Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Министр информации, Дафф Купер, предложил сделать заявление, в котором подчеркнуть рыцарские действия британской армии. Народ должен понимать серьезность положения, в котором находится британский экспедиционный корпус. Особо он подчеркнул «веселый тон», который все еще присутствует во французских коммюнике, появляющихся в британской прессе: «Нет сомнений, что народ в данный момент не готов к шоковому осознанию истинного положения дел». Черчилль согласился, что серьезность ситуации следует подчеркнуть, но он не поддерживает идею подробного заявления или попыток оценки результатов сражения до того, как ситуация окончательно прояснится. Объявление о бельгийском перемирии следует подготовить очень тщательно, чтобы не шокировать публику дурными известиями. Купер не считал, что это будет правильно. Он возразил, что истинная опасность возникнет при неожиданном появлении заявления, которое будет резко противоречить всему, что публика читала в газетах. Он предположил, что стоит напомнить народу о постоянных усилиях немцев вбить клин между народами. В то же время редакторов следует попросить несколько убавить оптимизм французских заявлений. В завершение заседания Черчилль сказал, что ему нужно будет сделать полное заявление в парламенте, хотя, по-видимому, потребуется еще неделя, прежде чем ситуация прояснится настолько, чтобы такое заявление можно было сделать[394].
Уинстон вернулся в Адмиралтейство с Джоком Колвиллом и в полночь, прочитав газеты и попросив налить ему виски с содовой (очень слабый), отправился в постель[395].
Мы многое бы дали, чтобы узнать, о чем он думал, понять глубину его страхов и сомнений, когда он лежал в своей одинокой постели, мечтая, чтобы сон унес его далеко-далеко. Прав ли был Галифакс? Не ошибался ли он сам? Правильно ли он поступил? Или он сам и вся нация будут сожалеть о его решении позволить министру иностранных дел осуществить свой план мирных переговоров?
Лорд Галифакс назвал вторник, 28 мая, очень черным днем[396]. Адмирал сэр Роджер Кейс вернулся в Лондон, после того как бельгийская армия в четыре часа утра объявила о прекращении огня. Черчилль пригласил его на утреннее заседание военного кабинета.
Кейс сообщил, что он тоже считает бельгийское правительство полностью ответственным за царящий хаос, и что только король лично поддерживал боеспособность бельгийской армии в последние четыре дня. Если бы король скрылся, на чем настаивало правительство его величества три дня назад, моральный дух армии был бы немедленно подорван[397]. Черчилль огласил условия германо-бельгийского перемирия:
1) Любые перемещения бельгийских войск запрещаются. Бельгийские войска должны выстроиться вдоль дорог и ожидать приказов. Они должны обозначить свое присутствие посредством белых знаков, флагов и т. п.
2) Должны быть отданы приказы о запрещении уничтожения военных материалов и складов.
3) Германские войска должны получить беспрепятственный проход к побережью.
4) Должен быть обеспечен прямой проход к Остенде, любое разрушение запрещается.
5) Любое сопротивление должно быть прекращено[398].
Если Британия хотела понять, чего могут потребовать от нее немцы, она это поняла.
Значительное количество британских войск скопилось в Дюнкерке, и первый морской лорд зачитал доклад вице-адмирала Рамси из Дувра: «Прошлой ночью прибыло 11 400 человек, и 2500 сейчас пересекают Ла-Манш». Первые сообщения о безумных очередях солдат, ожидающих эвакуации, подтвердились: «2000 солдат на побережье и 7000 в песчаных дюнах» Дюнкерка, покрытых клубами дыма. Однако командующий ВВС, сэр Хью Даудинг, прислал сообщение о том, что он глубоко обеспокоен потерями авиации, связанными с защитой британских войск на побережье Дюнкерка: «Полк истребителей находится в критическом состоянии». Он подчеркивал, что если на следующий день придется вновь приложить столь же исключительные усилия, то положение станет очень серьезным[399].
Дафф Купер вновь отметил необходимость экстренного честного заявления об отчаянном положении британского экспедиционного корпуса. Он опасался, что если это не будет сделано, уверенность общества окажется серьезно поколеблена, и гражданское население не поверит в заверения правительства в возможности полной победы. Он предложил сделать короткое заявление в выпуске новостей ВВС в час дня. Черчилль согласился и сообщил, что он также сделает заявление в Палате общин по этому вопросу[400].
Хотя выступление Черчилля в Палате общин не транслировалось, оно тоже было обращением к народу, поэтому он должен был подготовить общество к тяжелым известиям и одновременно поднять дух нации. Речь его была короткой, но полной надежды. В ней присутствовал легкий намек на его отношение к возможности мирных переговоров, которые так беспокоили отдельных членов военного кабинета: «Ситуация такова, что британская и французская армии сейчас ведут самые ожесточенные бои. Противник наступает с трех сторон и с воздуха. Очевидно, что положение исключительно тяжелое. Капитуляция бельгийской армии подвергла их еще большей опасности. Но войска сохраняют боевой дух и сражаются, сохраняя абсолютную дисциплину и выдержку… Когда результаты ожесточенного сражения, которое идет прямо сейчас, станут известны, я сделаю заявление для Палаты… Пока что Палата должна быть готова к трудным и тяжелым известиям. Могу лишь добавить: что бы ни случилось в ходе этого сражения, это не избавит нас от нашего долга защищать дело мира, на верность которому мы присягнули, и не ослабит нашу уверенность в способности идти своим путем, как уже не раз было в нашей истории, – через катастрофы и потери к полной победе над нашими врагами»[401].
Палата положительно отреагировала на заявление Черчилля. Парламентарии стоя поздравляли его, говоря: «Мы еще даже не затронули решимости нашей страны»[402], «Достойное заявление премьер-министра отражает чувства не только всей Палаты, но и всего народа»[403]. Подобный прием вернул Черчиллю силы. Он покинул зал заседаний и отправился в свой кабинет в Палате общин, где в четыре часа дня собрался военный кабинет.
На заседании присутствовали те же, кто стал свидетелями жестокого противостояния премьер-министра и министра иностранных дел днем ранее. На повестке дня вновь стоял вопрос об обращении к
