Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя - Сергей Беляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Украинское духовенство упорно сопротивлялось Москве и московским порядкам.
Православному духовенству Украины русские из царства Московского представлялись людьми «грубыми и невежественными»[631]. Кроме того, митрополиту, священникам и монахам не хотелось переходить под власть патриарха Московского. В 1666 году гетман Брюховецкий, в то время настроенный промосковски, поддержал переход Киевской митрополии под власть московского патриарха и сообщил об этом в своем письме в Киево-Печерскую Лавру, на что монахи ответили, что подчиняться новому митрополиту не станут[632].
Об этих противоречиях было хорошо известно полякам, которые пытались сыграть на них. Станислав-Казимир Беневский, представитель польской короны, стараясь всеми силами склонить козаков к возвращению под власть Польши, апеллировал к этим различиям: «…у вас вера греческая, а у москаля – вера московская! Правду сказать, москали так верят, как царь им прикажет. <…> Вы своих духовных уважаете, а москаль распоряжается, как хочет, духовным управлением: митрополитов отрешает, как с Никоном недавно поступил»[633]. На самом деле Никон добровольно оставил патриаршество, но в далеком от Москвы городе Гадяче (на левобережной Украине), где шли переговоры поляков с украинскими козаками, словам Беневского поверили.
В 1667 году царство Московское, обескровленное церковным расколом и долгой войной, заключило перемирие с Речью Посполитой. Граница государств прошла по Днепру (на правом берегу за русскими остался только Киев с округой), разделив земли Украины надвое. Это был тяжелый удар. И в народе пошли нелепые слухи, будто москали и ляхи решили совсем извести казачество. Гетман Брюховецкий поднял восстание против Москвы. В одном из «прелестных» (то есть пропагандистских) посланий гетмана говорилось, что в Москве-де приняли «унию и ересь латинскую и ксендзам в церквях служить позволили»[634]. Вновь пригодился патриарх Никон. Его ссылка в далекий Ферапонтов монастырь интерпретировалась на Украине так: благочестивый патриарх Никон воспротивился католикам, потому его и сослали[635].
Московские власти долгое время терпели своеволие малороссийского духовенства. Киевская митрополия перейдет под власть патриарха Московского только в 1684 году, спустя тридцать лет после Переяславской рады[636].
В годы борьбы с унией сложилась традиция избирать Киевского митрополита «при посредстве русского дворянства, духовенством и обывателями греческой веры»[637]. Церковная унификация в Российской империи продолжалась очень долго. Еще в XVIII – начале XIX веков в церковной практике Малороссии сохранялось много местных особенностей. Если у русских выборы приходского священника были формальностью, то на Украине в приходах разворачивались настоящие предвыборные кампании. На место священника выдвигалось несколько кандидатов. Среди них могли быть не только «дикие попы» (священники, временно оказавшиеся без прихода), но и бурсаки из Киева, Харькова или Переславля, и даже светские лица, не имевшие сана священника. Если кого-нибудь из них выбирали, то избранный священник отправлялся на рукоположение к епископу («промоваться на попа»)[638].
Сами выборы, как пишет историк церкви Знаменский, «имели очень оживленный и торжественный характер». Собирались не только прихожане, но приезжали гости из соседних сёл. Кандидаты не останавливались перед подкупом избирателей и «черным пиаром»: раздавали деньги, коров, лошадей, обвиняли друг друга в мнимых и подлинных грехах. В день выборов все прихожане собирались у церкви. После вопроса «Кого волите, панове громада?» «наступало несколько минут обычного молчания, которое так необходимо для малороссийской сходки, когда требуется, что называется, “дiло разжувати”. Кандидаты в это время находились в самом тревожном состоянии, посматривая на своих патронов; некоторые, не утерпев и пользуясь затишьем, выходили в круг, кланялись на все стороны и просили, чтобы их выбрали…»[639] После чего начинались споры. Каждого кандидата долго обсуждали, спорили, ругались. После выборов собирали в складчину деньги – на обзаведение новому священнику.
Правда, в тех приходах, где была сильна власть пана, о таких выборах и не мечтали: всё решала панская воля. Пан мог назначить священником даже козака, «едва знающего грамоте». Такие случаи не были редкостью[640]. Но в приходах, где власть и влияние принадлежали «громаде» (общине) церковная демократия процветала. Современный русский историк Сергей Сергеев назвал такие выборы «истоком Майдана». Это не шутка. Привычка вершить дела через «прямую демократию» привита украинцам не только поляками, у которых политическая жизнь веками протекала на «сеймах и сеймиках», но и самим отсутствием сильной власти (светской и церковной), и жизнью на опасной степной границе.
В середине XIX века такие демократические порядки в церкви стали уже воспоминанием. Однако бытовые различия между русской и украинской церковной практикой, видимо, оставались. Именно эти различия, с точки зрения религии ничтожные, не имевшие никакого значения, раздражали Тараса Шевченко.
Из дневника Тараса Шевченко, март 1858 года, на Пасху: «…в 11 часов я отправился в Кремль. Свету мало, звону много, крестный ход, точно вяземский пряник, движется в толпе. Отсутствие малейшей гармонии и ни тени изящного. И до которых пор продлится эта японская комедия?»[641]
Тем интереснее, что именно малороссийское духовенство, воспитанное в стране как будто более свободной, чем Русское (Московское) царство, будет верно служить Петру I. Петр руками сначала Стефана Яворского, а затем – Феофана Прокоповича будет уничтожать остатки независимости духовной власти, превращая церковь в государственный департамент. Малороссийские епископы послушно провозгласят анафему гетману Мазепе.
При Петре Великом началась эпоха господства малороссийского духовенства в России. Украинские ученые Огиенко, Харишин, Мордвинцев[642] трактуют это явление по-своему: «Петр рано заметил разницу между культурным и широко образованным духовенством украинским и темным и духовно заскорузлым духовенством московским», – писал митрополит Виннипегский Илларион Огиенко, историк церкви и филолог, переводчик Священного Писания на украинский язык[643]. Пожалуй, в этих словах Огиенко можно найти куда больше национальной гордости (если не сказать: национального чванства), чем научно обоснованных выводов.
Вероятно, к истине ближе наш замечательный филолог и историк Виктор Макарович Живов. Он доказывал, что Петр нуждался не в епископах-латинистах, не в богословах и апологетах. Им было просто не с кем полемизировать в Архангельске или Вятке. Времена диспутов со староверами прошли. С расколом боролись мерами полицейскими, а не религиозными. Требовались палачи и тюремщики, а не законоучители. Петру нужны были верные и послушные епископы, не связанные с местной паствой родственными узами. Такие церковные власти по необходимости должны были искать себе опору во власти государственной, опираться на нее, а не на прихожан, людей чужих и далеких[644].
Нельзя сказать, чтобы все малороссияне отвечали таким требованиям. Скажем, галичанин Стефан Яворский[645], занявший митрополичью кафедру в Рязани и одно время столь влиятельный, что в исторической литературе его до сих пор именуют «местоблюстителем патриаршего престола», никогда не был единомышленником Петра. Он анафематствовал Ивана Мазепу, славил военные победы царя. Но в 1710 году Яворский отказался венчать племянницу Петра и будущую императрицу Анну Иоанновну с курляндским герцогом-протестантом. В одной из проповедей митрополит осуждал тех мужей, что заставили своих жен постричься в монахини, а сами стали жить с блудницами. Намек на Петра, Евдокию Лопухину и Екатерину (Марту Скавронскую) очевиден даже современному читателю. Тем более понятен он был в петровские времена.
Стефан хвалил царевича Алексея, обличал заведенные царем порядки, осуждал бритье бороды, был недоволен симпатиями царя к протестантам. Стефан, человек православный, но испытавший на себе влияние католической традиции, добился суда над русскими еретиками Дмитрием Тверитиновым и Фомой Ивановым. Фому сожгли в срубе на Красной площади, а Дмитрия спасло от той же участи только вмешательство царя Петра[646].
В числе обличительных речей Стефана Яворского была и проповедь о царе Валтасаре, который, не боясь гнева Божьего, даже сосуды церковные «на пианство» употребялет. В историю библейского Валтасара Стефан Яворский вплетал реалии петровских ассамблей (принуждение к пьянству, штрафы «про здравие»). Стефан предрекал царю страшную кару: «…выпиешь ты из тех сосудов церковных горькую полынь ярости Божией»[647]. Виктор Живов, комментируя эту проповедь, писал: «…трудно придумать более красноречивое свидетельство его тайной ненависти к Петру»[648]. Правда, проповедь эту митрополит Стефан не прочитал. В рукописи он даже сделал пометку: non dictum[649].