Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

Нежным движением она коснулась второй серебряной рамки. Венсан не улыбался в объектив. Он смотрел искоса, с подозрительным видом, задрав подбородок и напрягшись всем телом. Чувствовалось, что он сердится на фотографа, поскольку тот застал его врасплох. Он никогда не любил выставлять себя напоказ. Маленьким мальчиком он отказывался участвовать в школьных театральных постановках или читать стихи перед родителями и родственниками в конце учебного года. Не такой ладный, как его младший брат, более гибкий и хрупкий со светлыми мягкими волосами, открывающими высокий лоб, тонкими губами и заостренным носом, Венсан был скорее нелюдимым. Он с опаской относился к жизни, которая казалась ему полной подвохов, и его сестра постоянно старалась его от них уберечь. У нее это, впрочем, неплохо получалось, пока Рейх Адольфа Гитлера не мобилизовал его в вермахт и не отправил на русский фронт.

Элиза залпом осушила свой бокал. Венсан был жив, она в этом нисколько не сомневалась. Она столько боролась за его жизнь, пока он был ребенком, что он не мог просто так умереть на чужой земле во имя утоления жажды завоеваний народа, доведенного до фанатизма самим дьяволом.

В восемь лет ее маленький братик подхватил скарлатину, затем у него появилась аллергическая реакция на медикаменты. Из-за распухшего горла было невозможно глотать, тело, терзаемое лихорадкой, покрылось красными бляшками. На третий день врач, исчерпав все свои возможности, с сожалением покачал головой. Вне себя, с безумным лицом, Элиза схватила его за руку: «Мой брат будет жить, вы слышите, доктор? Я не позволю ему умереть». Она ухаживала за Венсаном день и ночь, делала ему холодные компрессы, позволявшие ослабить судороги, оставляя себе на отдых и питание лишь необходимый минимум времени, чтобы не свалиться с ног от усталости.

Их отец помчался в церковь с рубашкой Венсана, чтобы одежду больного приложили к мощам святого Блэза, которые, как считалось, помогают страдающим от болезней горла. Все было напрасно. Когда, в полном смятении, он пригласил приходского священника для соборования умирающего, Элиза не пустила того на порог. Несколько лет назад умерла ее мать, и она не могла потерять брата. Элиза приняла это как личный вызов и решила состязаться с самим Богом. Семью, уже понесшую потери, он должен был пощадить. И она одержала победу. Венсан выжил, однако не вышел невредимым из этого испытания. Смерть прошла так близко, что обожгла его душу, оставив в ней невидимый, но глубокий шрам.

Он вернется из этой варварской страны, она была в этом уверена. Если бы Венсан был убит, она бы почувствовала это нутром. Да, Элиза не вынашивала и не рожала своих братьев, но она вырастила их до взрослого возраста, служа им защитой от чудовищ из детских кошмаров. Она следила за их учебой в коллеже Сен-Жермен с той же бдительностью, что и их иезуитские наставники. Она была их опорой и убежищем, и она формировала этих двоих мужчин, которые были для нее самым большим счастьем и единственной гордостью. Однажды, когда Венсан медленно поправлялся после болезни, лежа с осунувшимся лицом на белых подушках, а маленький Франсуа прижимался к ней, сидя у нее на руках, она поклялась им: никто и никогда не сможет их разлучить.

Машинальным жестом она поправила часы Венсана, которые перевернулись на ее запястье. Он оставил их ей, перед тем как уйти на войну, решив не брать с собой, чтобы не потерять. Кожа ремешка хранила следы его кожи, пота, запаха.

Элиза подошла к секретеру и нажала на механизм, открывавший потайной ящик. Она достала из него письмо. На конверте стоял адрес: синьорине Ливии Гранди, мастерские Гранди, Мурано. С задумчивым видом она покрутила его в руках, затем приблизилась к камину и бросила письмо в огонь.

— Мадемуазель?

— Да, Колетта, — отозвалась она, не оборачиваясь.

— Мадам Беттинг просила вам передать, что она закончила осматривать мадам. Она считает, что ребенок родится не раньше вечера.

— Я так и думала. Благодарю тебя, Колетта.

Элиза наблюдала, как медленно воспламеняется письмо. Когда от него остался лишь пепел, она развернулась и направилась на второй этаж, в комнату, где должна была родить супруга ее брата.

Несколько часов спустя Франсуа вихрем ворвался в прихожую. Порыв ветра вырвал из его рук дверь, и та с силой захлопнулась за ним. Он бросил в угол свою вымокшую шляпу, попытался быстро снять плащ, но запутался в нем. Он понимал, что выглядит как безумец, но ему было все равно: он должен был увидеть Ливию, убедиться, что с ней все в порядке, что она не очень страдает. Хотя она должна была страдать, раз этот ребенок никак не мог родиться, и она боролась уже столько времени. Господи, а вдруг она не выживет?

Он поднял голову и увидел сестру, стоявшую на верхней площадке лестницы.

— Как она? — воскликнул он, прыгая вверх по лестнице через две ступеньки.

Когда он поднялся на площадку, Элиза протянула руку и схватила его за рукав. Они были почти одного роста, он посмотрел ей в глаза.

— Успокойся, Франсуа. Врач и акушерка рядом с ней. Все идет нормально.

Он бросил взгляд на закрытую дверь.

— Ты уверена? Возможно, я ей нужен.

— Чем ты можешь помочь? Ты рискуешь ее напугать, если ворвешься к ней в таком состоянии. Ты же не хочешь, чтобы она волновалась?

— Я хочу ее увидеть. Она подумает, что я ее бросил. Почему ты не позвала меня раньше? Я же просил предупредить меня, когда все начнется.

— Именно это я и сделала. Ребенок уже скоро родится. Пойдем, мы подождем в гостиной. Неужели ты думаешь, что молодая женщина хотела бы, чтобы муж видел ее, когда она плохо выглядит? Надо быть деликатнее. Мужчинам не место в комнате, где рожают женщины. Пора бы понимать такие вещи.

Франсуа колебался, но сестра не отпускала его руку. Он почувствовал какое-то странное оцепенение и опустил глаза на руку Элизы, державшую его. Разве можно было ей сопротивляться? Нехотя он спустился по лестнице и проследовал за ней в гостиную.

Как обычно, она села в кресло слева от камина. Он заметил, что «Лотарингский республиканец» не был прочитан. Явное доказательство того, что день был необычным.

Элиза была человеком строгих правил. Каждое утро, и летом, и зимой, она поднималась без четверти шесть, читала молитву, затем спускалась в столовую, где пила кофе с молоком и съедала два кусочка белого хлеба с медом, после чего занималась домашними делами. Ежедневно ровно в половине двенадцатого, за исключением воскресенья, когда она посещала церковь, независимо от погоды, она выходила из дома на прогулку, переходила по мосту через реку Мозель и взбиралась на холм до площади д'Арм. С раскрасневшимися от быстрой ходьбы щеками, она покупала свою любимую газету, которую прочитывала после завтрака от первой до последней строчки.