И я там был - Этуш Владимир Абрамович

Вахтангов сидел в полумраке кабинета. На столе горела свеча. Когда Ремизова вошла, Евгений Багратионович молча, жестом, предложил ей сесть. Она села. И сидела минуту, другу, третью… Пауза была невыносимо тягостной.

Потом Вахтангов тихо сказал:

— Вы осознали свой поступок?

Она ответила:

— Да.

И на этом «расправа» закончилась. Он ее отпустил. Вот таким методом воспитывал Евгений Багратионович. Хотя, наверное, у него были и другие.

Были и иные восприятия Вахтангова. Например, Алексей Дикий, его соратник, который знал Вахтангова еще по первой студии, говорил:

— Что вы делаете из Женьки романтика! Он, Женька Вахтангов, картежник!

Я застал еще некоторых старых вахтанговцев, работавших с Евгением Багратионовичем с самого начала: Ксению Ивановну Котлубай и Ксению Георгиевну Семенову. У Семеновой я учился сценической речи. Всякие были у них взаимоотношения. И романтические — в том числе.

Но та когорта вахтанговцев, которая к моменту моего прихода в театр составляла основу театра Вахтангова, несла в себе обожание по отношению к Евгению Багратионовичу. Они воспринимали его и помнили, как гения.

Все это не проходило мимо моего внимания. Меня на этом воспитывали в училище. И когда я стал преподавать, эстафета вахтанговского служения искусству в душе была принята мною безоговорочно. Я сразу понял, что система воспитания по Вахтангову это не просто обучение профессиональным сценическим приемам, что в основе лежит глубокое нравственное начало. Стремление Вахтангова к празднику бытия, к искрометной театральности, к раскрепощению человеческого духа невозможно без всестороннего развития личности. Утверждение радости бытия, как основы жизни человека, и необходимость приобщения к этой гармонии всех людей — апофеоз этических и театральных воззрений Учителя.

Этические принципы Евгения Багратионовича питались дружбой с Сулержицким и были замешаны на толстовстве, на нравственной и гуманистической индийской философии. Вахтангова-педагога интересовала прежде всего духовная сущность каждого, ключ к раскрытию которой он подбирал очень тщательно и индивидуально. И мы, считающие себя его последователями, стараемся создать в училище некую атмосферу, стимулирующую творчество и развивающую положительные личностные качества студента.

Я начал преподавать будучи на четвертом курсе училища. Думаю, что это желание пришло естественным образом, от склада моего характера — все ученические работы, которые я видел, мне до конца не нравились. Внутренне я всегда сочинял свой вариант и готов был претворить его в жизнь.

Изначально Училищем имени Б. В. Щукина руководил Б. Е. Захава. Он был един во всех лицах. Имелся у него только помощник по хозяйственной части. А с точки зрения организационно-творческих структур был Захава — и все.

Затем появились художественные руководители курсов. Первыми руководителями стали Вера Константиновна Львова, Леонид Моисеевич Шихматов, Анна Алексеевна Орочко. Они руководили, как правило, из курса в курс, один выпускали и тут же набирали следующий. В разные годы руководили курсом Владимир Иванович Москвин, Елена Дмитриевна Понсова, Дина Андреевна Андреева, Цецилия Львовна Мансурова, Елизавета Георгиевна Алексеева, Татьяна Митрофановна Шухмина, Иосиф Матвеевич Рапопорт. Конечно, каждый из них, исповедуя в целом художественные принципы Вахтангова, работал, прислушиваясь к своей творческой индивидуальности.

Андреева и Алексеева проповедовали абсолютную правду существования на сцене. Дина Андреевна Андреева — с некоторой эксцентрикой, а Елизавета Георгиевна Алексеева требовала только суть, только правду. И это была действительно настоящая правда. По жизни Алексеева была сестрой Бориса Георгиевича Добронравова, одного из лучших актеров Художественного театра второго поколения, что не могло не влиять на ее театральные воззрения.

Елена Дмитриевна Понсова — это мастер перевоплощения, «Гриценко в юбке». Ее так и называли. В театре Вахтангова она была актрисой на эпизоды. В «Мадемуазель Нитуш» она замечательно играла начальницу пансиона, а в «На золотом дне» уморительнейшим образом, под сплошные аплодисменты, изображала старуху. Удивительного характерного дарования была актриса.

Владимир Иванович Москвин, замечательнейшая личность, сын выдающегося мхатовца Ивана Михайловича Москвина, — это история училища. Владимир Иванович занимался только педагогикой. Он умел глубоко внедриться в психологию студента и так мастерски выуживал оттуда индивидуальность, что его педагогический дар всегда давал положительные результаты. Студенты его обожали. Москвин тоже был правдистом. На экзаменах он свои отрывки никогда не смотрел — нервы не выдерживали. Он их слушал, стоя за кулисами. Я бы так сказал, яростный был педагог.

Здесь кстати будет вспомнить Марью Давыдовну Синельникову. Будучи человеком не очень красноречивым — она и двух слов не могла связать на собраниях — Синельникова занималась со студентами с потрясающей детской увлеченностью. У меня есть такое о ней наблюдение. В гимнастическом зале смотрели какой-то отрывок — составляли столы, за которыми сидела актерская кафедра, а студенты играли на сцене. Показывают отрывок учеников Марьи Давыдовны. И там в какой-то момент должен прогудеть паровоз, но студенты замешкались, что-то произошло у них, и гудка не последовало. И вдруг от столов, где сидела кафедра, поплыло утробное гудение «Уууууууууу!!!» Это Синельникова помогала своим студентам. Вот такая у нее была степень отдачи, такая сопричастность к творчеству своих учеников. Она жила этим, она существовала в это время со своими студентами на сцене. Это тот же синдром Москвина, который не мог смотреть свои отрывки, нервничал.

Мое педагогическое становление прошло не без влияния Москвина. Он наставлял меня удивительно тактично, ненавязчиво. Помню, как я однажды репетировал в Гринер-зале, и мне зачем-то нужно было выйти. Я широким жестом, с ходу распахнул дверь. И Владимир Иванович, стоявший под дверью, едва успел отскочить. Он стоял в коридоре и слушал, как я веду урок, чтобы не давить на меня своим присутствием.

Мы с В. И. Москвиным много общались и по делам училища, и просто так, по-человечески. Он мне рассказывал о своем именитом отце. Помню такой эпизод, удивительно проникновенно характеризующий жизнелюбие Ивана Михайловича Москвина и в то же время исполненный драматизма.

Поехал как-то Владимир Иванович с отцом на рыбалку, с ночевкой. Половили на вечерней зорьке, легли спать, чтобы поутру снова закинуть удочки. Среди ночи Владимир Иванович просыпается и видит — отец лежит с открытыми глазами. Он спрашивает у него: «Папа, почему ты не спишь?» — «Жалко спать», — отвечает Иван Михайлович. Пронзительная фраза — «Жалко спать». Так мог сказать только человек, которому хочется наслаждаться жизнью и который остро ощущает скоротечность бытия.

В самом начале своего педагогического пути я делал со студентами отрывки в качестве ассистента под руководством этих прекрасных опытных педагогов. Это были очень разные люди и очень разные педагоги, но объединяло их то, что они несли в себе дух творчества Вахтангова. И я стремился от каждого взять что-то присущее именно этому художнику.

Но период кураторства надо мной длился недолго, и вскоре я начал работать самостоятельно, представляя на экзамены свои работы. В какой-то момент, когда мы показывали лучшие отрывки в Доме актера, Борис Евгеньевич Захава обратил внимание на то, что из восьми отрывков три были мои. Я в тот период очень много и с большим интересом работал в училище. И Захава предложил мне занять место художественного руководителя курса. Это было признанием моей работы и честью для меня. Было страшновато, но я согласился.

К этому времени мастерами на курсах работали только старые вахтанговцы, профессора. И вдруг такое нарушение традиций. В 1957 году я стал самым молодым руководителем курса и начал с рвением выполнять свои обязанности. Руководство курсом дело почетное, но ответственное и хлопотное. За четырехлетний период работы на курсе я не сыграл ни одной новой роли ни в театре, ни в кино. Зато своими учениками я вправе гордиться. Если Станиславский говорил, что ради одного талантливого ученика имеет смысл воспитывать курс, то мне посчастливилось перевыполнить эту норму. Мой курс окончили Людмила Максакова, Александр Збруев, Вениамин Смехов, Зиновий Высоковский, Александр Биненбойм, Иван Бортник, Ирина Бунина, ныне профессора нашего училища А. Сабинин и Ю. Авшаров, руководитель курса Александр Белявский. Я позволил себе поименно назвать именно выпускников своего курса и никогда не называю своими учениками студентов, к которым имел педагогическое касательство. Ибо не тот учитель, который учит, а тот, у которого учишься. Этих учил я.