Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге - Якоб Штелин

А как и после сего прощения Царевна София не переставала заводить подобные бунты и умыслы на жизнь столь великодушного брата и государя своего: то монарх в открывшийся один из таковых заговоров, желая узнать от неё самой некие обстоятельства, приезжает в монастырь, входит к ней со сверкающими от гнева очами, уличает её в новых на жизнь свою умыслах, и требует её признания и ответов на вопросы свои. Сколь ни явны были Государевы улики, но она однако же ни в чем не признается; сего еще не довольно: гордость её, колкостью, так сказать, упреков монарших пробужденная, разгорячает ее, и сколь колкими, столь и оскорбительными выражениями зашищаясь, обвиняет в мятежах тех его самого. Такая непризнательность, непокорность и едкость ответов её, выводят Монарха из терпения; он в крайней запальчивости сказав, что одна смерть её доставит ему безопасность, – Умри злодейка и выхватывает на поражение её меч свой. В самое сие мгновение, бывшая при царевне двенадцатилетняя служившая ей девушка, становится между государем и царевною, бросается к ногам государевым, и ухватившись за оныя, вопиешь: «Что ты делаешь, государь! Вспомни, она родная тебе сестра». Слово сие останавливает его, меч выпадает из рук его, и он помолчав с минуту, прощает мятежную и непокорную сестру, а девушку целует в голову, говоря: «Спасибо, девочка, я тебя не забуду»[142]. Успокаивается и выходит.

Из всех победоносцев наибольший есть тот, кто побеждать может страсти свои, а паче гнев, говорит один писатель.

Герой наш, по горячему характеру своему, нередко распалялся крайним гневом; но присутствие духа его и в таком положении никогда его не оставляло. Ниже увидим мы сему сильные доказательства, а здесь приведем тому же еще один пример.

Он в одно время за дерзновенные слова того же самого Лефорта крайним воспылал на него гневом и, что особо заметить должно, то было сие при одной пирушке, когда и винные еще пары затмевали несколько рассудок его. В таком кипящем, так сказать, гневе, выхватив из ножен кортик свой, устремился на поражение его; но любимец сей, знавший его совершенно, не уклонился от Государя ни мало; он обнажив грудь свою: «Рази, сказал, ревностного твоего слугу, вот грудь его!» В миг выпадает из рук его оружие, и вместо поражения бросается в его объятия и просит прощения. Аббат Милот, описывающий сие, в удивлении восклицает: «Убийца Клитов, Александр[143] тем меньшего достоин извинения, чем лучшее получил воспитание».

4. Государь прощает одного злодея, на жизнь, его умышлявшего, но суд Божий казнит его

Мы видели в деяниях великого государя, что во время второго стрелецкого бунта, воздвигнутого тою же сестрою его через ІЦегловитого, монарх от нечаянного нападения сего злодея с шайкою таких же извергов, спасся уходом в Троицко-Сергиев монастырь; что виновные в злодейском том совещании стрельцы, поражены быв страхом, уходом его причиненным, прибегли к милосердию прогневанного ими государя в помянутый монастырь, и получили отш великодушия его прощение; и что его величество удовольствовался только определением, предать казни одних зачинщиков сего заговора и бунта.

В числе зачинщиков злодейскаго заговора того, которые содержались уже в том же монастыре под стражею, находились три родные брата. Престарелая мать их узнав о близкой казни всех их, решилась просить Государя об их помиловании. С сим намерением дождавшись выхода Государева в церковь, упала она к ногам его и с слезным рыданием молила о помиловании их, представляя, что она умрет без них в нужде и голодною смертью, вопия: «Кто будет меня кормить? Кто старость мою призрит, надежа-государь, когда я бедная остануся без них?» и проч. Молодой монарх, выслушав терпеливо все это и узнав, кто эти дети её, сказал ей: «Я простить их не могу, не нарушив справедливости и своей должности; они, забыв страх Божий и свое крестное целование, восстали на меня, законного своего Государя, а следовательно и на все отечество, которого спокойствие дороже мне и самой жизни моей». Он винил также и самую ее, что она конечно; не пеклась об укоренении из детства в сердца их страха Божия, и как видно потворством своим избаловала, и тем к злодействам им повод подала. С сим словом оставил ее Государь.

Старуха, дождавшись выхода его величества из церкви, снова пала пред ним, и проливая слезы, вопияла: «Прости, надежда-государь! прости преступных детей моих; и ради Господа Бога, Пречистой Богоматери и святых чудотворцев Сергия и Никона, даруй им жизнь. Снисходительнейший государь, все выслушав, велел ей встать и говорил: Слушай, старуха! ежели Бог поставил меня царем, и вручил мне меч правосудия, для охранения спокойствия общего; то не прогневлю ли я Его, спасая врагов оного? И не навлеку ли тем и на себя, подобно Саулу, гнева его, и от потомства проклятия? Я сам плачу с тобою о пролитии крови злодеев, но должность превозмогает сожаление; и так должны дети твои, яко злодеи и злодеи нераскаянные, умереть, – поелику были уже они участниками и первого бунта и многой неповинной крови пролития, но обстоятельствами времен спаслись от заслуженной ими казни.

Мать, бросившись к ногам государевым и обливая их слезами, молила о помиловании по крайней мере хотя бы одного из них, которой бы закрыть мог очи ей и похоронить ее. Государь, тронутый наконец жалостью, сказал: «Ну что делать? Я даю тебе одного, выбери сама из них, кого ты более любишь»; и обратившись к сопровождающим его сказал: отведите ее к ним в тюрьму; пусть она изберет одного из трех преступных детей своих, и выпустите его с нею из монастыря.

Печальная мать, приведенная к ним, бросилась на шею сперва к старшему, и в положении таком пробыла около четверти часа; потом к среднему, и подобно же обняв его, рыдала, не произнося ни одного слова, напоследок же меньшему; и таким образом долго колебалась, которого бы из них избрать. Наконец будучи понуждаема решишься, избрала меньшего; и тогда же была с ним выпущена из темницы.

Но сей избавленный от казни злодей, идя с матерью из монастыря, в самых святых воротах, споткнувшись, упал навзничь, разбил себе темя и тот же час испустил дух. О сем было донесено Государю, и его величестшво, ужаснувшись суда Божия, не попустившего злодею остаться в живых, пал на колени пред образом Спасителя, и с умиленною душею молил, да отпустит ему согрешение, нарушением правосудия, от него, ему вверенного, им учиненное. Потом встав и обратясь к предстоящим, сказал: «Я согрешил, яко человек, простив из жалости злодея, недостойного жизни: но суд Божий решил иначе, не попустив остаться ему живу, и сие пребудет всегдашним мне наставлением, не прощать злодеев, вредных обществу. Страшитесь, – заключил молодой Государь, – преступники нераскаянные, строгости правосудия, вверенного мне». После сего осужденные судом злодеи были казнены.[144]

5. Отказ отцов от посылки детей своих в чужие земли для учения

Мы видели, что молодой Государь, пылая, так сказать, желанием насадить в подданных своих всякое познание, предпринял послать многих детей знатного своего дворянства в чужие земли для учения, и объявил о том отцам их. Некоторые из них повиновались тому в молчании, не смея противоречить молодому и горячему Монарху; но многие осмелились отсоветовать ему оное, говоря между прочим: «Где нашим ребятам спознать заморские хитрости! Их разума на то не станет, и потому понапрасну только великой кошт издержан будет.»

Сколь сие отрицание и упорство было чувствительно младому Государю, об этом уже сказано в своем месте; а здесь поместим на грубея оные слова увещательную речь Государеву, сохраненную нам преданием.

«Как! – с жаром произнес молодой Монарх. – Как! Разве мы не от одного Творца произведены, и не от одного Праотца происходим? Разве мы одни гневною природою лишены рассудка и ума? Разве в нас одних вложены сердца грубые и выродочные, не способные к образованию и возделанию? Разве мы одни исключены от славы мудрости человеческой? Нет! нет! мнение таковое было бы хулой на Создателя и крайняя неблагодарность. Мы имеем такие же руки, глаза и состав тела, какие имеют и просвещенные народы; следовательно имеем равные же с ними и душевные способности. Нужен только нам к тому руководишель и наше на оное согласие; а тогда и пробудятся аки от сна душевные наши дарования. И самые просвещенные народы были прежде грубы и незнающи; дети их и ныне рождаются, равно как и наши, столь же не сведущими, и одно только воспитание различает их от наших детей».

Почти подобная сей речь помещена и иностранцами, бывшими тогда (в 1689 году) в Москве с Посольством Цесарским, напечатанная в Лейпцигских ученых деяниях, Acta Editorum Lipsiensia anno 1708, каковую молодой Государь произнес при сем случае оnцам детей тех, коих назначил в посылку. А сие доказывает, что она не вымышлена, и точно в 1689 году была говорена монархом; но из следствия видно, что упорство знатных, и можно сказать всех почти подданных его, принудило Великого Государя остановить до времени сию посылку детей; ибо из Истории его видно, что первая такая посылка последовала в 1696 году, то есть пред самым Государевым отъездоь в Голландию.