Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах - Ольга Мочалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Были у нее свои поклонники. Она жила на Молчановке, где раз я ее навестила.
Наталья Бенар. Миловидная, небольшая девушка, тихая, скромная на вид, с великолепным знанием французского языка. Она ни к какой группе не принадлежала и никаких выходок за ней не числилось. Помню ее строку:
«Юность коптит у печки…»
Выходила книга ее стихов, довольно объемная, где она говорила о своей темной звезде. Брюсов рецензировал книгу Бенар и определил ее как «серьезные поиски дебютантки». Отчего так случилось, что эта «застенчивая» Наташа стала добычей каждого, спилась, заболела, превратилась в героиню трактирных скандалов, в конце концов была выслана и погибла в состоянии полного разложения? В кафе ходил некий восточный человек и откровенничал, что не выносит больше такую «женщину с надрывом». Наталья Бенар многим испортила жизнь.
Появлялся молодой человек Полонский [471], однофамилец известного поэта. Он казался думающим, ищущим, более воспитанным, но подлаживался, под общий тон. Как-то он высказался после моего выступления: «Поговорим лучше об Ольге Алексеевне, как о женщине».
Похаживал большой, добродушный Арго.
Вторым этапом Союза поэтов был дом Герцена, где звучали новые имена.
Имели успех: Марк Тарловский[472], Надежда Вольпин.
Иногда выступала симпатичная Сусанна Укше, юристка по профессии. Заслуживало одобрения ее стихотворение о попугае, хвалил Петр Коган. Она говорила: «Я ничего не добиваюсь, пишу, потому что пишется».
Показывалась прехорошенькая Варенька Бутягина. Кто-то усиленно хвалил такой ее образ:
«Я оторву от лодки берег.От сердца — память о тебе».
Встречался мне Евгений Сокол, полуслепой, но с таким даром ядовитых слов, что они прилипали накрепко. Его за это боялись. Какой-то срок своей жизни он был мужем поэтессы Лады Руставели [473]. Лада была безумно влюблена в декабриста Пестеля и готовила о нем поэму.
В 1920-х гг. Монина собрала под заявлением много подписей и свергла с председательского поста Союза Валерия Брюсова. На престол воссели Бобров и Аксёнов. Мотив был тот, что Брюсов не уделял Союзу внимания.
Из тех, кто еще топтал в те времена московские тротуары, назову Цинговатова, Акима Ипатьевича Кондратьева, Ромма [474].
Алексей Яковлевич Цинговатов был осанистый мужчина, рыжий, с толстыми, красными губами. О нем говорили: «Он страшен, он похож на вампира». «Вампир» дал мне французский роман, для пробы в редакции, как переводчицы. Я перевела указанные 20 страниц. Он ответил: «Переводить Вы, конечно, можете, но смотрите на этот эпизод, как на случай». Он приглашал меня в театр, на пьесу «Каин». Центральным местом в спектакле был страшный женский выкрик:
«В мире — смерть!»
Цинговатов написал брошюру о мытье полов.
Александр Ромм читал небольшое изящное стихотворенье. Тема была: «Те, кто придут ко мне сегодня, не застанут меня дома. Меня нет дома для самого себя».
Аким Ипатьевич, не знаю, что писал, но хвастал своей библиотекой и с презреньем смотрел на мои рваные туфли.
Кажется, все, что могла сказать.
Стихотворения
«Рассветный час» (1917–1924)
«Спокойной девушке в себе не верю…»
Спокойной девушке в себе не верю.Не мне со страхом закрывать, когдаСтучатся, двериЗавистнице, ветрам и зверю.Осенний вечер кровь прольет и стынет.Широко небо пустоту полей раздвинет.Трещат кое-где костры.Усталый Человек лениво сук подкинет.Я выйду, пью полей холодное дыханьеИ слушаю, дрожа, родное тоскованьеВ тягучем волчьем завыванье.Вот только нет на теле волчьей шубы…Голодный взгляд и странно сухи губы…И жуток смех, открывший зубы…
Сон
1Сон крепок, словно сытый волк,С дождей взял серебро и шелк.Днем в белых тучах тихо бродит сон.Кто любит сон, тот странно днем смущен.Сон — жизни снег — земле,Сон — белое перо в орле.Сон плавность девушке даетИ воину подносит мед.Есть тихие, родные сну слова,От них закружится, слабея, голова…
2Нежный, видела во сне,Преданно тебя любила.Сплю я крепко на спине.Рано. Солнце не всходило.Поезд. Люди. Суета.Мы как будто едем к морю.Бледно-розовы уста,Сильны руки, звонки шпоры.Милый, синий, милый взгляд.Я проснуться не хотела!Встала рано, вышла в сад —Словно облачное тело…
3Догнал меня на дорожке. Как целовались…Осень, весна и начало зимы.Блаженные колокола качались,И жили только деревья да мы.
И, затаив за бледностью силы,На нас опустила взоры смерть.И так неуклонно ты умер, милый,Словно продолженье нежности — смерть.
Помню себя легкой, как пена,Взнесенной на последнее острие.Неизъяснимой была перемена,Странной — и я вступала в нее…
4Кого искала, догоняла,Какою песнею томилась,Когда с румянцем ярко-алымВдруг на лугу я очутилась?
День, одаренный крупным зноем,Здесь делал явными все силы.Луг изумрудным был покоем,Где незапамятно любила.
Остановилась, проясниласьИ в свет я солнечный врастаю,И в сердце, что смятенно билось,Ширь золотую ощущаю.
И где течет, блистая, речка,Пьяна от солнечного смеха,Я кругло-звонкое словечкоБросаю на лесное эхо!
5Час просыпанья, как лазурный грот,Сияет музыкой безмолвной.Пока сильнеет пламенный восход,Час плещет ласковые волны.
Прозрачно сплю, и ум мой ослеплен.Вся в облачном движенье келья.Как бережливо преломляет сонДень розовым достоинством веселья!
«О, полумесяц, сердце не царапай…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
