Ветер с горечью полыни - Леонид Левонович

Широкие исцарапанные Костины ладони уцепились за холодный, настывший трос, тяжелый, набухший паром неохотно сдвинулся с места, помалу начал отдаляться от берега.

До леса дошел быстро. Ветер, кажется, выдул хмель из головы, Костя вздохнул свободней. По дороге попадались на глаза боровики. В кармане нашелся целлофановый пакет, складной ножик, и Костя взялся собирать грибы. Срезал самые молодые, ядреные, на толстеньких ножках. И так увлекся, что забыл про все свои беды и несчастья, и тяжкие думы постепенно пропали из головы. За все лето он ни разу не сходил по грибы — некогда было, а тут столько боровиков! И самое удивительное — их было много вдоль дороги, с обеих сторон. Детвора пошла в школу, взрослым не до этого, вот и высыпали грибы, хоть косой коси.

Пока дошел до деревни, набрал почти полный пакет, спрятал его под елочкой, пошуровал к магазину. Издалека увидел открытую дверь, обрадовался, аж на душе посветлело: сейчас «отоварится», возьмет бутылку, чего-нибудь на зуб, устроится в лесу… Но ни вина, ни водки в магазине не было — вчера все подчистили. Высмотрел круглые флакончики тройного одеколона, взял два и пачку печенья. Нашел в лесу свой пакет с грибами, тут же, под елочкой, первый раз в жизни глотнул из флакона. Тонкая обжигающая струйка разливалась внутри и будто сжигала все на своем пути. Посидел немного на пне, но было холодно, и Костя помалу, нога за ногу, потащился домой.

Снова тяжелые думы овладели им. И казалось, что всю-то жизнь не имел он радости — одни муки, холодина, голодуха, тяжелая работа без выходных. Светлые воспоминания остались от службы в армии и от первого года семейной жизни. Это был счастливый год, действительно медовый, полный нежности и ласки. Год кончался, примет беременности не было, молодые, их матери начали тревожиться. Костины подозрения, что Ксеня грешила до него, крепли. Но услышанное от Палажки Шкурдюковой принудило думать и о людском проклятии. Эти мысли не прибавили счастья в Костиной жизни, наоборот сделали его молчаливым и сумрачным.

…Ветер наконец растрепал пепельно-серые тучи, заблестело яркое осеннее солнце, но Костино настроение не улучшилось. Хмурый, замкнутый, сердитый на жену, на себя и даже на весь мир, переступил он порог своей хаты.

Аксеня, как и раньше, лежала в постели. Повернулась к стене, когда он вошел в дом. Ничего не говоря, Костя принялся сортировать грибы. Перебрал, обрезал корешки, старательно вымыл, большие порезал помельче. Растопил плиту, порезал на мелкие кусочки старое сало, метнул на сковородку, потом нарезал лука. Грибы тем временем варились в чугунке. Когда они покипели, слил воду, грибы высыпал на сковороду. Она зашипела, заскворчела, вся хата наполнилась маняще-вкусным ароматом. Костя почувствовал, что сильно проголодался.

И тут распахнулись двери, влетела разгневанная теща Хадора со слезами на глазах. Раскрыла рот, чтобы обрушить на зятя-пьянтоса целый водопад проклятий, но увидела его возле плиты, где он ложкой помешивал грибы, вдохнула щекочущий их запах и застыла с раскрытым ртом. Костя понял, что обострять ситуацию никак нельзя, нужно искать путь к миру и согласию. Он спокойно помешивал грибы, левую, сильно расцарапанную руку спрятал за спину. Как можно спокойнее он произнес:

— Проходите, мама, садитесь. Грибы счас будут готовы.

Услышал, как за ширмой зашевелилась Аксеня. Услышала это движение и Хадора, потопала туда. Вскоре из-за ширмы послышались причитания:

— А моя ж ты дочушка! Что ж он с тобой сделал?! Надо в милицию заявить. Пойду в контору, позвоню. Ах, ты полицейский выблядок…

Костя сжал зубы, кусал язык, чтобы не обматерить тещу, не взять ее за воротник и не выбросить из хаты. Он молча поставил грибы на стол, закопченный чайник на плиту и крутанулся за порог. Куда идти? К кому? К своим дружкам-собутыльникам, с которыми вчера пил? С такими руками, расцарапанными до крови, куда пойдешь?

Его охватил озноб, поскольку выскочил даже без шапки. Нащупал в кармане фуфайки круглый флакон, тоже холодный, настывший, дрожащими руками откупорил, глотнул обжигающей жидкости, спрятал флакон возле угла под дровами и пошел в дом. В животе жгло, хотелось чем-то заесть.

В доме было тихо. Женщины спокойно, приглушенно переговаривались. «Значит, участкового не побежала звать. И не побежит. Сыну-начальнику будет стыдно. Да и я — не последний человек. Бригадир…» Костя сел за стол и принялся есть грибы. Высунулась из-за ширмы Хадора.

— Вкусные грибки. Попробуйте, мама, — неожиданно для себя тихо произнес Костя.

И не поверил своим глазам: Хадора села за стол, взяла ложку, подцепила маленький боровичок, долго шамкала беззубым ртом.

— А и, правда, ничего… Можно есть.

— Кабы еще сто граммов — душу привязать… Мировую выпить. Ну, виноват я. Сам себя ненавижу за вчерашнее. Однако же за отца… Виноват я, что ли, что он пошел в полицию? А куда ему было деваться? На тот свет? Так мы ж с Нинкой были маленькие. Он же ради нас старался… Кабы пошел в партизаны, немцы бы с полицаями укокошили. Такой узел тугой жизнь завязала. Куда ни кинь, всюду клин. Я ж отца совсем не помню. Мать говорила: поцеловал меня сонного…

Костя внезапно смолк, поскольку ощутил давящий комок в горле, из глаз вдруг посыпались крупные горячие слезы. Заплакала и Хадора. Глухой, сдавленный плач послышался и из-за ширмы.

— Дочушка, есть у тебя капля водки? А может, я схожу двору? Принесу.

— Есть. Счас.

Аксеня набросила на плечи халат, вышла в сени, вернулась с поллитровкой.

Они сидели втроем за столом, пили самогонку, закусывали молодыми боровичками. Костя прятал руку с красными шрамами, Аксеня не поднимала головы, чтобы не светить свежими багрово-синими фонарями. После рюмки Костя поклялся, что водки в рот не возьмет. И жена, и теща поверили ему.

И Костя вынужден был держаться. Через неделю его вызвали на партбюро и влепили строгий выговор — за прогул, за пьянку. Особенно распекал его председатель сельсовета Иван Сыродоев. На то имелись две причины: Сыродоев давал Косте рекомендацию и потому нес моральную ответственность за своего «крестника». А во-вторых, позвонил председатель райисполкома Николай Шандабыло: мать Хадора пожаловалась на зятя — напился, избил Ксеню, сестру Николая. Поэтому Сыродоев сурово сказал Косте: «Еще раз обидишь жену, упеку в тюрьму, сгниешь там».

Месяца три Костя не пил. А под Новый год разговелся: подстрелил с мужиками на охоте кабана, и замочили свеженину. Ружье он получил в качестве премии за добросовестный труд. И охота Косте полюбилась. Дома по хозяйству зимой хлопот мало, дети не плачут — вольный казак. Двустволку на плечи и пошел. Частенько приносил зайцев. Ксеня научилась готовить зайчатину: тушила ее со свеколкой, добавляла сала, поскольку одно заячье мясо терпкое и слишком постное. Лицензий никто из деревенских охотников не покупал.

Теперь, когда Костя приходил домой пьяным, Аксеня молчала, зато назавтра уже уедала, как могла. Костя божился-молился, что больше не будет пить, и неделю-другую держался, а потом снова набирался, как свинья грязи. Больше всех уговаривал его Данила Баханьков, директор совхоза. А его упрашивала жена Нина, она и Костю родного и единственного брата, просила держаться. Костя обещал, но слова сдержать не мог. И в конце концов председатель вынужден был снять Костю с бригадирства. Дал ему старый, добитый трактор: не хотел руководить, будешь ремонтировать. Трактор Костя привел в порядок, весной больше всех напахал земли. На жатве больше всех намолотил зерна, но на прежнюю должность путь был закрыт.

Так и дожил Костя Воронин до октября 1986, когда рванул чернобыльский реактор. Хатыничи не подлежали обязательному отселению. Потом начали переселяться семьи с маленькими детьми, а тогда в соседнюю деревню Белую Гору потянулись специалисты, механизаторы, доярки. Переселился и Костя с Аксеней. И вот уже промелькнуло пять весен после Чернобыля. Если бы не эта неудачная охота, можно было бы терпеть и дальше, тянуть житейский воз без особой радости.

Чем больше Костя думал, анализировал свое положение, пытаясь найти из него выход, тем сильнее злился на Ивана Сыродоева. Так уговаривал перед судом, дескать, раскинем штраф на троих и выплатим, только возьми вину на себя, поскольку именно от твоего дуплета лось свалился. Теперь Косте казалось, что именно Иван Сыродоев, бывший финагент, заведующий фермой, председатель сельсовета — виновник всех несчастий и бед в его жизни. Советская власть раскулачила Костиного деда Осипа, из-за этого отец пошел служить в полицию — мстил Советам. Из-за этого Костя рос сиротой, страдал в детстве, через всю жизнь несет клеймо «полицейского выблядка».

Обида, ненависть, собственная беспомощность, затравленность толкали Костю Воронина на месть. Это желание крепло, жаждой мести наливалась Костина душа, как густеет летним днем темная грозовая туча.