Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует - Джеймс Коми

Но опасность реальна. Поддержание законности, правопорядка и цивилизованного общества — это важно. Защита наших детей — это важно. Так что я просто хотел бы предостеречь от занятия абсолютистского подхода к этому. Потому что мы все время идем на компромиссы… И это представление о том, что каким-то образом наши данные отличаются, и могут быть отгорожены от остальных компромиссов, на которые мы идем, я считаю неправильным.

Он погрузился в эту проблему, систематизируя беспрецедентное исследование Белым домом противоречий между частной жизнью и безопасностью. На одном из нескольких совещаний в Ситуационном центре Белого дома, которое он лично проводил на эту тему, он сказал, что если мы собираемся двинуться к тому, что широкие слои американской жизни будут непроницаемы для правосудия, это было бы не то решение, которое должна принимать компания. Это изменит наш образ жизни; лишь народ Соединенных Штатов должен делать такой выбор.

К сожалению, Обаме не хватило времени. Хотя администрация достигла некоторого прогресса по этой проблеме, включая выработку технического плана — называемого «концептуальной проверкой» — чтобы продемонстрировать возможность производить безопасные мобильные устройства, при этом продолжая давать возможность судьям в соответствующих случаях выписывать ордер на допуск, он покинул свой пост, не решив, что делать дальше, включая то, не стоит ли принять какое-либо законодательство, или ввести какие-либо правила.

В тех дискуссиях мне запомнилась одна вещь. Летом 2016 года я сидел в Ситуационном центре Белого дома, где разные руководители и сотрудники излагали и обсуждали с президентом многочисленные аспекты проблемы. На самом деле, Ситуационный центр — это общее название совокупности кабинетов и конференц-залов в помощь президенту и его Совету национальной безопасности. Но еще это название часто используется для конференц-зала, в котором президент обычно проводит заседания по национальной безопасности. Эта комната выглядит совсем не так, как по телевидению. Она действительно маленькая. Если кожаные офисные кресла на колесиках прижать вплотную друг к другу, то за столом с президентом поместятся не больше десяти человек, и всем им понадобятся мятные леденцы.

Порядок рассадки для каждой встречи диктовался именными табличками, которые перед началом встречи расставляли на столе сотрудники Ситуационного центра. Я бывал там дюжины раз при трех президентах, и по-прежнему не могу объяснить логику в расстановке табличек. Во время череды совещаний я пересаживался в другое кресло, потому что для второго совещания была уже другая расстановка, и мою табличку с именем переставляли. Никто не садился на противоположный от президента конец стола, потому что он перекрыл бы видеоэкран и камеру, позволявшие присоединяться отсутствовавшим старшим руководителям. Они появлялись на экране в виде квадратиков игры «Площади Голливуда», и были видны лишь до пояса. (Зная это, я однажды «присутствовал» из Гавайев, одетый в пиджак с галстуком и плавки). Время от времени персонал Ситуационного центра вытаскивал маленькие деревянные стулья и ставил у дальнего от президента конца стола. Я называл их «детскими стульчиками», и, так как я не являлся министром кабинета, мне часто назначали один из них. Время от времени добрые коллеги предлагали мне свои кресла для больших детей, чтобы избежать забавного зрелища сидящего на крошечном стульчике жирафа из ФБР. Вдоль стен было место еще для десяти-двенадцати участников, но комната была так мала, что они едва не касались коленями кресел за столом.

Итак, мы находились там в последние дни администрации Обамы, собравшиеся, чтобы поговорить о шифровании. Ближе к концу совещания слово взял президент. У него на лице читалось открытие. «Знаете, это действительно трудно», — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — «Обычно я могу со всем разобраться, но в этот раз по-настоящему трудно».

У меня были две реакции на этот комментарий, и обе я решил оставить при себе. «Кроме шуток», — была первая реакция. Целая куча умных людей годами тянули одну и ту же песню на эту невероятно сложную тему. Моей второй реакцией было то, что меня поразила захватывающая дух самоуверенность президента. По крайней мере на мой взгляд, он не кичился и не пытался красоваться. Он и не был самокритичен или саркастичен, подобно президенту Бушу. Он в действительности считал, что он, Барак Обама, всегда мог разобраться со сложнейшей проблемой. А с этой он не мог разобраться, что его удивляло. «Вау», — подумал я.

Я действительно не знал, что с этим делать. Такая сильная самоуверенность — вера, что он лично может решить даже самые сложные проблемы — в руководителе может беспокоить, потому что имеет тенденцию к блокированию других точек зрения. Я видел это у самого себя. Одной из моих слабостей, особенно когда я был моложе, была излишняя самоуверенность, склонность быстро прийти к выводу, и слишком крепко цепляться за него. Или слишком быстро принять решение, говоря себе, что я был «тверд», когда на самом деле я был импульсивным и самонадеянным. Я всю свою жизнь боролся с этим. Но в Обаме я также видел смиренную готовность учиться у других, что не часто сосуществует с излишней самоуверенностью. Я по-прежнему не знаю, что с этим делать, и не могу вспомнить касающейся национальной безопасности темы, по которой мы взаимодействовали, где он продемонстрировал бы дисбаланс самоуверенности и смиренности. Вместо этого, я последовательно наблюдал, как Обама старается сделать так, чтобы люди расслабились и сказали ему то, что он хотел знать.

Я очень старался делать то же самое в ФБР, никогда не забывая, что все мы для своих руководителей находимся под горой. Неважно, насколько «плоская» организация, всегда существует иерархия, и все знают, что это такое. Даже если все в комнате одеты в кофты с капюшонами, драные джинсы, и в шлепанцах. Даже если все мы сидим на пуфиках, едим сухофрукты и мечем идеи на белую доску, если кто-нибудь из находящихся в комнате является боссом или владельцем, все это знают. Кто-нибудь в комнате «выше» остальных, неважно, явно или нет это выражено.

Чтобы говорить из-под горы, нужна смелость. Нужно преодолеть всеобщий человеческий недуг — комплекс самозванца. Все мы в той или иной мере страдаем верой, что если другие люди по-настоящему нас узнают, если они узнают нас так, как мы сами знаем себя, то будут хуже думать о нас. Это и есть комплекс самозванца — страх, что показывая себя, мы демонстрируем, насколько ущербными людьми являемся. Если в вас этого нет в той или иной степени, то вы невероятный тупица, и немедленно