Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Лишенные речной воды, осажденные начали рыть колодец в северо-западном углу крепости, но, хотя прошли углублением около восьмидесяти чжан[85], воды все-таки не отыскали. Тогда батыр Хара-цзянь-цзюнь решил дать противнику последнее генеральное сражение, но на случай неудачи он уже заранее использовал выкопанный колодец, скрыв в нем все свои богатства, которых, по преданию, было не менее восьмидесяти арб, или телег, по двадцать – тридцать пудов [пуд = 16 кг]в каждой, – это одного серебра, не считая других ценностей, а потом умертвил двух своих жен, а также сына и дочь, дабы неприятель не надругался. Сделав означенные приготовления, батыр приказал пробить брешь[86] в северной стене, вблизи того места, где скрыл свои богатства. Образованной брешью во главе с войсками он устремился на неприятеля.

В этой решительной схватке Хара-цзянь-цзюнь погиб и сам, и его, до того времени считавшееся непобедимым войско. Взятый город императорские войска, по обыкновению, разорили до тла, но скрытых богатств не нашли. Говорят, что сокровища лежат там до сих пор, несмотря на то что китайцы соседних городов и местные монголы не раз пытались овладеть ими. Неудачи свои в этом предприятии они всецело приписывают заговору, устроенному самим Хара-цзянь-цзюнем; в действительность сильного заговора туземцы верят, в особенности после того, как в последний раз искатели клада вместо богатств отрыли двух больших змей, ярко блестевших красной и зеленой чешуями.

За интересным делом, за всякого рода наблюдениями время бежало очень быстро. Наконец настал и день предполагаемого отъезда; нам было жаль расставаться с «нашим Хара-Хото», как мы его теперь называли; мы успели познакомиться, свыкнуться с ним, сжиться с его скрытыми тайнами, понемногу открывавшимися нам; странно – между древним мертвым городом и нами как бы установилась необъяснимая внутренняя духовная связь.

После некоторого обсуждения я решил предложить А. А. Чернову остаться еще на двое суток в Хара-Хото, придав ему в помощь Мадаева, самому же мне нужно было спешить на важное свидание с торгоуг-бэйлэ.

Накануне отъезда из города за вечерним общим чаепитием я попросил балдынцзасакского проводника-ламу погадать нам о завтрашнем дне. Лама немедленно взял баранью лопатку, положил в огонь и, прокоптив ее дочерна, до появления трещин, снял и бережно положил возле себя; затем глубокомысленно, взяв лопатку в левую руку, правой стал водить стебельком вдоль трещин и пророчествовать: «Завтра начальнику предстоят две радости: первая – большая, вторая – поменьше; первая будет заключаться в богатой находке при раскопках, а последняя радость исполнится по дороге на главный бивак, когда начальник, охотясь, застрелит хорошего зверя». Не могу не отметить, что оба предсказания сбылись в точности. П. Я. Напалков и Арья Мадаев в субургане А обнаружили богатое собрание рукописей и чудный образ на полотне «Явление Амитабхи», а я, действительно, на пути к Торой-онцэ убил отличного рогатого хара-курюка.

По прибытии на главный бивак, где нас с большим нетерпением ожидали наши спутники, мы поспешили снарядить двух казаков с продовольствием и питьевой водой для наших хара-хотоских отшельников и занялись подготовлением к предстоящему трудному переходу пустыни, по направлению к Алаша-ямунь.

Ранним утром двадцать третьего марта к нам на бивак пожаловал сановный гость – Хагоучин-торгоут-Даши-бэйлэ, как выражался полностью титул торгоут-бэйлэ. Это был высокий, худощавый и совсем еще бодрый человек шестидесяти лет, с чисто китайской манерой обращения; вежливость его граничила с самоунижением, он все время извинялся за бедность и малонаселенность его владений и объяснял эти недостатки неоднократными магометанскими (дунгане) разгромами. Как бы не осмеливаясь противоречить мне ни в чем, бэйлэ на все мои вопросы старался дать положительный ответ и обещал по возможности облегчить следование экспедиции по новому, еще не изученному пути через Хара-Хото, Гойцзо и Дын-юань-ин к Желтой реке.

По окончании делового разговора мы стали забавлять бэйлэ граммофоном, а потом угостили его завтраком. Торгоут-бэйлэ засиделся у нас довольно долго: покуривая одну сигару за другою, он видимо наслаждался необычайным удовольствием. На прощанье я снял с нашего гостя фотографию, за что, в числе прочих подарков, поднес ему и свою карточку. Уезжая, бэйлэ дал понять, что будет очень польщен нашим ответным визитом. Из подарков он оставил на нашем биваке два – часы и музыкальный ящик – с просьбой обучить пользованию ими его подчиненного.

Весь следующий день прошел у нас в разнообразных занятиях – писались отчеты о содеянном, причем особенно подробно мы касались Хара-Хото; некоторые рукописи и образа, повторяю, тут же укладывались для отправки в Петербург. Возвратившийся из мертвого города накануне и привезший ценные дополнения к находкам геолог Чернов также составлял специальный отчет о своих работах. Слух в Торой-онцэ о какой-то европейской экспедиции, будто бы выступавшей из Урги по направлению Гурбун-сайхана, заставил нас особенно тщательно отнестись ко всем докладам, отправляемым в географическое общество и Академию наук[87].

Наутро двадцать пятого марта мы наконец собрались с визитом к торгоут-бэйлэ, ставка которого лежала недалеко от нашего бивака, между Морин-голом и Ихэ-голом, но отделялась от нас четырьмя многоводными рукавами Ихэ-гола. Между этими реками с грязной, мутной водой там и сям были устроены колодцы, существование которых обусловливалось непостоянством легко перемещающихся русел. Предупредительный хозяин заранее выслал нам лошадей и своего проводника, так как без знающего человека путешествие по долине Эцзин-гола среди бесконечных бугров и всевозможных зарослей было бы крайне затруднительно. Миновав кумиренку Бага-Даши-чойлэн, приютившуюся между средними рукавами Ихэ-гола, и благополучно совершив все переправы, кроме последней, где ввиду высокой воды и топкого илистого дна один из нас против воли принял холодную ванну, мы увидели наконец вдали княжескую ставку. Наш проводник Бата, как подчиненный, при виде ставки своего господина должен был слезть с лошади и идти пешком; мы же подъехали к самым коновязям и, оставив лошадей на попечение подоспевших слуг, направились к саду, огороженному частоколом, где среди тамариксовой рощицы симпатично стояли большие юрты бэйлэ.

Около одной из юрт толпилось много народу; какие-то нарядные женщины суетились, перебираясь из одного помещения в другое, украдкой взглядывая на нас; здесь же стоял сам князь с чиновниками, во всем своем парадном одеянии. Он принял нас очень любезно и все время, видимо, волновался: руки его дрожали, голос прерывался[88]. Справившись со смущением, бэйлэ очень радушно угостил нас превосходными пельменями и чаем, к которому подали чисто европейские услады: сахар, печенье, мармелад и проч. Мы уже давно так вкусно не ели, и все эти кушанья казались нам самыми изысканными лакомствами.