История России с древнейших времен (Том 7) - Сергей Соловьев

В 1548 году католический виленский епископ Павел жаловался Королю, что в его епархии многие жены мужей своих покидают, живут с жидами, турками, татарами, забыв свое христианство. Но подле этих известий, которые не могут дать нам выгодного понятия о нравственном состоянии в Западной России в описываемое время, встречаем известия, которые показывают и действия животворного начали, которое будило человека и указывало ему высшие цели жизни: на дороге, по которой проезжал С пира пьяный пан с женою, тоже нетрезвою, оба, как в пьяном, так и в трезвом виде, не уважавшие жизни, чести и собственности меньших братий; на дороге, по которой ехал пан с вооруженным отрядом слуг и крестьян, чтоб напасть на имение своего противника; на дороге, по которой шли слуги и служанки, чтоб сделать пред судом ложное показание или бесстыдно объявить ложным справедливое, - на этой же самой дороге можно было встретить молодого человека, который, испытав беду, признал ее божиим наказанием, за известный грех свой для очищения себя от него предпринял подвиг: идет пешком собирать на церковное строение.

Мы видели нравы, образ жизни, взаимные отношения панов западнорусских; теперь войдем в их жилища, в эти домы, где они пировали, ссорились и мирились. Среди обширного двора находился большой дом с большими сенями; из сеней вход в светлицу, в светлице двери на завесах, четыре окна, стол дубовый на ножках, вокруг четыре скамьи, печь муравленая зеленая; из светлицы ход в кладовую. Из тех же сеней, на противоположной стороне, вход в другую светлицу, в которой такая же мебель, как и в первой, и ход в другую кладовую; из тех же сеней лестница наверх. Кроме большого дома, на дворе еще несколько строений, светлиц с окнами, вправленными в олово, столами разноцветными, дубовыми, липовыми, печами муравлеными зелеными, скамьями при стопах и вокруг светлиц, кроватями дубовыми, камельками, над воротами галерея с окнами; при описании панских дворов встречаем и старое знакомое нам слово гридня: на дворе гридня большая, в ней стол, вокруг четыре скамьи. Дом со стороны пруда и дикого леса огорожен острогом.

Нравственное состояние общества со всеми своими сторонами, светлыми и темными, должно было отразиться в памятниках литературных. Мы видели, что окончательная, доведенная до крайности, борьба между новым порядком вещей и остатками старины не прошла молча. Двое потомков Мономаха, потомок старшей линии, линии Мстиславовой, князь Андрей Курбский-Смоленский-Ярославский, и потомок младшей линии, линии Юрия Долгорукого, Иван Васильевич московский, царь всея Руси и самодержец, сразились в последней усобице, в последней которе, сразились словом, Но одна крайность борьбы, один личный характер борцов не объясняет нам вполне явления; надобно прибавить, что борцы эти воспитались в словесной борьбе, в преданиях о ней, привыкли признавать за этою борьбою важное значение, привыкли уважать это новое оружие-слово. Борьба, которая при Грозном оканчивалась, борьба государей московских с основанными на старине притязаниями княжескобоярскими, началась при Иоанне III и тогда же была уже соединена с литературным движением; борьба Софии Палеолог с Патрикеевыми и Ряполовскими тесно была соединена с церковною борьбою по поводу ереси жидовствующих; одною материальною борьбою, преследованиями и казнями, дело не могло ограничиться: Иосиф Волоцкий, требуя от правительства строгих мер против еретиков, должен был вместе с этим написать книгу для их обличения. Враги Иосифа не оставались безмолвными: заволжские старцы опровергали письменно мнения Волоцкого, старец Вассиан Косой (князь Патрикеев) был представителем этих старцев, считался в Москве одним из самых грамотных и смышленых людей. Является Максим Грек - светило тогдашней науки; около него собираются русские грамотные люди, он образует учеников, в числе которых считает себя и князь Курбский; но около святогорского старца собираются также люди, недовольные новым порядком вещей, принесенным гречанкою Софьею, движение литературное опять тесно соединено с политическим; Максим Грек подвергается опале вместе с Вассианом Косым, их враг-митрополит Даниил-также один из самых плодовитых писателей времени; в борьбе политической постоянно употребляется оружием слово. Таким образом, литература политико-церковно-полемическая, которою обозначается описываемое время, явно ведет свое начало оттуда же, откуда начинается борьба политическая, от борьбы Софии и Волоцкого с Патрикеевыми и жидовствующими.

Мы уже знакомы с произведениями пера Иоаннова; но прежде мы преимущественно должны были обращать внимание на содержание этих произведений; теперь же скажем несколько слов о форме, ибо последняя также послужит нам объяснением характера этого знаменитого исторического лица и средств, которыми владел Иоанн. По тогдашним средствам к умственному образованию Иоанн был начетчик, самоучка, и с ним случилось то же самое, что можно видеть и теперь на подобных начетчиках: формы языка, на котором читал он, формы, имевшие для него важное, священное значение, эти формы густо столпились в его памяти, и когда он хотел употреблять их, то, без изучения особенностей этих форм, руководясь только одною памятью, он часто не мог совладеть с ними, с постройкою речи, накидывал слова, предложения без связи, бросался от одного предмета к другому, не окончивши одного, начинал другое. Сюда же должно присоединить еще страстность Иоанна, которая препятствовала ему спокойно обдумывать то, что он писал.

Что читал Иоанн, это ясно видно из его писем: священное писание, переведенные сочинения отцов церкви, русские летописи, хронографы, из которых брал сведения о римской и византийской истории; но преимущественно он находился под влиянием двух первых, так что послания его наполнены местами из св. писаний и сочинений св. отцов. Талант Иоанна виден в искусном употреблении средств: в переписке с Курбским он ловко обращается к религиозному чувству последнего и выставляет ему на вид ту сторону его поступка, против которой это чувство особенно должно было вопиять: "Князь, зачем ты продал душу за тело; ты озлобился на меня и душу свою погубил, потому что поднял руки на церковное разорение. Не думаешь ли, что убережешься от этого? Никак. Если ты пойдешь вместе с ними (литовцами) воевать, то непременно будешь церкви разорять, иконы попирать, христиан губить. Представь себе, как нежные тела младенцев будут попираемы и терзаемы конскими ногами. Таким образом, твое злобесное умышление разве не уподобляется Иродову неистовству, направленному против младенцев? Неужели ты назовешь это благочестием? Итак, ты ради тела погубил душу, ради славы мимотекущие приобрел бесславие, и не на человека озлобился, но на бога восстал. Разумей, несчастный, с какой высоты и в какую пропасть ты низвергся душою и телом! Могут понять и там, кто поумнее, что ты отъехал, желая славы мимотекущие и богатства, а не от смерти бегал. Если ты праведен и благочестив, то зачем испугался неповинной смерти, которая не есть смерть, но приобретение". Потом Иоанн словами писания доказывает, что и самый отъезд Курбского, даже и без войны против православного отечества, есть грех: "Зачем ты презрел Апостола Павла, который говорит: "Противящийся власти божию повелению противится". Смотри и разумей: кто богу противится, тот называется отступником, и это величайший грех". Курбский указывает на происхождение свое от святого князя Феодора Ростиславича Смоленского-Ярославского и отдает свое дело на суд этому предку своему. Но Иоанн низлагает его и здесь: "С охотою принимаю в судьи святого Феодора Ростиславича, хотя он тебе и родственник: потому что кто был праведен здесь, в земной жизни, тот тем более творит праведное по смерти, и праведно рассудит он между нами и вами. Этот самый святой князь Феодор исцелил царицу нашу Анастасию, которую вы уподобляли Евдокии: ясно, что он не вам, но нам недостойным милость свою простирает; так и теперь надеемся, что он будет помогать более нам, чем вам. Если б вы были чада Авраамля, то творили бы дела Авраамля: может бог и от камней воздвигнуть чад Аврааму; не все происходящие от Авраама к семени Авраамову причитаются, но живущие в вере Авраамовой. Ты пишешь, что хочешь письмо свое в гроб с собою положить: значит ты отложил уже и последнее свое христианство. Господь повелел не противиться злу; а ты и конечное прощение отвергаешь: так не следует тебя и погребать по христиански". Из св. писания заимствует Иоанн уподобления свои: "Ради временной славы (пишет он к Курбскому) и сребролюбия, и сладости мира сего, ты все свое благочестие душевное с христианскою верою и законом попрал; ты уподобился семени, падающему на камень и выросшему при жаре солнечном, но вдруг ради слова ложного ты соблазнился, отпал и плода не сотворил".

Понятно, что при том недостаточном состоянии просвещения, в каком находилось русское общество в описываемое время, грамотей, начетчик тем большим пользовался уважением, чем больше выказывал свою ученость, начитанносгь в речах и посланиях: понятно, что Иоанн любил выказывать свою ученость, помещая в письмах своих обширные исторические выписки: любят обыкновенно хвастаться тем, что редко и ново; толпа увлекается количеством, обилием; законность вопроса о приличии, о мере признается еще очень немногими, умственно возмужалыми; Иоанн же по природе своей не мог принадлежать к этим немногим, ибо менее других был способен удовлетворять требованиям приличия и меры. Плодовитость речи, неуменье сдержаться, умерить себя, проистекая вообще от страстности его природы, зависели также более или менее и от особенного состояния его духа: так, первое послание к Курбскому, написанное в сильном волнении и гневе, отличается особенным многоречием; второе послание кратко; между другими причинами этой краткости нельзя не признать и ту, что второе послание написано при большем спокойствии духа, при большем довольстве своим положением, от военных удач происшедшим.