Струны памяти - Ким Николаевич Балков

— А теперь вдруг женить надумали дружка… Да все не по-людски как-то… будто у нас на деревне мало девок да вдов, решили выписать из райцентра. А что у них, из райцентра, конструкция другая?.. — Но поднимает на меня глаза и смолкает, смущенная: — Тьфу, слова-то какие просятся на язык, сразу и не выговоришь. — Оправляет ладонью заплату и, кажется, находит себе оправдание: — Да и то… О ком веду речь? Небось, о самом непутевом человеке на деревне. О Семене Удальцове, о дружке вашем… Оттого и слова такие.

Мне не очень-то по сердцу, что мать называет Семена Удальцова непутевым. Но что я могу сказать?.. Мать и слушать не станет. Впрочем, и то верно, что про себя я знаю: мать хоть и не уважает Семена Удальцова, терпимо относится к нему, закрывая глаза на его чудачества, которые в другом человеке были бы для нее неприятны… Видать, и она догадывается: в Семене Удальцове что-то такое, к чему тянутся люди, быть может, та бескорыстность, как я теперь думаю, которая словно бы правила всеми его делами и которая не однажды заставляла мать восклицать: «И что за человек, не понимаю! Все из дому и ничего в дом…» Это верно. Случалось и мне увидеть в избе у Семена Удальцова занятную игрушку ли, стальную ли цепочку, топорик ли с металлическим черенком, и тогда у меня загорались глаза и я, не отрываясь, смотрел на это «диво», пока Семен Удальцов не говорил: «Нравится? Бери. Для того и сделал, чтоб доставить людям радость. А тебе это, вижу, в радость…»

— Да ты и сам погляди, — продолжает мать. — В доме у него ничего нету, одне голые стены, а он жену надумал привести. На какое такое богачество, а?..

Открывается дверь, и в избу входит отец, берет табуретку, подсаживается к нам. Мать внимательно смотрит на него, и глаза у нее смягчаются:

— Привезли молодую?..

— Привезли, — вяло говорит отец. — Только не очень молодую, года на два постарше Семена. Семен как увидел ее, назад было подался, да председатель подтолкнул его в спину. А она… ну та… Проходите, говорит, гостями будете… И вся белая, и волосы рассыпаны… Да-а, — осторожно поглядывает на мать. — Вообще-то она ничего из себя, и к нашему сватовству отнеслась как положено: без крика и из дому не выгнала, но сказала, подумать надо. А председатель… куда там!.. подумаешь с ним. Нет, сказал, думать некогда, собирай вещички и теперь же едем… А у нее мальчик лет семи, на улице бегал, пока собрала его в дорогу — время… И Семену неудобно как-то, не с руки вроде бы… чужой малец… Но председатель сказал: будет звать батькой, хорошо!.. — Отец морщит лоб, вздыхает: — Я у нее паспорт смотрел и скажу тебе, да-а… Фамилия-то не одна в паспорте, а целых три, и все через черточку… Подожди-ка, дай вспомнить. Ну да… Закирова-Бадмаева-Афанасьева… Я спрашиваю: зачем тебе столько фамилий? А она в ответ: я женщина честная, что было, то было, и я ничего не намерена скрывать… А как же, спрашиваю, с четвертой фамилией, в паспорте может не хватить места. Хватит, говорит, а потом добавляет с улыбкой: и еще останется… Только вот слышала, больше трех фамилий человек не имеет права записывать. Но ничего, я не отступлю, добьюсь своего. — Отец замолкает, с недоумением смотрит на мать: — А Семен-то… Семен все это время вроде бы как во сне был, стоит, опустив голову, и ни полслова… Ну, сели в газик, поехали…

— Приехали! — сердито говорит мать. — О, господи, есть ли у тебя ум-то? У, злыдень!..

Мать несердито ругает отца, послушать ее, так можно подумать, что в женитьбе Семена Удальцова больше всех повинен он. «Семен-то небось ни разу не был женат, а ты… И подсказать не мог?» — «А что я? — отговаривается отец. — Я тоже только раз женат, какой у меня опыт?..» Мать, отвернувшись, улыбается. «Э, ладно — говорит отец. — Поживем — увидим, а коль потребуется, можем и обратно увезти невесту. Долго ли?..» Но мать не согласна с этим: «Я те увезу! Я те так увезу!..»

Утром я чищу в стайке, прибираю во дворе, потом выхожу из дома. Иду к дому, где живет Семен Удальцов. На крыльце сидит белоголовый малец, катает по желтой половице отлитый из куска железа броневичок. Я помню этот броневичок и не однажды пытался стать его хозяином, но, к моему удивлению, Семен Удальцов ловко уводил разговор в сторону, и я оставался ни с чем. Видать, дорожил он этим броневичком. И вот теперь…

— Ты чей? — спрашиваю у мальца, хмурясь.

Тот поднимает голову, глаза у него синие и… ласковые, гляжу в них, и мне уже не хочется сердиться на мальца.

— Я-то?.. — говорит он и морщит нос. — Чичас… чичас… А-га! — Глаза у него делаются радостные: — Заки…лов я, а еще Подымаев, а еще Афа…афа…сьев… А еще Удалый, казытся…

— Не Удалый, — уточняю я, — а Удальцов…

— Во-во… — радуется малец, но потом сникает. — Ты мамке не говоли, что я не выучил новую фамилию. Я выучу, у меня память холосая, в-вот…

Я снисходительно хлопаю мальца по плечу, захожу в избу. А там уже мать и еще какая-то женщина, я не знаю ее, но догадываюсь, кто это… расставляют столы, то и дело подбегают к плите, на которой что-то кипит, парится… А в переднем углу сидит Семен Удальцов, и самокрутка у него в руке, и дым от нее тянется к потолку.

— Дядя Семен, — говорю, — что, не пойдем нынче в кузню?..

— Отчего же не пойдем? Конечно, пойдем!.. — восклицает Семен Удальцов и живо поднимается с табурета, но женщина, та самая, полная, с длинными распущенными волосами, укоризненно смотрит на него, говорит:

— Да ты что-о, Семен?.. — И Семен Удальцов снова садится на табурет.

«А пацаны были правы: пропал мужик…» — думаю я, закрывая за собой дверь. Долго сижу с мальцом на крыльце, смотрю, как он катает броневичок, а потом иду к реке, малец увязывается за мной…

Вода в реке с утра холодная, снимаю рубаху, ложусь на прибрежный песок. Закрываю глаза. Слышу, как малец, сопя, возится на песке, и чудное что-то видится мне… Будто я взрослый и сильный, и люди говорят мне: «Завелась в наших краях ведьма с распущенными волосами, и лютует она почем зря… А чтоб присмирела и не делала зла, кто-то должен взять ее в жены. Много в нашей деревне удальцов, но никто не сравнится с тобою. Вот и надумали мы просить: пострадай за общее дело…»