Сьенфуэгос - Альберто Васкес-Фигероа

— И даже хуже, парень, не сомневайся. Гораздо хуже. Если бы отправиться в плавание позволили только справедливым, то для них хватило бы и плота, — иронично улыбнулся Бенито. — К тому же справедливым и вовсе незачем было плыть.

— Значит, мы совершили ошибку, что приехали?

— Не большую, чем совершил Создатель, позволив нам обосноваться где-то на планете. А уж после этого никто нас остановить не мог.

Канарец долго молчал, размышляя над этими словами, а потом показал на труп, висящий в шести метрах над землей и то и дело поворачивающийся.

— И зачем он это сделал? Убить беднягу Симона из-за какой-то шлюхи!

— Возможно потому, что Лукас Неудачник — почти импотент.

— Это что еще значит? — наивно поинтересовался рыжий.

Оружейник покосился на него и продолжил вытачивать пороховницу для аркебузы.

— Это значит, что у него не работает то, что должно, — и, увидев, что канарец так ничего и не понял, Бенито добавил: — Да не встает у него, мать твою!

— Как это не встает? — удивился Сьенфуэгос. — Разве такое возможно?

Оружейник внимательно посмотрел на его, словно подозревая, что канарец над ним подшучивает, но в конце концов убедился в его искренности и сказал:

— Парень... Хоть тебе и трудно в это поверить, но у многих эта штуковина не работает так, как бы хотелось, — он отложил напильник. — Случается так, как бывает после того, как ты закончил заниматься любовью. Вот что тогда происходит?

— Пить хочется.

— А еще что?

Пастух покопался в памяти и пожал плечами.

— Да не знаю я! — заявил он. — А что должно происходить?

— Он сморщивается, вот что! — нетерпеливо воскликнул толедец, но вскоре окинул Сьенфуэгоса подозрительным взглядом. — Или нет?

— Это еще почему? — искренне удивился тот.

— Да без всякой причины, — наконец сдался оружейник. — Но я начинаю понимать виконтессу, — он громко хмыкнул. — В общем, дело в том, что Лукас — из тех, у кого стоит только тогда, когда очень решительная женщина обращается с ними особым образом.

— Это и есть любовь?

— Это есть проклятье, мать твою, если ты ничего не понимаешь! — безнадежно ответил Бенито. — Сам не знаю, какого черта я трачу время на осла вроде тебя. Лукас потому и вцепился в эту шлюху, что все ее имели, но в то же время не желал, чтобы кто-то другой к ней прикасался, потому что знал, что сильно проигрывает остальным в этом деле.

Рыжий тряхнул головой, потому что не понял ни слова, а потом оглядел собеседника с ног до головы и сердито буркнул:

— Сдается мне, вы пытаетесь меня запутать... Всё вовсе не так сложно, как вы расписываете. В конце концов, виновата эта девка, она прямо как течная сучка. Гуарионекс должен просто как следует ей всыпать.

Многие разделяли подобную точку зрения, и больше всего, несомненно, губернатор Арана, который на следующий день, прихватив с собой в качестве переводчика Сьенфуэгоса, навестил вождя Гуакарани, чтобы потребовать высылки Сималагоа.

— Я не могу изгонять людей из деревни, — ответил туземец, хотя в его голосе прозвучало сожаление. — Она жена моего брата.

— Эта женщина — настоящий дьявол! — настаивал дон Диего. — Она сеет смуту среди моих людей, сводит их с ума! Если она останется в поселении, кто знает, к каким бедствиям это приведет! — с этими словами он многозначительно поднял палец, а затем повернулся к канарцу:

— Объясни ему, что, если эта сука еще хоть раз появится на нашем берегу реки, я сожгу ее на костре как ведьму.

— Сожжет на костре? — потрясенно повторил гаитянин. — Он что, собирается ее съесть?

— Нет, конечно! — поспешил успокоить его Сьенфуэгос. — Мы же не дикари какие-нибудь. Это просто наказание.

— Какая дикость! — заявил туземец. — Я еще могу понять, если кого-то съели, когда человек все равно уже мертв. Но сжечь на костре живого человека — это немыслимо! Хотя мы здесь не для того, чтобы обсуждать чьи-то дикие обычаи, — тут он ненадолго замолчал, чтобы отогнать бесчисленных мух веером из перьев цапли, после чего добавил: — Передай своему господину, что по нашим обычаям я не могу запретить людям жить там, где они пожелают, но уверен, что, если он подарит моему брату двадцать колокольчиков, тот позаботится о том, чтобы Сималагоа сломала ногу. Тогда она больше не сможет вас беспокоить.

Любовь Гуарионекса к жене была, конечно, безмерна, но все же колокольчики он любил несколько больше, так что проблема благополучно разрешилась уже спустя два часа. В этот вечер вся деревня слышала истошные вопли девушки, когда ее муж с помощью тяжелой колоды и четверых соседей ломал ей левую ногу ниже колена.

— Если бы он сделал это раньше, сейчас два человека были бы живы, — высказался по этому поводу оружейник. — А если бы я в свое время проделал то же самое с моей женушкой, то сейчас сидел бы в своей славной мастерской с видом на Тахо.

— Вы скучаете по Испании? — спросил Сьенфуэгос.

— Я скучаю по Толедо. А Испания — это какое-то мерзкое изобретение. В Толедо мы все жили мирно — мавры, евреи, обращенные и христиане. Нас собрали под новым именем, сказали, будто это для того, чтобы создать новую нацию, а в результате нас лишь разделили.

— Если это услышит губернатор, он тут же вздернет вас рядом с Лукасом, — предупредил рыжий.

— Теперь этому кретину нужно беспокоиться лишь о том, чтобы его самого не повесили.

Мастер Бенито, как всегда, оказался прав: казнь румяного пушкаря лишь обострила назревающее в лагере недовольство, и в итоге большая часть поселенцев решила основать собственное маленькое королевство в бухтах и пещерах, располагавшихся неподалеку от залива, которые почти не просматривались ни из деревни, ни из форта.

Они создали своего рода республику, на которую власть губернатора не распространялась. Однако тот упорно продолжал делать вид, будто ничего не происходит, хотя любому было ясно, что осталось не более десяти человек, которые по-прежнему подчиняются его приказам и не оспаривают его власть.

На самом же деле дон Диего очень мало что мог предложить выжившим после кораблекрушения морякам, поскольку запасы продовольствия, оставленные адмиралом, закончились уже через несколько месяцев, а хлипкий частокол форта был куда менее надежным убежищем, чем гроты в скалах, и даже тяжелые бомбарды немногого стоили, поскольку единственный человек, умевший с ними управляться, сейчас разлагался на рее, при малейшем дуновении ветерка раскачиваясь на веревке, словно огромный маятник.

Таким образом, будущее колонии представлялось во всех отношениях неясным, поскольку с одной стороны находились разумные реалисты, которых с каждым днем становилось всё меньше, а с другой — республиканцы и анархисты, сторонники полного разрыва с метрополией. В центре же стояли пессимисты и наблюдатели, убежденные в том, что подобное разделение сил лишь приведет к всё увеличивающейся слабости перед лицом настоящей, грозящей всем опасности: туземцами, постоянно находящимися в ожидании.