Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

Внимательно изучив афишу, я же был мальчик образованный, увидел имя Сильви Гиллем! Но, как назло, в дни, когда Гиллем танцевала, у меня были спектакли. Неделя шла за неделей, надежды попасть на Гиллем таяли. Я бросился к Алисе Хазановой, умоляя помочь. Она была в приятельских отношениях с артистом, с которым мы по очереди танцевали Французскую куклу в «Щелкунчике». Алисе, дай бог ей счастья, удалось его уговорить поменяться со мной спектаклем. Попроси его об этом я, он бы ни за что не согласился, я ж ему конкурент, да еще молодой. Конечно, я не сказал, что иду на Гиллем, наплел какую-то ерунду, что мне надо навестить чуть ли не могилу бабушки троюродного дедушки…

И вот я, не говорящий ни на одном европейском языке, приехал к Covent Garden, пошел в кассу и с замиранием сердца сказал: «I want ticket». Тетка на меня посмотрела и, видимо, поняла, что, если она не продаст этому ребенку «тикет», он от разочарования умрет прямо здесь. А на кассе написано «Sold out». И вид у меня еще тот: свитер, сверху пуховик – я же из России приехал, январь, – на мягкую лондонскую погоду не рассчитанный.

Тетка в кассе, видимо из сострадания, продала мне билет за £60 на место в королевской ложе. А £60 за билет – сумасшедшие деньги! Средняя цена на приличный билет в Covent Garden составляла £24–35. А я за £60 купил, чтобы на Сильви Гиллем посмотреть.

В Covent Garden, меня поразило, что зрители в одежде шли прямо в зрительный зал. Я же приехал из культурной страны, где люди в театре всегда раздевались в гардеробах. В Тбилиси вообще: вуалетки, перчатки, веера летом. А тут типа английское светское общество! Я хожу, пытаюсь сдать свою тепленькую курточку хоть куда-то. Нашел нечто подобное гардеробу черт-те где в подвале, и мне вместо номерка дали какую-то жалкую бумажку. Я во время спектакля сидел и думал, если мою куртку сопрут, в чем ходить буду? У меня же нет ничего, кроме этого пуховичка?!

В тот день шли одноактные балеты: «Жар-птица» М. Фокина, потом «Winter Dreams». Пришлось на Мухамедова все-таки посмотреть. Ирек для меня остался Спартаком и Иваном Грозным, артистом из балетов Григоровича, когда он разбегался, прыгал, поднимая высоко в воздух свое крепкое тело. А тут ни размаха, ни широты, ни прыжков.

Наконец балет У. Форсайта «In the Middle, Somewhat Elevated». Вышла Сильви Гиллем с Джонатаном Коупом. В течение вечера на сцене танцевали многие артисты, возможно, хорошо танцевали, но все они были обыкновенные, заменяемые люди. Гиллем была не просто звезда, она была Ènorme, Великая, Незаменяемая. Тогда я понял, что такое настоящий западный балет. Когда спектакль закончился, меня поразило, что Гиллем аплодировали гораздо больше, чем всем остальным артистам, но цветы вынесли всем, кроме нее. Я побежал, чтобы купить ей букет, однако было уже поздно…

За две недели до окончания гастролей у меня выдался свободный день. То есть утром – «Жизель», где я в I акте бочку выносил, а вечером в «Раймонде» я выносил меч Абдерахману. Между этими спектаклями я погулял в Гайд-парке, дошел до Оксфорд-стрит, у меня вдруг резко потемнело в глазах. Как добрался обратно до театра, не знаю. Как оделся, тоже не знаю. Ожидая своего выхода в «Раймонде», с мечом в руках, я сел в кулисе и уснул.

Вдруг сквозь сон слышу – кто-то крикнул: «Бежим!» Я вскочил и побежал. Идет сцена боя, мы боремся, я пошел с мечом к Абдерахману, с пятки пошел, по-мужски. В общем, поворачиваю обратно, вижу, что весь кордебалет, глядя на меня, трясется от хохота. Стою и думаю: «Вот бессовестные, я так стараюсь, а они надо мной смеются». И тут слышу, как мне из-за кулисы режиссер с выпученными глазами шипит: «Уйди!..» дальше следовало нецензурное слово. Я на него вопросительно смотрю, а мы в паре с другим артистом, как полагалось, в центре сцены стоим. Думаю, вот нахал какой! Он шипит: «Штаны…» Я опускаю глаза и понимаю, что я забыл снять свои репетиционные штаны! Когда я приближался к кулисе, стоявший там Ворохобко орал, начиная тоже с нецензурного слова: «…Цискаридзе, Григорович в зале!» Пока я дошел до раздевалки, меня уже как артиста похоронили. Юрий Николаевич таких вещей не прощал. Но, на мое счастье, он тогда ничего не заметил, мои репетиционные штаны оказались того же цвета, что и костюм, серыми.

Стал я переодеваться, вдруг перед глазами все поехало, потом меня куда-то понесли, дальше не помню. Пришел в себя: надо мной – главврач поликлиники ГАБТа, который с нами ездил, и какие-то английские доктора. В труппе началась эпидемия гриппа, я оказался первым, кто заболел. Пять дней я трупом лежал в своем номере. О больнице не было и речи, никаких страховок мы не имели. Правда, спасали меня английские врачи и их скорая помощь бесплатно. Дали тюбик какого-то парацетамола, на шестой день я уже был на ногах. Повезло, что я все свои сольные партии к тому времени уже оттанцевал.

Финал наших лондонских гастролей оказался фееричным, грипп косил одного за другим. Мы улетели, а человек двадцать больных остались в Лондоне. Другая часть труппы слегла с воспалением легких уже в Москве.

На тех гастролях многие артисты, я не был в их числе, заработали большие деньги и уволились из театра. Они открыли собственный бизнес: кто шиномонтаж, кто ресторанчик, кто салон… На дворе-то 1993 год.

Вернулся я в Москву, у МГАХ начались концерты. Головкина снова пригласила меня поучаствовать. Прибежал в школу на репетицию, прохожу свое pas de deux, Пётр Антонович подошел: «Ну всё, Цискаридзе, ты закончился». – «Почему, Пётр Антонович?» – «Ты вообще не в форме». – «Как я могу быть не в форме? Я каждый день танцевал!»

А оказалось, что авторский репертуар Григоровича с классическим балетом несовместим. Я-то этого не знал. У Юрия Николаевича все поставлено так, что в его хореографии, в мужском танце, задействованы совсем другие, чем в классике, группы мышц. Например, нельзя станцевать Злого гения в его «Лебедином озере», а через два дня прилично исполнить Дезире в «Спящей красавице». У Злого гения движения: вниз-наверх, вниз-наверх, растяжка туда-сюда. Ноги «забиваются» так, что потом классику не осилить, ноги вообще в V позицию не становятся.

Когда я станцевал «Легенду о любви», то пришел к руководству и сказал: «„Сильфиду“ пока не могу! „Заноски“ делать не могу!» Необходимо было переключить всю свою физику с больших, маховых, широких