Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Светлана Фортунская

– Глянь, птица ты жестокая, безразумная, совсем хворый наш коток! Одни глазищи да усищи остались, ни тела, ни вальяжности прежней!.. Не ровен час, помрет, что тогда делать-то будем!.. Давеча шерсти котиной с ковра собрал – на чулки хватит, врать не буду, да еще останется…

– Линька у него, – резко возражал Ворон. – От линьки еще никто не умирал. Не мешай нам заниматься.

– Да какая ж то линька, когда на ём уж проплешины, как на выкошенном лугу, – по бочкам да на спинке!.. Совсем котейка загонишь, птица ты безжалостная!

Ворон игнорировал такие заявления – в лучшем случае; в худшем же – клевал меня в темечко не за провинность, а просто так, авансом. Домовушка, видя, что его вмешательство ни к чему хорошему для меня не приводит, вздыхал сокрушенно и удалялся, бормоча что-то себе под нос – я думаю, поносил Ворона.

В конце концов он не выдержал и пожаловался Ладе.

Надо заметить, что с Ладой в то время творилось что-то странное. Я, занятый науками, не сразу отметил эту перемену, зато коалиция холоднокровных, как мне было сообщено после, без устали чесала языки по поводу того, что происходит, и перемывала Ладе ее белые косточки.

Во-первых, Лада начала краситься. У Домовушки случилось что-то вроде сердечного приступа (поскольку сердца у него нет, то до инфаркта дело не дошло, хотя – кто его знает, что у них, у домовых, за болезни! Может, то, что случилось, еще хуже инфаркта?), когда он впервые увидел, как Лада красит помадой губы и пудрится. Дальше – больше: она купила французскую тушь для ресниц и огромный трехэтажный набор косметики – всякие там тени, блестки, румяна и прочее в изящном зачехленном футлярчике. Домовушка, узнав про цену этого наборчика, мигом пришел в себя и закатил Ладе грандиозный скандал, предсказывая' всем нам голодную смерть, а также нищенскую суму и прочие столь же приятные атрибуты разорения.

– По миру пойдем! – кричал он, пытаясь рвать шерсть на своей головке. – Протянем лапы! Объедками помойными питаться будем!.. Доброхотными даяниями пробавляться!.. А ты, глупая девка, еще наплачешься!.. Ишь, что удумала – рожу себе малевать! Страмница! Да какой Светлый витязь, Славный царевич, Удалой королевич на тебя глянет! Кому девка размалеванная нужна! Только для баловства, а жениться чтобы – так никто на тебе теперь не женится!.. Разве что охламон какой, Иван Запечный, пеплом вымазанный, таку кралю за себя возьмет, и то, я мыслю, поостережется!..

Я не слышал этого скандала, потому что, умаявшись, спал без задних лап. Много позже мне рассказывал о нем Жаб, изображая действие в лицах:

– А Лада так руки в боки, и на Домовушку пошла, и аж шипит: «Ты что ж это такие слова мне говоришь, а? Кто дал тебе право меня, княжну Светелградскую, такими словами позорить? Как у тебя язык на такое вот повернулся? Как смеешь!» – и вроде бы – поверишь, Кот, ростом под потолок стала, Домовушка вначале начал в таракана перекидываться – от испуга, я думаю, но после перестал, и вот так – голова тараканья, с усищами, а ножки – в валенках – на Ладу пошел. Я уж драки жду, а они сошлись посреди кухни и только друг на друга уставились. И молчат. Ну я и говорю: а что, говорю, ничего, говорю, такого, сейчас все красятся, время такое, мода. Против моды, говорю, идти – что против ветра плевать. А ты, Домовушка, должен войти в положение – как же, чтоб княжна наша хуже других оказалась, говорю. И тут этот карась – веришь ли, Кот! – высовывает свое рыло из банки и строго так заявляет: «Я с Домовушкой целиком и полностью согласный. Все эти размалеванные девицы не отличаются моральной чистоплотностью. Чем больше на лице краски, тем грязнее под этой личиной душа. Зачем тебе, Лада, столь дешевый прием? Ведь ты же магиня, тебе же и так нету равных по красоте!» Тут Пес выступает – он, конечно, тоже против раскраски, но его бесценную Ладочку затронули, и он как рявкнет: «А ну молчать все! Все, что Лада делает, она делает правильно. И нечего всяким лохматым ей пенять! Свои бы усы мыли почаще!» Домовушка лапой за усы свои тараканьи – а у него манная каша на усах присохшая, с утра не умылся. Он и заверещал не пойми что и перекинулся в таракана уже окончательно…

Домовушка просидел в щели, принимая нормальный облик только лишь на недолгое время – чтобы приготовить поесть, – два дня. Даже посуду не мыл. Даже телевизор не смотрел. Потом Лада к нему подлизалась, отнесла в починку кофемолку, сломанную еще прошлой зимой, пирожок с орехами и курагой, довольно вкусный, самолично испекла, и Домовушка вылез из своего добровольного заточения. Они долго разговаривали о чем-то, запершись в комнате Лады, но я был слишком утомлен, чтобы подслушивать. Мир на некоторое время был восстановлен, и мы облегченно вздохнули – пшено за эти два дня успело нам поднадоесть.

Как раз в этот период мирного соглашения Домовушка и обратил внимание Лады на мое плачевное состояние. Конечно, будь Лада повнимательнее, она и сама заметила бы мою худобу и вылезшую шерсть. Однако, как я уже указывал, с Ладой творилось нечто странное. Она разговаривала и ходила как бы во сне, иногда замирала, не договорив фразу и даже слово, и смотрела куда-то мимо нас – и не в стенку, а сквозь нее – и видела неизвестно что, но находилось это неизвестно что, судя по ее прищуру, очень далеко, где-то в Африке. Разве тут разглядишь несчастного отощавшего кота у себя на коленях!..

Итак, Домовушка указал Ладе на мой ужасный вид. Лада встревожилась:

– Да, Кот, правда? Что это с тобой? С чего бы это?

– Вот ежели на дворе был бы март, – глубокомысленно заметил Домовушка, берясь за спицы, – или когда бы наш котейко шлялся по крышам дни и ночи напролет, тогда бы оно ясно было бы – от такого вот дела завсегда тощими становятся, что коты, что кобеля, что – прости уж – мужики… Наш, однако, дома сидит, учится. И потому все это – от учения, поскольку, пока он в лапы к Ворону не попал, был гладкий да ладный, как то коту приличному и полагается… У, птица жестокая!.. – Домовушка погрозил в сторону кабинета, в котором сейчас дремал Ворон, спицей. – Нет в ней ни к кому ни жалости, ни сострадания!

– Я вообще-то Ворону намекала… – задумчиво произнесла Лада. – Только он говорит, что иначе учить не умеет…

– Дак на что его и вовсе учить-то? – вскричал Домовушка. – На что? Что, волхва из него готовить будем али чародея брадатого? Кот – он котом и должен быть, и никем иным. Я так разумею: ежели ему на роду написано ведуном стать, так он им и станет, не перенапрягаясь. А ежели не написано, то он лапы протянет от эдакой науки. Всему меру знать надобно, я тебе скажу. Делу, как говорится, время, а потехе – час, но этот час всенепременно нужон. А котейко-то наш не то что тешиться – и поесть толком не успевает, не дает ему эта птица прежесточайшая…