Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

А не сам ли князь использовал движения против себя, дабы заполучить то, что ему насущно? В самом деле, когда его посвящали в мистики, князю весьма подходила должность обер-прокурора. Имея одно из заглавных мест в иерархии тайного ордена, ему стало потребно освободиться от лишних обществ, дабы возглавлять единственное. Он начинает изгонять масонов и иезуитов, и для вида даже отрекается от своего иллюминатства, для чего как нельзя лучше меняет обер-прокурорство на министерство, ведающее всеми религиозными и прочими мистическими течениями. Ход удачный, ибо бывшим своим сторонникам он представляется лицом пострадавшим, а не игроком, разыгравшим их как мелкую карту в длинной партии. А совершив успешно сей подвиг, он мнимо уступает решению государя, подав в отставку и заполучив самое ценное и необходимое в то время – почту, с тех пор обретя неслыханную власть читать переписку членов всех обществ, одновременно разыскивая по свету странные манускрипты. Так ни одна бумага, пересекающая границы империи, не остаётся им незамеченной. И возможно, что сам я уже три года нахожусь под пристальным оком незнакомого мне, но чрезвычайно могущественного лица, о котором я знаю только кучку злоязычных слухов, он же обо мне – всё. Всё – что делаю я, что думаю, кому пишу, кого люблю и о чём тревожусь – без остатка может быть достоянием этого противоречивого человека.

К вечеру того дня, когда до моего отплытия оставалось чуть более полутора суток, в сопровождении Серебрякова и двух офицеров личной гвардии султана, одетых совершенно на европейский манер, отправились мы во дворец Топкапи. Увидеть самого Махмуда, грозного реформатора и безжалостного истребителя янычар, я не ожидал – султан жил в ту пору во дворце Чараган. Я надеялся, что это придаст моему нечаянному визиту оттенок неофициальный, и мне легче будет достичь непростой моей цели по причине строгостей, везде и всегда ослабляемых в отсутствие повелителя. Как оказалось вскоре, надежды сии питал я напрасно.

Два часа ожидания скрашивались бесчисленным количеством трубок и напёрстков кофе, от коего вскоре стал ощущать я тяжесть в животе. Смеясь над свойством сим этого коварного напитка, драгоман сказал служителю несколько слов, и моё состояние значительно облегчилось посещением устроенного совершенно не по-нашему прекрасно убранного места, устланного мрамором и имевшего в умывальниках вдоволь чистой воды. Придворные сановники ещё долго после этого по очереди сменяли друг друга и выслушивали одну и ту же просьбу, неизменно повторяя «бакалум», после чего меня, наконец, проводили к человеку, в котором верно угадал я начальника над хранителями сокровищницы.

Когда-то давно, ещё в пору моего паломничества, драгоман наш объяснил, что это отдалённо означает «поглядим, подумаем». Не раз и не два уж доводилось мне слышать этот уклончивый ответ повсюду в сирийских краях, где только есть чиновники. После него полагалось ожидать всякого, обыкновенно – молчаливого отказа, но не столь давно после многолетней порции своих бакалумов Соединённые Штаты, смогли, наконец, посылать корабли к пристаням Золотого Рога, а родство полумесяца и звёзд на флагах (при очевидном покровительстве первого вторым) дало повод жителям полагать, будто неведомая держава прибыла просить у престола халифа инвеституры на царство. Тут конечно помогла утрата инвеституры (а их конечное число) некоторыми великими европейскими державами, кои, косясь друг на друга, проявили-таки редкостное единодушие в вопросе Греции. Правда, от заокеанских просителей потребовали ещё и военного союза, коего те постарались избегнуть словно чёрт ладана: одно дело покупать для продажи в Китае опиум в Константинополе, где он дешевле нежели в Смирне, другое – воевать по всему свету против союза пяти наций.

Мой сановник, очевидно, принадлежал к числу мусульманских староверов, и потому не удивился я, что правоверный не привстал навстречу гяуру. Приветствия мира я также не дождался, зато после пожелания, родственного нашему добро пожаловать – «хошь гельди, сефа гельди» он спросил меня о состоянии моего кейфа «кефенезим, эфенди», на что ответил я приложением правой руки к устам и лбу. Оставшись наедине с ним, в который уж раз поведал я свою просьбу. Вместо отказа он долго излагал мне недурным английским законы и традиции, относящиеся ко дворцу. После перешёл он на турецкий, который, кажется, предпочитал иностранному по той же причине, что и мы используем русский в официальных речах. Но если у нас это диктуется необходимостью канцелярий выражать без купюр всю гамму верноподданнических вензелей словесных оборотов, то здесь я слышал бесчисленные «машаллах, иншаллах, аллаха-манет». Он ронял глубокомысленные цитаты о предопределении с весомостью менялы, роняющего на прилавок дукаты, из чего явно следовало одно: дозволения я не получил. Но характер не позволял мне сдаваться. Подкуп тут не годился. «Бакалум», – повторял мне он всякий раз несравненную турецкую поговорку.

– Но генерал Себастьяни посещал сераль, – употребил я один из аргументов. – И случилось это в отсутствие султана, который тогда находился в Бешекташе.

– Да, – последовал глубокий кивок, – но соизволения генерал ожидал не один месяц.

– Может ли мне помочь такое же терпение?

– Бакалум. Здесь, как и в вашем Отечестве, умение ждать многого стоит. Но за время моей должности уже более двенадцати лет никто из христиан не входил в сераль. – Он заправски владел восточным искусством оканчивать общими местами любой разговор. Я попутно отметил для себя, что он очень неплохо изучил и быт европейский, ибо в турецком языке, порождённом кочевым прошлым, нет даже самого понятия о том, что мы именуем Отчизной. Идя на смерть, османлы воюет за свою веру и семью, почитая династию султанов, от имени которого идёт их прозвание, но не за Отечество, как француз или немец.

– Но как же Дмитрий Дашков?.. – рискнул начать я и, кажется, оправданно.

Стремительный взгляд, брошенный из-под крутых бровей, послужил мне лучшим признаком, что Муравьёв, возможно, попал в самое яблочко.

– Знаете, что говорят здесь об успехах египетского паши? – почему-то спросил он. – Объясняют их тем, что нашёл он в руинах Нубии книгу, которая содержит заклинания древнейших времён. Вы что-нибудь слышали об этом?

– Разве не Бог управляет всеми делами земными и воинствами небесными?

– О, без сомнения! – тут же согласился он, и я пожалел, что поспешил осадить его, ибо теперь он совершенно замкнулся, и всё это время натиск волн моего красноречия разбивался о скалу его молчания. Лишь тогда уста его отворились снова, как принесли ему добрую весть о том, что солнце зашло. Означало это, что может он отойти в другую комнату и подкрепиться. Он с извинениями вышел, а мне принесли кофе и чашку шербета. В серале нет чубакчи-баши, служителя, занятого исключительно заботой о чубуках, а каведжи-баши – слишком важная персона, чтобы обслуживать европейца, но один из помощников кофейного смотрителя очень ловко исполнил не вполне свойственные ему обязанности, раскурив трубку и повернув трёхаршинный черешневый чубук вокруг серебряной тарелочки так, что конец его оказался в точности у моих губ. Длина чубука и богатство трубки, которая вообще имеет первенство над пистолетами и саблями, служила добрым намёком, и я остался, потому как рассчитывал переубедить сытого вельможу против вельможи голодного.