуль, я люблю смотреть на лошадей, — ответила девочка, – только у меня никак не получается их правильно рисовать. То ноги слишком толстые выходят, то туловище длинное.

– А я тоже плохо рисую, – постаралась поддержать внучку бабушка.

– Зато вы на них скачете. Вы же олимпийская чемпионка?

– А давай перейдём на ты, – предложила пожилая женщина. – Что мы выкаем, словно посторонние люди. Согласна?

– Конечно, ба, ты даже не сомневайся, – улыбнулась Настя и обняла старую женщину.

«Ты даже не сомневайся! Почему она так сказала? Ребёнок. Может, чувствует в моем поведении некую фальшь по отношению к себе? А я продолжаю сомневаться! А зачем? У меня дочь. Дочери самой решать, с кем ей быть. Муж он ей или не муж. Мне зачем в этом копаться? У меня наконец появилась полная семья. Надо просто радоваться».