Сказания о белых камнях - Сергей Михайлович Голицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В летописи за 1234 год так говорится: «И създа ю Святослав чюдну резаным каменем, а сам бе мастер».
Неужели князь мог быть зодчим, мастером-камнесечцем? Нет, такого не могло быть никак — слишком велика была сословная разница между повелителем-князем и холопами-камнесечцами.
Святослав мог ежедневно наблюдать за их работами, мог советовать, при случае даже нагибаться. Но сесть на колоду и взять в руки молоток со скарпелем сын Великого Всеволода, внук Юрия Долгорукого, правнук Мономаха не мог никогда. Современные историки доказали, что окончание фразы в летописи добавил переписчик XV века.
Зодчие свое слово сдержали. И встал храм как жемчужина и как яблоневый сад.
Все камни, слагавшие стены собора, были резные. И каждый камень в отдельности являлся подлинным и вдохновенным произведением искусства древнего камнесечца. А всего работало, по мнению ученых, не менее одиннадцати мастеров. У каждого были своя сноровка и свой вкус.
Высекали мастера на камнях богоматерь, Христа, святых, всевозможных заморских зверей и птиц, головы женские и львиные, разные растения и деревья.
За их работами тщательно наблюдал монах, посланный епископом Митрофаном и хорошо знавший Библию и Евангелие, знавший, как положено изображать каждый церковный праздник, каждое событие из церковной истории и какие звери или птицы какому святому сопутствуют.
По четырем сторонам строящегося собора разложили камнесечцы на траве готовые резные камни. Потом каменщики начали выкладывать стены. Камни со святыми, стоявшими во весь рост, они ставили в один ряд, перемежая их резными колонками аркатурного пояса в том порядке, какой указывал монах. А выше между окнами и над окнами по закомарам размещали мастера резные камни так, что получались большие и сложные композиции на сюжеты из библейской или евангельской истории.
А другие мастера прямо на готовых стенах, ниже аркатурного пояса и на свободных от святителей и чудищ местах высекали стебли, цветы и листья — лилии, ирисы, ландыши, маки, хмель, татарник, вьюнок и вовсе неведомые заморские растения. Поднимались растительные узоры из первого ряда камней; стебли переплетались, свивались вокруг святителей и чудищ со всех сторон.
Оттого-то яблоневым садом и назвали зодчие свой храм. Он как бы олицетворял идею процветания Руси.
Подобно тому как в Суздале богомольцы с любопытством рассматривали тябла Златых врат, так и в Юрьеве-Польском приходили люди к собору, дивились и читали каменную летопись, начертанную на его стенах, — «приобщались премудростям Божьим».
Но главный зодчий был из хитрецов хитрец. На многих камнях показали камнесечцы искусство не столько церковное, сколько народное.
Каким был скарпель мастеров — то осторожным, то буйным, то резким, то нежным, — таким и высекался каждый резной камень. Получались камни — то как сказка, то как песня, то как былина богатырская, то как молитва.
Двести с лишним лет простоял собор. Ничего за это время о нем в летописях не говорилось. Да и о самом городке Юрьеве-Польском тоже не находилось ни слова. Стоял он в стороне от водных путей, от больших дорог, не рос, не богател — о нем и писать-то было нечего.
И только в летописи за 1471 год появилась запись:
«Во граде Юрьеве в Полском бывала церковь камена святый Георгий… а резана на камени вси, и розвалилися вси до земли; повелением князя великаго, Василей Дмитреевь ту церкви собрал вся изнова и поставил, как и прежде».
Речь идет о дьяке Ермолине Василии Дмитриевиче, который был искусным мастером, строил в Московском Кремле, посылали его и во Владимир восстанавливать Золотые ворота и церковь Воздвижения на Торгу. Сам великий князь Московский Иван III послал его в Юрьев-Польской.
Можно представить себе, как остановился дьяк в раздумье перед грудой развалин. В летописи есть явные неточности: стены не «розвалилися вси до земли», их остовы, где выше, где ниже, остались точно обглоданные, а внутри здания беспорядочной грудой громоздились белые резные камни, целые и разбитые на куски.
Ермолин пытался разобраться в этой груде. По его указаниям начали складывать на траву отдельно тех святых, что стояли во весь рост, отобрали уцелевшие колонки аркатурного пояса и резные капители. Каменщики начали наращивать прежние стены.
Часть разрушенного аркатурного пояса с фигурами святых и с толстыми резными колонками Ермолин поместил на стенах в один ряд. И все же иные святые попали не на свои места. Он был опытным строителем, но строгих церковных канонов не знал и понятия не имел, как положено размещать фигуры на композициях, посвященных различным церковным праздникам. Да, наверное, ему просто не хватило ни времени, ни терпения. В конце концов он махнул рукой и сказал каменщикам — пусть выкладывают стены как попало.
Пошла работа быстрее — только давай подноси камни. Иные из них плохо прилаживались, и тогда мастера клали их тыльной стороной вперед, пряча резьбу от взоров людских.
Так на стенах восстановленного собора вместо строгого порядка «Премудрости Божьей» получилась невообразимая путаница — святой чередовался со свирепым драконом, к дракону прижималась половина ангела, рядом полулежал какой-то младенец, а сверху страшный грифон скалил зубы, точно собираясь проглотить стебель с лилией.
Есть еще неточность в летописи: Ермолин восстановил собор не «как прежде». Он получился чуть ли не вдвое ниже и совсем не таким стройным и воздушным, как другие памятники владимиро-суздальского зодчества.
И все же надо благодарить Ермолина, что жемчужина дожила до нашего времени, хотя и в искаженном виде.
В XVII веке в соборе для «светлости» растесали широкие окна, при этом безжалостно уничтожили много резных камней, затем пристроили шатровую колокольню. В XVIII веке эту колокольню снесли и воздвигли другую, повыше, в стиле классицизма, совсем заслонившую здание. После революции стараниями И. Э. Грабаря эта колокольня и прочие позднейшие пристройки были разобраны, и собор стал таким, как на фотографии.
Больше всего он похож на приземистый крепкий гриб-боровичок, с нахлобученной, чрезмерно большой и круглой шляпкой — куполом, которая совсем придавила толстый корень — низкие стены. Летописная «церковь чюдна» превратилась в чудную. Собор откровенно некрасив. И все же он покоряюще уютный и милый. Когда еще юношей я впервые увидел его, то невольно улыбнулся, хотя тут же упрекнул себя: будь серьезен — перед тобой жемчужина!
А он и впрямь драгоценность, запрятавшаяся посреди заурядных городских построек. Много раз я приезжал в Юрьев-Польской и всегда, подходя к собору, испытывал неизъяснимую внутреннюю дрожь. Не издали
