Ястреб халифа - К. Медведевич

Аммар тоже усмехнулся. А потом посерьезнел и сурово сказал:

— Даю тебе еще пять дней. Когда все завершится, скажи мне — я совершу дуа, прося об упокоении их душ.

Дуад плохо помнил, что случилось тем утром в масджид — он сразу же закрыл лицо ладонями и уткнулся отцу в бок. Ему было уже семь лет, и такая трусость не красила Дуада ибн Фадля ибн Умейя — но когда под арками галерей зазвучали нечеловечески гулкие и пронзительные голоса, его сердце сжалось в комок и все члены тела оцепенели.

Так он и лежал — скорчившись на полу, залепив лицо руками и прижав колени к груди. Когда все стихло, он открыл глаза — в них стояла темнота. В ужасе вскрикнув — неужели он умер и не заметил? — Дуад заколотил руками — и сбросил с лица легкую черную ткань. Оказывается, отец накрыл его своим биштом.

Фадль ибн Аббас ибн Умейя лежал рядом — навзничь, раскинув руки. На груди отца, затянутой в красно-охряную ткань-зинданчи, расплылось еще более яркое пятно. Но лицо казалось странно спокойным. Рядом лежали дядя и Зайят. Другого двоюродного брата, Бахра, Дуад не увидел. Возможно, потому, что в глазах все затуманилось от слез. Коленям стало мокро — утерев лицо рукавом, мальчик обнаружил, что сидит в луже крови. Справа кто-то пошевелился и отвалил тело старого Махтуба, повара. Показалась смуглая бритая голова, сверкнула золотая сережка в ухе — это был Афли, дядин невольник. И тут же раб охнул и упал ниц, прямо лицом в огромный окровавленный живот покойного повара. Дуад поднял глаза и в ужасе застыл: прямо перед ними, на крохотном пятачке между распростертыми и изогнувшимися в агонии телами стояло высокое существо в алой одежде. В окровавленной руке существо держало длинный прямой меч. Золотые глаза на небесной красоты лице против воли притягивали взгляд Дуада: мальчик не мог ни пошевелиться, ни даже вскрикнуть — горло перехватила судорога.

Ангел смерти заговорил:

— Я не должен был делать этого на твоих глазах — но у меня не было другого выхода. Если ты вырастешь и поймешь, что между мной и тобой есть дело мести, — приходи, я буду ждать. Мое имя — Ньярве но-Аймейа из Ауранна. А сейчас — иди. Теперь вы можете покинуть эти стены.

С этими словами ангел вложил меч в ножны и улетучился. Дуад сглотнул и попытался упасть в обморок, но в его плечо вцепились чьи-то крепкие пальцы:

— О мой юный господин, они открыли двери! Нам нужно бежать, пока нечисть не передумала!

И Афли подхватил его за локоть и, спотыкаясь и оскальзываясь подошвами своих кожаных туфель, поволок его к сияющему солнечным светом дверному проему.

…- Вах, да это сокровище, а не отрок! Белокожий, стройный, свежий как персик! Смышленый! Из него выйдет прекрасный гулям!

— Триста!

— Да помилует тебя Всевышний! Четыреста и ни динара меньше!

Афли торговался отчаянно, хотя его разбирал страх: он выволок мальчишку из масджид и потащил не по Медной улице, а сразу свернул в переулки квартала Хаттайбы, — но мало ли, их все равно могли выследить. Петляя и сворачивая, спускаясь по лесенкам и перебежками пересекая площади с колодцами и старыми вязами, он добрался до дома Саида ибн Джуди, торговца, через руки которого сам попал на сытное место в семью ибн Аббасов. На его счастье, тот оказался дома — а рядом с ним сидело еще четверо мужчин. Они носили самые простые суконные халаты и белые чалмы, но внимательный взгляд отмечал и тауширную работу на ножнах ханджаров, и золотую инкрустацию на рукоятях хорасанских шамширов. А когда они заговорили, оказалось, что выговор у них басрийский — и тут Афли серьезно задумался над своей судьбой: если он сейчас не будет осторожен, его приберут в колодки на ту же повозку, что и лежащего рядом на ковре мальчишку.

Меж тем, щенок очнулся и поднял головенку, мотая ей и пытаясь осмотреться. Это положило конец колебаниям Афли:

— Триста пятьдесят и ни динаром меньше! Это же чистокровный Умейя, в нем течет кровь Благословенного!

Однако один из басрийцев сказал:

— Чтобы носить за господином скамеечку и… — тут все захихикали, — … вставать скамеечкой по его приказу, родовитость не нужна.

— Я найду покупателя и на потомка Али, — усмехнулся его товарищ. — По рукам!

…Дуад так устал за день, что не сразу понял, что Афли уже нет рядом. Над ним возникло чье-то чужое лицо — широкое, с окладистой курчавой бородой. Потом его отвели в комнату, где на вытертом до ниток дешевом ковре сидело еще несколько мальчишек. Некоторые были совсем голыми, на ком-то из всей одежды оставалась только рубашка.

Дуад решил, что эти люди не знают, что он потерялся. Нужно попросить их отвести его в аль-каср, мама с сестренками уже наверняка там:

— О господин! Мое имя — Дуад ибн…

Сильная оплеуха припечатала его зубы к губам. Из носа и горящего рта потекло. Дуад застонал и залепил лицо рукавом. Человек с бородой оглядел его еще раз и вышел из комнаты, закрыв за собой рассохшуюся деревенную дверь.

…- Смотрите, смотрите, почтеннейшие, вот подлинный цветок для внутренних покоев!

Его вертели сильные цепкие пальцы, другие руки тянулись к его лицу и одежде. В комнате сидело много народу — в дорогих шелковых и парчовых халатах, с драгоценными камнями на чалмах. Один старик с длинной тонкой седой бородкой взял с блюда кусок халвы, поманил Дуада и сунул ему халву в рот. Мальчик послушно принял лакомство, а старик зачем-то задержал свои пальцы у него во рту, так что Дуаду пришлось облизнуть их губами, чтобы отодвинуться. Старик почему-то застонал, как от боли, а к Дуаду потянулись еще руки с кусками сладостей.

— Разденьте его, — и те же жесткие сильные пальцы принялись быстро снимать с него энтери.

И тут где-то снаружи раздался грохот — видно, колотили в двери. Забряцало оружие, раздался топот кованых сапог. Люди в комнате повскакивали с мест и закричали на других людей, в том числе на того мужчину с курчавой бородой, который бил Дуада.

Ковер, занавешивавший вход в комнату, отлетел в сторону, и на пороге показались воины в снежно-белых кафтанах и серых бурутах поверх кольчуг. Их было много, и те, кто был в комнате, вложили в ножны свои кинжалы. Из-за спин воинов вышел человек в шелковом энтери цвета голубиного крыла. На нем не было кольчуги, а из оружия при нем была лишь прекрасная хурранская джамбия с рукоятью из рога носорога. Посмотрев на Дуада, этот человек сказал:

— Именем повелителя верующих, я забираю этого мальчика.

И бросил к ногам курчавобородого звякнувший кошелек:

— Здесь триста динаров.

— Это грабеж! Мальчишка стоит больше!

И тут человек в голубином энтери холодно улыбнулся:

— Возможно, это и так. Но скажи мне, почтеннейший, как ты сможешь распорядиться деньгами, если тебя повесят на площади за укрывательство сына мятежника?

В комнате повисла тишина, и курчавобородый лишь молча поклонился. Тогда человек с красивой джамбией сказал:

— Я знаю — здесь еще двое из Бени Умейя.

Из задней комнаты вывели голенького мальчика — ему было всего четыре года, Дуад утешал его, как мог, когда тот плакал и звал маму, — и высоченного Салиха. Салиху было аж одиннадцать, и на нем, как и на Дуаде, оставили одежду.

Человек с джамбией кивнул, и Салиха тут же начали связывать. Впрочем, к Дуаду и Ахфашу — так звали малыша — тоже подошли два воина с бело-черными веревками. Ахфаш заревел.

— Я Дуад ибн Умейя! Куда вы нас ведете? — закричал Дуад, пытаясь вывернуться из рук воинов, скручивающих ему локти.

Он бестолково дрыгался в чужих сильных руках и все оглядывался на Салиха — тот-то что молчит и позволяет вязать себя, словно барана?

Человек в голубином энтери наклонился к нему, посмотрел в лицо и сказал:

— Туда, где тебе будет лучше, чем в рабстве, о сын рода Умейя.

Тут на голову Дуада надели плотный джутовый мешок, и больше он уже ничего не видел.

…Повозку трясло на камнях. Дуад попытался пошевелить занемевшими пальцами — стянутые веревкой грудь, локти и запястья сводило болью при каждом вздохе, а дышать было тяжело: рот ему забили тряпкой, да еще и стянули его же поясным платком, а сверху надели все тот же джутовый мешок — он не давал вздохнуть и больно терся о щеки. Щиколотки ему тоже спутали. На дне фургона рядом с ним, видимо, еще кто-то лежал — тоже на боку, потому что Дуад явно упирался носом в чью-то спину, а при толчках заваливался на кого-то постанывающего и тихо плачущего. Со всех сторон слышались шмыганья и тяжелое дыхание. Похоже, что в этой повозке их было много.

Дуад слышал мерный перестук копыт и фырканье лошадей — фургон раскачивало и трясло на ухабах. Ехали быстро. Откуда-то справа доносился звук текущей воды. Слышались чьи-то голоса:

— Быстрее!… Быстрее!… Не успеете до рассвета к устью — придется караулить эту ораву еще целый день!

Дуад похолодел: он все надеялся, что сторожившие и приносившие им в подвал еду воины молчат и отводят глаза из-за чего-то другого. Теперь он понял — их везут к плавням Ваданаса, туда, где он впадает в озеро Джейхан. И у него больше не оставалось никаких сомнений, зачем их туда везут. Дуад в отчаянии начал рваться в путах — совершенно бесплодно, впрочем.