Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

По прибытии в полк сначала я жил в угловой комнате казармы, углом выходившей на Сухаревскую площадь. Нары в казарме двухъярусные. Народу очень много, спать довольно тесно, приходилось спать на боку вплотную с товарищами с обеих сторон. При таком размещении, естественно, вши оказывались общими и свободно переползали туда, где им казалось вольготнее. Другой грязи также было достаточно. Сыпной тиф в нашей казарме был совсем не редкостью.

Первые дни очень не хотелось вставать по сигналу «подъем»! Уж очень рано его подавали — в 6 часов утра. Сразу после сигнала почти никто не выказывал стремления вскакивать и быстро одеваться. Наоборот, некоторые с неудовольствием, что их потревожили, переворачивались на другой бок и мгновенно засыпали, а некоторые, по-видимому, просто не слышали сигнала и не шевелились даже. Тогда начиналось: старшина (усатый фельдфебель старой армии) вставал первым и, одеваясь, кричал: «Подъем, давай, вставай быстрее!» Но этот призыв оставался «гласом вопиющего в пустыне». Старшина переходил на более резкие выражения и напоминал, что мы не у мамы дома, а на службе. Наконец, он начинал ругаться отборным матом, но и это не помогало. Кто-нибудь из наших остроумцев (а в роте у нас были подобраны студенты, народ был, что называется, «дошлый») поднимал голову и вежливенько замечал фельдфебелю, что у нас не старая армия, а Красная Армия и ругаться по-матерному в присутствии красноармейцев неприлично и осуждено по приказу. Старшина фельдфебель сразу после этого умолкал, накопляя при этом запас злости, которую он и вымещал на нас на занятиях.

В первые месяцы главное в занятиях составляла строевая подготовка. Нас гоняли по двору, то и дело перестраивая, добиваясь беспрекословного выполнения команд и, следовательно, беспрекословного повиновения начальству. Мои почти новые ботинки, которыми я так был доволен в Костроме, в эти весенние дни быстро сдали. Отвалились подошвы. О починке не могло быть и речи. Отсутствие обуви вовсе не причина для освобождения от строевых занятий. Пришлось впервые в жизни наряжаться в лапти. Сначала я никак не мог освоить технику надевания портянок и их закрепления на ноге с помощью завязок, состоявших у лаптей из двух толстых веревок, свитых из лыка. Вскоре все же привык и мне даже нравилось щеголять в лаптишках. Нога в них вполне свободна, нигде не давит.

Немало времени уделялось и словесным занятиям, которые просто назывались «словесностью». Большая часть этих занятий посвящалась изучению материальной части винтовки образца 1891 г. Политзанятий почти не было. Только по средам после обеда устраивался «политчас», общий для всего полка (на дворе).

Итак, мы жили в казарме в сожительстве с большим количеством вшей, часть которых были безусловно тифозными. Немудрено, что мы нередко наблюдали, как заболевал какой-либо товарищ и его в конце концов уносили от нас на носилках. Некоторые ребята из деревенских мужичков страстно желали заболеть тифом, полежать в госпитале, отдохнуть от строевых занятий, а потом получить длительный отпуск к себе домой в деревню. Они пересаживали себе с больных вошь, однако далеко не всегда с должным эффектом. Конечно, вшей пересаживали себе только «слабые духом». Более сильные духом предпочитали дезертирство. Трудно было удрать из казарм, у входа в которые стояли три пары часовых. Но удрать все же было можно. С одной стороны Спасские казармы были обнесены высоким забором, к которому были пристроены более низкие конюшни (не использовавшиеся в наше время). Вот через этот-то забор и производилось бегство из казарм.

В 5-м запасном полку в Спасских казармах весной 1920 г, насчитывалось до 8 тысяч солдат, которые проходили здесь предварительную подготовку перед отправкой на фронт. Большинство новобранцев были из Костромской губернии, и, конечно, ребята одной и той же волости прекрасно знали друг друга еще по совместным гулянкам до мобилизации. Если часовой у заднего забора казарм был из какой-то определенной волости, то все желающие уйти, из этой волости, ночью спокойно взбирались на крышу конюшни и перелезали через казарменный забор. Чтобы не попасться, они пешком шли километров 40–50 до какой-либо станции на Ярославской железной дороге и там спокойно садились на любой товарный или товаропассажирский поезд. Когда через забор перелезал последний, часовой обычно стрелял. На выстрел прибегал разводящий или караульный начальник, и ему докладывалось, что через забор перелез очередной дезертир. Особенно много бежало из казарм весной 1920 г. перед Пасхой. Они хотели встретить Пасху по традиции у себя дома, и многие успевали в этом намерении.

Описанные условия жизни в казарме, общность вшей, в том числе и тифозных, у некоторых молодых людей вызывали законную тревогу. Ведь каждый день можно было заболеть и случайно отправиться «на тот свет, без пересадки». Эффективных лекарств, да и вообще лекарств, в то время не было, на весь полк был лишь один врач и 2 фельдшера, поэтому лечить заболевших было некому.

Признаюсь, что и я, понаблюдав в свое время заболевание дизентерией всей семьи в Никольском, не без тревоги ждал: вдруг я заболею сыпным тифом! Я ведь был крайне истощен 4-летним голодом. Куда я попаду и чем кончу?

Такого рода мысли не свойственны молодому возрасту, но в данном случае они были навязчивыми. Однажды утром я встал с головной болью и слабостью во всем организме. Ну, думаю, готов тиф! Что делать? Терпеть, пока окончательно не свалюсь, или, может быть, записаться в околодок? Там хоть померяют температуру и посоветуют, что делать дальше. И вот я решил записаться в околодок (полковая амбулатория). Я был не единственным в роте записавшимся на прием к врачу. Нас оставили в покое, не потребовав выхода на строевые занятия. Часов в 10 писарь с книжкой, в которой были записаны наши фамилии, повел нас в околодок. К моему удивлению, там было довольно много народа из всех 16 рот полка, человек по 20–30 от каждой роты.

Врач был всего-навсего один, у него были два помощника: один выполнял роль аптекаря, другой писаря. Прием проходил так: нам всем было приказано раздеться до пояса. Затем все выстроились в очередь к врачу, который сидел и каждого подходящего к нему спрашивал, что болит, требовал показать язык, иногда дотрагивался рукой до лба очередного больного. После этого он кричал по-латыни фельдшеру название лекарства. Дошла очередь и до меня. Так как я еще чуть-чуть помнил латынь и случайно знал название питьевой соды по-латыни, то я понял, что после осмотра мне был прописан порошок соды (Натрум бикарбоникум). Я, конечно, знал, что это «лекарство» дано мне лишь в качестве символического средства (впрочем, в аптеке едва ли было что-нибудь более существенное), а отнюдь не реального действующего вещества, я сразу же успокоился: никакого тифа у меня не было. Вскоре после приема лекарства с соответствующими отметками в ротной книге мы возвратились в роту. До обеда мы ничего не делали (что было, в общем, приятно). После обеда вместе со всеми отдохнули и пошли на занятия «словесностью», которые не казались столь обременительными, как строевые занятия. Наконец, и эти занятия окончились и мы предвкушали вечерний отдых — время приятного ничегонеделания, когда можно сходить на двор, повидаться со знакомыми из других рот и покурить «без паники».

Но вместо отдыха нас ожидало совершенно иное. Взводный громко выкликает фамилии, в том числе и мою. «Становись с винтовками!» — командует он. Нас вывели на двор, подравняли, скомандовали «смирно». Потом: «На плечо!», «К ноге!». Раза три повторили это упражнение для четкости. Затем: «На плечо!», «Правое плечо вперед, бегом марш!». Мы побежали к забору вдали двора. У самого забора команда «Кругом марш!» и мы побежали вновь через весь длиннейший двор. И снова: «Кругом марш!» и так далее. Мы побегали таким путем с полчаса, может быть и побольше. Короткая остановка и отдых. Потом опять: «На плечо! Бегом марш!» — и снова бежим, уже несколько утомленные. В таких упражнениях прошло около двух часов. Только тогда нас, вполне измученных и запыхавшихся, остановили, скомандовали «К ноге!», подравняли. После команды «Смирно!» взводный обратился к нам с краткой и выразительной речью, которая сводилась к следующему: «Не будете больше, сукины дети (далее, в духе времени, следовало известное добавление), ходить в околодок, если вам еще не пришла смерть». Иначе сказать, он настоятельно рекомендовал нам в дальнейшем без крайней нужды избегать околодка и врачей.