ОМУ - Герман Мелвилл

Трудно передать, какую любовь питают таитяне к матросским сундукам. Они служат лучшим украшением домашней обстановки, и каждая женщина с утра до вечера пилит своего мужа, чтобы тот не сидел сложа руки, а достал ей в подарок столь замечательную вещь. Когда сундук удается раздобыть, женщины приходят в такой восторг, какого никогда не вызывает ни одна консоль,[72] только что поставленная в гостиной. Вот по этим-то причинам возвращение нам нашего имущества оказалось важным событием.

Островитяне мало чем отличаются от других народов; новость о том, что мы разбогатели, доставила нам кучу «тайо», или друзей, по национальной традиции жаждавших заключить с нами союз и исполнять малейшие наши желания.

Поистине любопытное обыкновение полинезийцев вступать в тесную дружбу при первом же знакомстве заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробней. Хотя у такого народа, как таитяне, уже испорченного развращающим влиянием, этот обычай в большинстве случаев выродился в чисто корыстные связи, тем не менее в его основе лежит прекрасное, подчас героическое чувство, которое прежде было свойственно их отцам.

В анналах острова имеются примеры необыкновенной дружбы, не уступающие истории Дамона и Финтия,[73] пожалуй, даже еще более изумительные. Ибо во имя дружбы жертвовали всем — подчас жизнью, хотя нередко дружеские чувства возникали с первого взгляда и притом к незнакомому человеку с другого острова.

Полинезийцы проникались к первым посетившим их европейцам такой любовью, так восхищались ими, что немедленно проявляли всю полноту своих чувств предложением дружбы. Поэтому в описании старинных путешествий мы читаем о вождях, которые приезжали на пирогах с берега и странными ужимками выражали свое желание подружиться. Их подданные подобным же образом приветствовали матросов. Такой обычай сохранился на некоторых островах до нашего времени.

На расстоянии нескольких дней пути от Таити расположен островок, редко посещаемый европейскими и американскими моряками; как-то туда пристало судно, на котором я тогда плавал.

Разумеется, у каждого из нас сразу завелся друг среди простодушных туземцев. Моим другом был красивый юноша по имени Поки; что бы он ни делал для меня, ему все казалось мало.

Каждое утро на заре появлялась его пирога, нагруженная всевозможными плодами; разгрузив, он привязывал ее к бушприту, где она покачивалась весь день, всегда готовая к тому, чтобы доставить своего хозяина на берег для выполнения какого-нибудь поручения.

Убедившись в неослабной приязни Поки, я как-то сказал ему, что я большой любитель раковин и всякого рода редкостей. Этого оказалось достаточно: он отправился на лодке в глубь бухты и целые сутки не появлялся. На следующее утро показалась его пирога, медленно скользившая вдоль берега; большая ветка, покрытая густой листвой, служила ей парусом. Чтобы не подмочить груз, он построил ближе к носу пироги нечто вроде помоста с перилами, сплетенными из прутьев; на помосте лежала куча желтых бананов, раковины каури, молодые кокосовые орехи и ветвистые стволы красных кораллов; кроме того, там было несколько кусков дерева с резьбой, маленький карманный идол, черный как смоль, и свертки набивной таппы.

Когда команде дали день отдыха и я съехал на берег, Поки, конечно, сопутствовал мне и служил провожатым. Никто на свете не мог исполнять эту обязанность лучше, чем он; его родной остров был невелик, и он знал на нем каждую пядь. Сопровождая меня повсюду, он останавливал всех встречных и торжественно представлял своему «тайо кархоури», или лучшему белому другу.

Он показал мне всех местных львов, а главное, повел меня посмотреть на очаровательную львицу — молодую девушку, дочь вождя, слава о красоте которой распространилась на соседние острова и даже оттуда привлекала поклонников. К числу последних относился Тубои, наследник Таматоя, короля Рапатеа — одного из островов Товарищества. Девушка была действительно хороша собой. Взгляд ее лучистых глаз приводил в восхищение, а гибкая тонкая рука, выглядывавшая из-под причудливого одеяния из таппы, казалась воплощением красоты.

Хотя услугам Поки не было конца, он ни разу не заикнулся о вознаграждении, но подчас выражение его лица выдавало питаемые им надежды.

Наконец, наступил день отплытия, и пирога моего друга явилась нагруженная доверху запасами плодов. Я отдал ему все, что мог выделить из моего сундука, а затем вышел на палубу и занял свое место у шпиля, так как уже приступали к подъему якоря. Поки последовал за мной и стал толкать ту же вымбовку, что и я.

Вскоре якорь был поднят, и мы направились к выходу из бухты, таща за собой на буксире свыше двадцати лодок. Наконец, они нас покинули; но пока пирога Поки не исчезла окончательно из виду, я мог различить его одинокую фигуру, неподвижно стоявшую на носу.

Глава 40

Мы обзаводимся друзьями

Прибытие сундуков сделало моего друга доктора самым богатым человеком в нашей компании. Это было очень кстати для меня, ибо я сам почти ничего не имел; однако благодаря моим приятельским отношениям с Долговязым Духом туземцы добивались моей благосклонности столь же рьяно, как и его.

На дружбу со мной претендовал среди прочих Кулу; это был довольно красивый юноша, истинный щеголь в своем роде, и я принял его предложение. Таким путем я избежал приставаний остальных; надо сказать, что таитяне, не очень склонные к ревности в делах любви, не терпят соперников в дружбе.

Перечисляя свои достоинства как друга, Кулу прежде всего сообщил мне, что он «миконари», подразумевая под этим приобщение к христианству.

Для выражения своей привязанности ко мне мой «тайо» без конца повторял, что любит меня «нуи, нуи, нуи», то есть безгранично. По всем Южным морям слово «нуи» означает большое количество, и его повторение равносильно приписыванию нолей справа от цифры; чем больше вы их наставите, тем больше будет число. Судите же, как относился ко мне Кулу. Упоминание о нолях не так уж здесь неуместно, поскольку выражения чувств Кулу сами по себе оказались ничего не значащими. Он был, увы, медью звенящей и кимвалом бряцающим[74] — одним из тех, кто откликается музыкой только на звон серебра.

За несколько дней у матросов, как и у меня с доктором, выманили последние пожитки, и наши «тайо» все без исключения заметно охладели. Они стали так нерадиво относиться к своим обязанностям, что мы не могли больше рассчитывать на ежедневную доставку провизии, торжественно обещанную ими.

Кулу, хорошенько поживившись за мой счет, как-то утром разыграл роль охладевшего любовника, сообщив мне, что его чувства изменились: он полюбил с первого взгляда франтоватого матроса, который недавно высадился на острове с набитым кошельком после удачной охоты на китов.