Полдень, XXI век (ноябрь 2012) - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Москва», «нефть» – это все образы реальности, где некие неправильные, бесплатные блага дискредитируют «настоящий» труд, позволяя всем пренебрегать как мускульными усилиями каменщиков, так и необходимостью строить звездолеты. Картина реабилитации «правильного» труда дана во второй части дилогии Андрея Рубанова – «Живой земле». В этом романе дана картина Москвы, лишившейся всех нефтяных и арендных доходов, наркотическая трава в ней зачахла, и в городе воцарилось общество, напоминающие времена НЭПа: да, буржуазия есть, но богатых и пользующихся предметами роскоши людей считают «гражданами второго сорта».
Главный герой «Живой земли» Андрея Рубанова – идеальный гражданин в новой Москве, молотобоец с мозолистыми руками, твердыми моральными принципами и презрением к роскоши, этакий выходец из старого советского искусства. Герой «Живой Земли» даже специально добивается, чтобы ни ему, ни его любимой девушке не представилась возможность получить интересную творческую работу в Нью-Москве – городе в Сибири, унаследовавшем всю праздность, роскошь и прочие грехи прежней столицы.
В «Живой земле» главный герой добровольно и с радостью занимается общественными работами – то есть тем, к чему других, не столько идеальных граждан приговаривают по суду за различные преступления. Это, кстати, фактически дает герою-добровольцу судебный иммунитет: никакой судебный приговор ему не страшен, любой возможный срок общественных работ он отработал еще до суда. Что любопытно, общественные работы в «Живой земле» заключаются в разрушении небоскребов – то есть дворцов праздности и роскоши, оставшихся в Москве с тех времен, когда этот проклятый город не трудился, а купался в праздности, продавая Китаю природные ресурсы, и население в ту эпоху не трудилось, а занималось всякими «креативными» специальностями. Которые, конечно, слова доброго не стоят.
Но еще важнее, что в личности главного героя «Живой земли» отражается двойственная природа труда: то, что для одних наказание за преступление, то для других идеальное состояние, причастность к полноценному бытию. Труд (пот и мозоли) – один и тот же у наказуемых преступников и добровольцев, различается лишь отношение к нему.
И это немаловажно.
В реальности, находящейся за пределами фантастических романов, культ труда всегда сталкивался с распространенным ощущением труда как чего-то мучительного, которое ориентировало и фантазии и реальное социальное поведение людей на поиск путей уклонения от «всеобщей трудовой повинности». Трудовая утопия – поздний продукт холодного интеллекта, куда понятнее и ближе человеческой натуре утопия для лодырей, где царит праздность и булки растут на деревьях.
Классовые битвы на ранних фазах индустриализации именно потому были так жестоки, что тот труд был невыносим ни за какую зарплату. Марксизм не знал или, может быть, скорее не решался сформулировать секрет собственного успеха, который заключался в том, что труд надо было определить не только как «затраты физической энергии», и не только как преобразование материи, но и как страдание, и именно в перенесении страдания в процессе труда и состоит суть «эксплуатации», а вовсе не в отчуждении произведенной стоимости, что само по себе если и обидно, то может быть переносимо. Успех революционных призывов происходит от того чувства облегчения, которое испытывает всякий трудящийся, когда можно прервать цепь борьбы за существование и прекратить повседневный труд.
Стремление избежать тяжести труда, убежать от нее управляет всем развитием человеческой и особенно западной цивилизации, причем это отражается не только на сфере труда – труд становится все более гигиеничным и физически легким, – но и на сфере образования, где идет множество экспериментов, пытающих сделать обучение детей менее напряженным, менее тяжелым, менее мучительным, более легким и естественным, – и, как выясняется, на этом пути развитые страны могут жертвовать даже качеством высшего образования.
Алхимическая проблема, которую пыталась решить советская культура и, можно сказать, вся советская цивилизация: как превратить тяжесть труда в радость труда? Как создать страну, в которой, как в одном фантастическом стихотворении Заболоцкого, «не видно тяжести труда, хоть все вокруг в движенье и работе»?
Витамин для утопии
Если труд мучителен, но занимаются им добровольно и радостно, то занятие трудом есть именно то, что называется добровольным уходом на муки, – то есть «жертвование собой». Так тема труда переходит в тему самопожертвования, которая подвергнута самому тщательному исследованию в замечательном романе Ольги Славниковой «Легкая голова». Романе о том, как некие спецслужбы требуют от человека покончить с собой, поскольку в противном случае по неясным мистическим причинам Россию настигнут всякие бедствия, вроде масштабных терактов.
Главного героя «Легкой головы» невозможно назвать положительным. И профессия его далека от наших посконных трудовых идеалов – рекламный менеджер. Он эгоистичен, хитер и удивительно жаден до денег. Короче говоря, он воплощение «московских», «буржуазных» грехов. Однако читатели, которым этот герой не нравится, вместе со спецслужбами натыкаются в романе на пустяковую проблему – право этого сомнительного человечишки на жизнь. Очень мало каких-то правовых или моральных причин ему в этом праве отказать и от него эту жизнь потребовать. Жизнь, конечно, отнять можно, и очень легко, но вот побудить эгоистичного обывателя добровольно от нее отказаться очень трудно. Можно, конечно, апеллировать к самопожертвованию. Вспоминать о солдатах, отдающих жизнь на войне, о традициях служения родине. Если «Хлорофилия» Андрея Рубанова пронизана беспокойством от невозможности либо нежелания заняться трудом, то «Легкая голова» Славниковой – беспокойством, порожденным невозможностью или нежеланием жертвовать собой. Но как бы там ни было, никакой красивой картинки, никакой утопии, никакого нового мира свободного труда уже не получится, а будет лишь кровавая история про травлю несчастного человека спецслужбами. В итоге добиться «самопожертвования» от главного героя удается лишь обманом, убив его жену.
Когда у писательницы Айн Ренд спросили, а что же плохого в самопожертвовании, она ответила: «А что плохого в доведении до самоубийства?»
Добровольного самоубийства государство требует от своих граждан и в романе Анны Старобинец «Живущий», в котором, наряду с прочим, также исследуются извечные русские вопросы: каковы пределы «долга» человека перед обществом, и как далеко можно заходить в требовании самопожертвования. Согласно аннотации, согласно заголовку, а также согласно некой принятой в романе идеологии, «Живущий» – роман о том, как «человечество превратилось в единый, постоянно воспроизводящий себя организм». Но при внимательном чтении выясняется: на самом деле единый общечеловеческий организм – Живущий – вовсе и не существует. То есть и автор, и герои уверяют, что он есть, и даже в конце герои слышат стоны умирающего Живущего, – но в чем заключается его существование, помимо стонов, остается совершенно неясным. Во всяком случае, все люди в изображенном в «Живущем» мире являются совершенно самостоятельными личностями, обладающими свободой воли и возможностью взбунтоваться против социального целого. Таким образом, Анна Старобинец на самом деле написала роман совсем о другом. Прежде всего, в «Живущем» изображено общество, в котором реинкарнация (переселение душ) объявлена официальной доктриной, и более того – налажен онлайновый автоматизированный учет того, когда и где возрождается только что умерший человек. Всем «переселяющимся душам» присвоен идентификационный код, число душ постоянно (3 млрд.), между смертью и новым рождением души в нормальном случае проходит 5 секунд, поэтому смерть называется «5 секунд тьмы». Старбинец делает безусловно логичные выводы о том, какими свойствами должно обладать такое общество.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});