Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Армстронг привыкла к людям, утверждающим, что не могут петь. На ее семинары приходили тысячи участников, связанных по рукам и ногам своими «должен» – «ограничениями, тревогами, смущением и потребностью в одобрении. Слишком часто все это навязывается нам соревновательными и основанными на излишней критике методиками преподавания музыки и пения в нашей культуре». Один из способов обойти эти трудности – показать участникам, как задействовать другие части тела. Вся группа целенаправленно движется, словно идет через поле, и Армстронг постепенно вовлекает их в перекличку, которая становится все более и более напевной, и в итоге, как вы можете догадаться, участники начинают следовать мелодиям. Другими словами, она внушает, что собравшимся не нужно петь, достаточно что-то выкрикивать, а затем незаметно превращает эти крики в музыку.
– Я никогда не критиковала чей-либо голос, – рассказала мне Армстронг, когда мы углубились в обсуждение пения, политики и феминизма. – Думаю, это некрасиво и совершенно бесполезно. На многих людей, особенно женщин, осуждение и критика со стороны родителей, учителей, руководителей хора может действовать разрушительно. [Они думают: ] «Если мой голос ужасен и рождается где-то внутри меня, значит, и я ужасна».
Если предположения антропологов верны и первыми образцами человеческого пения были колыбельные, спетые детям, особенно печально, что в нашей соревновательной и ориентированной на публику культуре женщины так часто стыдятся издаваемых ими музыкальных звуков. Я вижу какую-то злую иронию в том, что те самые люди, которые изобрели песни, теперь считают себя недостойными петь.
– В моем преподавании я уделяю особое внимание слову «безопасно», – рассказывает Армстронг. – Парадоксально, но как только люди начинают чувствовать себя в безопасности и доверять, они проявляют гораздо бóльшую готовность рисковать и бросать вызов самим себе.
°°°
Тут я, признаться, немного запутался. Критиковать чей-то голос – одна из главных обязанностей музыкального критика. Впрочем, я никогда официально не исполнял обязанности такового, и даже когда рецензировал книги для The Guardian, у нас с редакторами была негласная договоренность: я держался подальше от всего, что мне, скорее всего, не понравится. Говорить творческому человеку, что его творчество дрянь, – не самая желанная для меня работа.
Впрочем, я не соцработник и не психотерапевт. Я посвятил жизнь познанию искусства, а одна из форм познания – это оценка: великолепно, прекрасно, хорошо, посредственно, неудовлетворительно, ужасно. Я не отношу себя к экспертам, которым необходимо каждому альбому присудить оценку по шкале до одного до десяти и которые любят составлять рейтинги исполнителей от лучшего к худшему, и я никогда не тратил время на размышления о том, был ли Майлз Дэвис более или менее «значительным», чем Вагнер. Но я не могу не отмечать различий между одними звуками и другими, как и не могу не иметь предпочтений.
Для моих ушей (точнее, для моего мозга, а еще точнее – для сложной эстетической философии, сформированной своеобразной реакцией на окультуривание) японский фолк-певец Кан Миками звучит интересно, а Иэн Гиллан, ведущий вокалист группы Deep Purple, – неинтересно. Это суждение невозможно обосновать в объективных терминах. И Миками, и Гиллан бессовестно переигрывают, являя собой живую карикатуру на страсть – мачизм и клоунство в одном флаконе. Но для меня Миками звучит «аутентично», а Гиллан – «фальшиво», хотя я не японец, так что мне трудно оценивать такие нюансы в пении на незнакомом языке.
Иэн Гиллан продолжал петь в Deep Purple, когда ему было уже за семьдесят, и его голос был далеко не таким, как в двадцать. От этого никто не застрахован. Слушая, как Гиллан пытается исполнить песню, сочиненную во времена, когда он обладал гораздо бóльшим диапазоном, чем сейчас, я испытываю за него неловкость. Старость имеет неоспоримые физические последствия. Я не стал бы смотреть, как бывший олимпийский бегун ковыляет по беговой дорожке в девяносто.
Оперная певица Джоан Сазерленд покинула сцену, когда ей было немного за шестьдесят. В интервью, которое она дала на радио за пять лет до смерти, Сазерленд спросили, не может ли она передумать. «Боже мой, солнышко, мне семьдесят восемь, – воскликнула дама-командор Ордена Британской империи. – Я бы ни за что не вышла петь с тем, что осталось от моего голоса. […] Когда поешь, используешь не только голос, но и легкие, и диафрагму, и все это подвержено старению. […] Нравится вам это или нет, тело постепенно разрушается, и я просто не получала нужной отдачи от внутренних органов – печени, легких, сердца и так далее… Пора было остановиться».
°°°
Действительно ли приходит пора остановиться? Фрэнки Армстронг могла бы заявить, что никогда не поздно начать. Профессор Гренвилл Хэнкокс, с которым вы уже познакомились в одной из предшествующих глав, наверняка заявил бы, что невозможно стать «слишком старым» или слишком немощным и неспособным петь. В основе таких разногласий лежит отличающиеся в наших культурах представления о том, для чего мы поем.
Джоан Сазерленд обитала в царстве классической музыки, в среде, насквозь пронизанной придирками и неодобрением. Даже на пике славы ей приходилось защищать репутацию от обвинений в «смазанной» дикции и «вялом» чувстве ритма. Критик, чьи резкие эпитеты я процитировал, называет себя поклонником Сазерленд и в конечном итоге приходит к выводу, что ее достоинства перевешивают недостатки. Сравнивая ее по пунктам с другой знаменитой обладательницей сопрано, Беверли Силлс, он описывает обеих как «эквилибристок колоратуры», проводя параллель между музыкальной сценой и цирком, где публика только и ждет, когда певец упадет.
В рок-музыке стандарты не такие строгие. Методы экспертизы, с которыми критики классической музыки подходят к сопрано, чтобы убедиться, что вокалистка взяла верхнее фа в решающей восьмой фразе четвертой арии, едва ли применимы к концерту Deep Purple на московской арене «Мегаспорт». И в самом деле, придиры могут ворчать, что голос Иэна Гиллана «сдал», однако многие люди будут настаивать, что он так же чертовски крут и великолепен, как и всегда. Дело в том, что в старом роке существует солидарность между стареющими исполнителями и стареющими фанатами – взаимная благодарность за то, что, несмотря на лысеющую голову, растущий живот и онкологические операции, группа пока в состоянии выйти на сцену, а фанаты пока в
