Серебряный лебедь - Дина Лампитт

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Их здесь нет, — сказала мать-настоятельница, — ни ее, ни камергера. Они оказались предателями — похитили узников императора и получили по заслугам.

Гиацинт похолодел:

— Она ведь не…

Служительница Господа очень серьезно посмотрела на него. Она давно забыла истинное значение слова «милосердие» и готова была разорвать на куски всякого, кто попадался на пути к Его истине, Его законам. Она превратилась в безжалостную машину, призванную служить догме, и теперь ее глаза сузились, губы сжались, отчего лицо стало жестоким.

— Мертвы? Нет. Они оба в тюрьме. Но вы можете помолиться об их грешных душах.

Гиацинт отошел, громко стуча ботинками по каменному полу.

— Тогда я поеду к ним.

Настоятельница пожала плечами.

— Как вам будет угодно. — Этот человек уже не интересовал ее. — Да исполнится воля Божья!

Стены комнаты стали бесформенными, барабанные перепонки Гиацинта готовы были разорваться, он снова услышал, как тысячи голосов позвали Прионнсу Тиарлэч, и увидел какого-то смельчака, размахивающего знаменем.

— Она уже исполнилась, мадам, — сказал он, оборачиваясь в дверях. — Принцесса Клементина сейчас на пути в Рим, где сразу же выйдет замуж за короля Джеймса и родит от него сына, который восстановит династию своего отца. Он станет гордостью Шотландии и нашей общей гордостью.

Монахиня стояла напротив окна, и ее одежда казалась совсем черной на фоне заснеженной земли. Она подняла вверх распятие, висевшее на шее, и проговорила:

— Изыди в преисподнюю, откуда ты появился на свет!

— Да простит Господь вашу безжалостную душу! — С этими словами он развернулся и вышел из святого дома Христовых невест, ни разу не обернувшись.

— Проклятие! — воскликнул заключенный скрипучим голосом. — Эта чертова дыра ужасно меня утомляет!

Он стоял по той простой причине, что его ноги были прикованы к стене и любое другое положение было невозможным. Он прислонился к влажным камням, держа руки за спиной и поворачивая голову, чтобы хоть как-то дать отдых шее. Он находился в камере подземной тюрьмы, которая располагалась под крепостью в Инсбруке.

— Закрой свой девчачий ротик, пижон, — проворчал голос напротив, потому что, хотя заключенный и говорил по-английски, значение его слов было вполне понятно.

— Черт, не говори ты на своем тарабарском языке.

Вместо ответа в заключенного полетел кусок дерьма, испачкав все его когда-то такие изысканные атласные брюки, после чего тот с удивительной быстротой вытащил руку из-за спины, и его кулак обрушился на живот противника. Бедняга застонал, упал и стал корчиться на полу, источающем отвратительный запах. А заключенный без передышки обрушил на обидчика еще один удар.

За этим занятием и застал его Мэтью Бенистер, который вглядывался в темноту при тусклом свете тюремной свечи, приложив к носу платок, чтобы хоть как-то заглушить смрад человеческих отходов.

— Шатедо! — позвал он по-французски. — Я пришел повидаться с вами. Меня зовут О'Тул. Я друг капитана Вогана.

От звука его голоса в заключенном произошли любопытные изменения. Он гордо поднял голову, напряг усталую спину и выпрямил закованные в кандалы ноги.

— Ну-ну, Бенистер, — протянул он. — Я ждал вас. Как поживаете?

Гиацинт был крайне удивлен. Он сузил близорукие глаза и обнаружил, что стоит лицом к лицу с Джозефом Гейджем.

Казалось, что в мае вернулся март — над проливом дул страшный ветер, море бушевало. Большинство пассажиров спустились к себе в каюты, страдая от морской болезни. Но на палубе стояла молодая женщина и смотрела на пляшущие волны, а рядом, заслоняя ее от брызг, стоял мужчина с огромным шрамом на лице. Наблюдая за каждым изменением выражения его лица, посторонний мог бы счесть этого человека абсолютно бесстрастным — мужчина напоминал охотника, высматривающего добычу, был спокоен, неподвижен и, похоже, старался не напоминать о своем присутствии. Но это впечатление было обманчивым. Проницательный человек сразу понял бы, что он без промедления и колебания убьет каждого, кто посмеет отнестись к его спутнице без должного уважения. Митчел, дитя скал и долин, озер и водопадов, человек с твердой волей и сильным духом, полюбил неистово. Характер его отца был таким же жестким, мать, выносившая его, умерла через час после рождения сына. Митчел был скуп на эмоции. В его жизни, лишенной теплоты, нежности, человеческой заботы, встреча с Мелиор Мэри была подобна грому среди ясного неба. Митчела самого пугала сила этого чувства.

— Посмотрите туда!

Он с трудом оторвал жадный взгляд от ее глаз, лица, волос.

— Видите? Волны похожи на белых лошадей. Возможно ли, чтобы огромные белые лошади жили там и плавали в морской пучине?

Он молча подумал несколько секунд, а затем ответил:

— Кто знает, мисси. Есть такая шотландская легенда о чудовище, живущем в озере. Говорят, что святого Колумбу попросили изгнать его, но даже ему это оказалось не по силам. Может быть, и лошади тоже оттуда, из бездонных глубин.

Она повернула голову и посмотрела на него своими огромными, широко открытыми глазами туманного сиреневого цвета, в которых отражалось бурлящее море. Из-под ее капюшона выбился серебристый локон.

— Как было бы прекрасно поймать одну из них, привезти в Саттон и смотреть, как она с грохотом будет скакать по лесу. Вам очень понравится мой дом, Митчел. Надеюсь, вы останетесь там надолго.

— Очень многое зависит от вашего отца, мисси. Кто знает, как он вас встретит.

Мелиор Мэри засмеялась, подставляя лицо ветру.

— О, вас-то он примет с радостью. Вы служите графу Нитсдейлу и являетесь другом короля Джеймса. В глазах отца вы не можете поступать неправильно. Это мне придется искать себе убежище.

— Он не тронет вас.

Митчел так спокойно и уверенно сказал это, что Мелиор Мэри удивленно уставилась на него:

— Почему вы так говорите?

— Потому что вы рисковали жизнью ради принцессы, а если я не прав, то первый убью его.

Но последние слова он пробормотал очень тихо, и Мелиор Мэри не расслышала их за ревом ветра.

— Вы очень преданный друг, Митчел, — сказала она и положила маленькую сильную руку на его локоть.

— …Но я обещал Джону Уэстону, что не вернусь в Саттон.

— Проклятие, Бенистер, я прошу вас только об одном: в целости и сохранности доставить туда Сибеллу. Она совсем одна и сбита с толку, потому что не получала от меня никаких известий с тех пор, как я отправился провожать принцессу и ее мать в Рим. Если бы я тогда знал, что в результате попаду в эту чертову клетку, то ни за что не поддержал бы такую идею.

Джозеф сидел в грязи. Его волосы, отросшие до плеч, были полны вшей. Кандалы с него сняли — Гиацинт поднял шум и заставил тюремщика сделать это.