Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания. - Гельмут Фигдор

Соответственно этому суд вынес решение...»

В качестве критериев для выноса решения суд использует следующее. «Хороший уход» матери за детьми, отсутствие чужой помощи, родительские способности (вывод о которых по отношению к отцу сделан в психологически неоправданной форме – «вспыльчив и болезненно ревнив по отношению к своей разведенной супруге»), наконец, желание детей остаться вместе, плюс формально юридические аргументы. Но все это критерии второстепенной важности! О решающем критерии – внутреннем (объектном) отношении детей к родителям – мы находим лишь одно короткое замечание: «...Андреас и Патрик Б. имеют одинаково хорошие отношения как с матерью, так и с отцом». Что бы здесь ни имелось в виду, замечание это основано на личном впечатлении судьи или социального работника. Вопреки заявлению отца, психологическое обследование не было проведено.

Конечно, это отдельный случай, но, по моему опыту, весьма типичный.

Тезис 3

Выслушивать заявления детей, с кем из родителей они желают жить дальше, означает подвергать эти высказывания оценке. Но подобная оценка – задание слишком трудное и едва ли разрешимое юридическими методами.

Многими авторами желание ребенка, с кем он хочет жить, признается первостепенным критерием для выноса решения. Закон также предусматривает учитывание желания ребенка, во всяком случае, с одной существенной оговоркой: «...если отсутствуют серьезные причины, которые говорили бы против, или это желание противоречит объективным интересам несовершеннолетнего» (У15. к § 177 ABGGB в MMGA33). Элл (Ell), к примеру, желание ребенка вообще считает важнейшим критерием: «Не существует благополучия ребенка против его воли»[130].

Казалось бы, этот критерий несложно выявить, следует только спросить ребенка, с кем он хочет жить. Задание, которое мог бы выполнить и судья. Но с психологической точки зрения возникают сомнения и здесь.

• В большинстве случаев, и прежде всего у маленьких детей (до девяти, десяти лет), часто вообще отсутствует желание выбирать между родителями. Во-первых, у них есть другое желание – чтобы родители жили вместе, а во-вторых, они не в состоянии принимать подобные решения, потому что они любят и мать, и отца. И, в-третьих, такое задание им не по силам, потому что они не представляют себе, что всё это может означать конкретно и как это будет – жить с одной мамой или с одним папой. Иными словами, ребенок не может ответить на этот вопрос, потому что это не его вопрос, это вопрос родителей или судьи.

• Следующей причиной является то обстоятельство, что один уже этот вопрос «опрокидывает» ребенка в тяжелейшие конфликты лояльности. Точнее сказать, он чрезвычайно обостряет уже и без того существующие в нем внутренние конфликты. Ведь решить в пользу одного из родителей означает отказаться от другого: «Как я теперь смогу смотреть папе в глаза, ведь он знает, что я сказал, что хочу остаться с мамой?..».

Невыносимые конфликты лояльности, в свою очередь, повышают вероятность (столь фатальных для ребенка) процессов расщепления: чтобы избежать внутреннего конфликта, ребенок вынужден идентифицировать себя с одним из родителей и отвергнуть другого. Это изменяет в нем представление об обоих родителях так, что один из них теперь идеализируется в носителя лишь положительных качеств, в то время как другой становится «козлом отпущения». Кроме того, «избранный» родитель далеко не всегда оказывается именно тем, с кем у ребенка были более тесные внутренние отношения, выбор чаще всего падает на того, перед кем ребенок испытывает больше страха или которого считает более ранимым либо более злопамятным.

Ответы ребенка на вопрос, с кем он хочет жить, следует воспринимать очень осторожно также и потому, что нередко бывает, что он в это время находится под большим давлением одного из родителей и вынужден высказаться в его пользу. И это едва ли возможно выяснить – будь то в беседе с ребенком, будь то в беседе с родителями.

Есть дети, которые свое разочарование родителями или свои конфликты лояльности стараются побороть освобождением от всяких эмоциональных мотивировок и начинают упрямо использовать свою власть. В этом случае они решают вопрос в пользу того родителя, с которым надеются получить больше удовлетворения своих непосредственных, субъективных потребностей. Но, во-первых, эти потребности не обязательно соответствуют задачам благополучного развития ребенка (например, разрешение без конца смотреть телевизор), и, во-вторых, дети не умеют делать «правильных» оценок («у папы (у мамы) мне не нужно будет ходить в школу и я смогу так долго не ложиться спать, как мне только захочется...»). Иногда дети используют родителей, «сталкивая» их друг с другом, чего те, может быть, и заслужили своими «глупыми ссорами», но для ребенка это в любом случае губительно.

Итак, можно предположить, что в законе не предусмотрено того обстоятельства, что желания ребенка нередко противоречат интересам его развития. В связи с этим оценка желания ребенка весьма проблематична потому, что уже самим вопросом можно нанести ребенку непоправимый вред. Но как же тогда определить, что действительно соответствует благополучию ребенка?

Тезис 4

Там, где приемлемые решения не могут быть достигнуты, суд должен положиться на педагогов-психологов, которые владеют необходимыми теоретическими знаниями и методами и поэтому могут диагностически осветить семейные ссоры и внутрипсихические образцы отношений. Что касается данной профессиональной компетенции, то, по моему опыту, в этой области среди экспертов и особенно работников департамента по делам детей и юношества требуется усилить работу по усовершенствованию кадров.

Нередко от докладов экспертов и социальных работников, как говорится, «волосы встают дыбом». Мне хочется начать с основных принципов психодиагностики, которые я преподаю моим студентам.

Для того чтобы действительно понять характеры, сильные и слабые стороны, проблемы и бессознательную психодинамику ребенка и (или) данной семьи, во время исследовательского сеттинга необходимо соблюсти следующие условия.

Обследующему эксперту следует позаботиться о том, чтобы между ним и родителями установились доверительные отношения. Только тогда родители смогут рассказать нам все, вплоть до самых деликатных вещей. Особенно сюда относятся проблемы самих родителей, их страхи, чувства вины, обиды, агрессии и влечения, а также важные жизненные события. Только при наличии доверительных отношений мы можем рассчитывать на кооперативность родителей, то есть они будут вместе с нами конструктивно работать над диагнозом. Этим достигается не только честный анамнез, но и то, что ребенок подготавливается к «бесстрашному» тестовому обследованию. В противном случае существует опасность в известной степени искусственного изобретения результатов обследования. Наличие страха и агрессивности не исключает, что вызваны они, может быть, самой ситуацией обследования (а в данных экспертизы они будут приписаны семейной ситуации). Для формирования доверительных отношений и для получения надежной информации об истории жизни необходимо от трех до пяти встреч. Для серьезного обследования ребенка, тоже, кстати, требующего доверительных отношений и состоящего из целой серии проективных тестов[131], следует рассчитывать на три или четыре встречи (каждая от трех до четырех часов).

Если мы хотим добиться того, чтобы родители сумели принять результаты обследования и были готовы к кооперации, мы должны обсудить с ними (одна или две встречи) результаты тестов. В беседах, как с детьми, так и с родителями, следует быть очень осторожными в выборе слов, поскольку область психологических наблюдений семейной динамики – это та область, где человек особенно раним. И если быть неосторожными, то родители – во имя сохранения собственного психического равновесия – могут воспротивиться результатам обследования, а значит и претворению в жизнь рекомендуемых нами мероприятий. Следует ли и дальше критиковать обычную практику составления экспертизы? Мы все знаем, как немного наблюдений можно сделать в ходе одного контакта, часто контакт этот к тому же обременяется недоверием родителя; как часто эксперт получает довольно искаженную картину о жизни и личности ребенка; дети обычно не только не подготовлены к «бесстрашному» восприятию тестов, но напротив, их предупреждают, что они должны сказать и чего говорить не имеют права; и, наконец, родители узнают результаты экспертизы не из осторожной беседы с ними, а вынуждены читать в заключении экспертизы о себе такое, чего они психически вынести просто не в состоянии. Кроме того, следует учесть, что все вышеизложенные предложения рассчитаны на родителей, готовых к кооперации, а это должно означать, что в большинстве случаев развода такая работа займет слишком много времени.