СССР. Жизнь после смерти - Коллектив авторов

«Моя бабушка родилась в 1947 г. в польской семье на Украине, которая до революции была кулацкой. Ее папа сидел в тюрьме по делу “о трех колосках”, потому что однажды во время Голодомора украл ведро картошки».

«Моя бабушка была очень строгой, но в то же время очень мудрой женщиной. Вся ее жизнь складывалась из одного принципа: “труд, труд, труд”. Она не любила, когда люди вокруг ничем не занимались, впустую проводили свое время. Внуков она всячески старалась мотивировать к работе физической. Конечно, это вполне объяснимо. Тяжелые годы жизни: война, затем ссылка в Сибирь (депортация калмыков)».

А потом выяснилось, что бабушки очень разные. Одни так и не привыкли к городскому обиходу. «Моя бабушка приехала из деревни в Москву. У нее оставались деревенские привычки – она любила посидеть перед подъездом вместе с другими старушками. Ее привычка есть из деревянной посуды мне очень запомнилась». Другие – вели богемный образ жизни. «Моя бабушка – коренная москвичка. Родилась в коммунальной квартире в центре Москвы, на Арбате. Часто я слышала от нее про постоянные очереди в ванную по утрам. Моя бабушка сама себя характеризовала как “арбатскую шпану”. И это с учетом того, что она никогда не показывалась без макияжа или заспанной. Она была нестареющей, ухоженной, утонченной, но при этом очень тонко умела материться. В 18 лет она вышла замуж за испанца и прожила с ним 50 лет».

Некоторые поднялись по социальной лестнице и были по-советски авторитарными. «Бабушка работала на руководящих должностях, и многие привычки управляющего сохранились до сих пор, и приходится ей подчиняться». «Моя бабушка была очень сильной женщиной. Она была ярой коммунисткой, работала на нашем стекольном заводе начальником цеха. В ее распоряжении и прямом подчинении находилось более 300 человек. Она была новатором и передовиком. Она была удостоена множества наград, включая ордена. В семье она тоже была жесткой женщиной. Своих детей она воспитывала строго и не пренебрегала ремнем. Благодаря ей, в пять лет я прочитал роман “Как закалялась сталь”».

А кто-то умудрился остаться «несоветским»: «Моя вторая бабушка абсолютно несоветский человек. Она даже с папы деньги брала, чтобы посидеть со мной и братом!»

Одни привыкли к тяжелому труду в ссылке, у других была прислуга:

«Во время войны семья моей бабушки уехала в эвакуацию, в Ташкент. Ее отец был директором хлебозавода, и даже в войну они жили очень хорошо. Был огромный дом с садом, прислуга. Бабушка была очень избалована, высокопоставленные друзья семьи привозили из-за границы одежду. Бабушку однажды чуть не выгнали из института, назвав стилягой. Летом она ездила на курорты, семья часто ездила в Москву, останавливались в гостинице “Россия”».

Прослеживается высокая горизонтальная мобильность. Постоянные перемещения – по стране, из деревни в город, из одного города в другой, иногда из Москвы – в провинцию.

«Моя бабушка родилась 26 февраля 1930 г. в деревне Потапково Уваровского района Можайской области. В деревне Самодуровка, сожженной в 1942 г., у нас был большой дом с двумя печками, отделанными голубыми изразцами. В период коллективизации вся семья переехала в Москву. Жили в Москве они на Песчаной улице. Моя бабушка закончила Московский авиационный институт и работала инженером».

Но в чем почти все бабушки похожи, так это в своей привычке делать запасы и ничего не выбрасывать. Страсть к сохранению вещей студенты считают безусловным проявлением «советского».

«У моей бабушки непреодолимая жажда накопительства. Она никогда ничего не выбрасывает, благо у них есть гараж и дача, где все это можно хранить».

«Главным в их жизни является дача, обеспечивающая продуктами и многочисленными запасами (в погребе еще с 1990-х годов есть закрутки)».

«Моя бабушка всегда все предусматривала на будущее, особенно в том, что касалось запасов продовольствия».

«В их семье было восемь или девять детей. Примечательно, что, хотя сейчас сестры бабушки живут далеко, практика пересылки от одной к другой одежды и обуви осталась – привычка уже».

«Гараж, который служит не для содержания в нем машины, а для хранения вещей».

Вообще, семейная «старая» этика и потребление оказались важными темами.

Молодые люди ассоциируют себя с мамой и папой, они порой солидарны с родителями «против» бабушек – поклонников старой модели потребления.

Бабушки для студентов – представители не только другого поколения, но и другого общества. И свое представление о «советском», по крайней мере, на уровне повседневности, они формируют именно через общение с бабушками. При этом родители, которые тоже прожили значительную часть времени в СССР, похоже, с советским обществом не ассоциируются.

«Моя бабушка – яркий представитель советского времени. Она не признает ничего нового, точнее, побаивается его. Ей неприятны продукты нашего информационного, постиндустриального общества. Она ругается, когда мы с мамой едим суши, ей не нравятся новые вещи из IKEA; они кажутся ей “бездушными”, некрасивыми и чересчур простыми».

«У моей бабушки очень много новых замечательных вещей: бытовая техника, посуда, одежда. Но все это она где-то прячет, предпочитает пользоваться старым. Мы с мамой недоумеваем, куда все это можно спрятать в ее небольшой квартире, ведь мы регулярно покупаем что-то новое для нее. Как только мы пытаемся заменить самостоятельно старую вещь на новую, бабушка начинает ворчать. Говорит, что старое привычнее».

Но бабушки могут иногда здорово удивить: «Странная вещь: у бабушки с дедушкой всегда есть деньги, сколько угодно. Раз – и купили машину! Меня это удивляет: они же давно на пенсии…»

Сейчас то и дело пишут, что современная Россия – это повторение Советского Союза. Но ощущения молодых людей свидетельствуют об обратном. Для них разрыв с советским прошлым не просто очевиден, он представляется пропастью.

«Но все это, вспоминая сейчас, я считаю уже очень далеким. Кроме того, я помню, что мама и бабушка часто твердили мне какие-то советские истины, хотя теперь мне трудно вспомнить их. Вообще, мое представление о “советском” достаточно смутное».

«“Советское” осталось в прошлом и, как мне кажется, никак не отразилось на современном поколении».

Разрыв не воспринимается ни как победа, ни как поражение: «Это не плохое, просто это прошлое».

Связь с советской эпохой зачастую не вполне осознается, даже когда свидетельства этой связи очевидны. Потребовалась некоторая рефлексия, чтобы соединить между собой два времени.

«Советское прошлое для меня – это мои бабушка и дедушка, истории об их семьях, об их жизнях. А вот моих родителей никак не могу отнести к Советскому Союзу, так как мне всегда казалось, что они – люди уже нового, моего времени. Но в действительности вокруг меня оказалось столько атрибутов прошлого века: начиная от собранной библиотеки, заканчивая хрущевками, мимо которых я хожу каждый день. Но, как период исторический, СССР остался для меня в законченном прошлом и проявляется во внешних атрибутах. Таким образом, именно материальная культура стала для меня советским, и от семьи – воспоминания, периодически воспроизводимые старшим поколением. Удивительным для меня является то, что мой отец, к примеру, ведет себя в отношении вещей и вообще материальной культуры именно по-советски, а я этого не замечала, следовательно, привычки моих близких, как оказалось, тоже часть советского прошлого, которое осталось рядом с нами».

Откуда двадцатилетние берут свои представления, или, точнее, ощущения, о «советском»? Можно предположить, что основных источников три:

рассказы родителей и коллективная память семьи, публикации прессы;

телевизионные передачи, содержащие изрядную долю пропаганды;

всевозможные предметы и факты советского времени, с которыми люди сталкиваются в своей повседневной жизни и сегодня.

Из этих пластов складывается мозаичная картина, полная деталей, но нередко лишенная целостности. Кажется, именно сочетание вещественной конкретности явлений и предметов с утраченным пониманием связи между ними создает налет загадочности. Источники находятся в конфликте друг с другом, но не объективно, а в сознании студентов, и связать явления между собой не так-то легко.

Впрочем, наше микроисследование не столько отвечает на вопросы, сколько ставит их.

Как на фоне слома социально-экономической и общественно-политической модели выстраиваются отношения между поколениями?

Можно ли сказать, что конфликт отцов и детей сменился конфликтом бабушек и внуков?

Можно ли считать, что репрессии и война являются тем «специфическим» советским опытом, которого у родителей нет и который, собственно, и определяет возникшую дистанцию?

В таком случае можно ли предположить, что линия разрыва проходит не по 1991 г., а где-то около 1960-го?