Песня синих морей (Роман-легенда) - Константин Игнатьевич Кудиевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аллейки расползались от входа в заманчивую густоту карликовых берез. В глубине их виднелись удобные скамьи, угадывались глухие, таинственные углы. И все это, — вместе с детской площадкой, наивной и трогательной, придавало саду уютный и обжитой вид. Сергею даже показалось, что небо над этим клочком земли нежнее и ярче, нежели рядом над сопками. Карликовые деревья лишь создавали впечатление, что парк попросту еще молод, недавно насажен и не успел как следует разрастись. Но и такой — он уже манил людей от скальной гранитовой грусти, от голых, вычесанных ветрами с моря, улиц. В нем было что-то от южных широт.
— Такого парка и в Мурманске нет, — с гордостью заметил матрос.
Сразу же за березками начинался пологий пустынный берег, переходящий в каменистую осушку, заваленную слоем слежавшихся водорослей. Из-за отрога небольшой сопки выглядывали мачты кораблей. Дорога, огибающая рту сопку, внезапно круто зацепила ее краем, накренилась и, испуганно шарахнувшись влево, облегченно спрыгнула вниз: к причалам.
Топольков замер от восторга. Настороженно подняв над водой полубаки, чутко дремали у пирсов узкие миноносцы. В них все еще билась тревожная летучесть движения, и потому казалось, что бег кораблей оборван лишь мгновение назад, оборван внезапно и резко, и в неоконченном порыве эсминцы застыли пред самым берегом, осаженные стальными поводьями натянутых жестко антенн. Вздыбив форштевни, они закусили от ярости удила якорей… Теперь же, немного поостыв, корабли полузабылись в дреме, сохраняя и в покое свою порывистость, не обращая внимания на суету людей у бортов, в палубах и надстройках. Презирая береговое житье, они по-прежнему были мечтами и снами — в море. А что такое эсминец в море? Это тени, бегущие по волнам, вихри пены, это дерзость, клокочущая в ревущих вентиляторах. Это лихие развороты, атаки, стремительные броски в самую гущу боя и огневые залпы прямо в лицо врагу!
Что может быть прекраснее, нежели командовать таким кораблем! Быстрым, послушным, грозным. Командир корабля — это и было пределом его, Тополькова, желаний. Должности выше он искренне считал мало интересными. Ну, какая радость, к примеру, быть командующим флотом? Тысячи забот, великих и малых, — об учебе и ремонте, о квартирах и топливе, о транспорте и детских яслях — да разве все перечтешь? — отдаляют его от моря, от влекущей, захватывающей свободы океана. С годами в нем все больше появляется от ученого и стратега, от философа и математика и все меньше остается от моряка. Море стало для него военно-морским театром, поделенным на оперативные квадраты и районы боевой подготовки, а корабли — боевыми единицами, в которых существуют лишь мощь и готовность, но нет уже ни запаха смолы, ни встречного ветра, ни шумных веселых кают-компаний. Он знает законы побед и тайны поражений, в его опыт и мудрость верят сотни людей — и потому ему дана высокая власть над ними. Но зато он лишен теперь самой заветной для моряка власти — физической власти над кораблем. А разве не ради нее он пришел когда-то на флот?..
Моряцкие радости редко выпадают на долю флагмана. Может быть, лишь во время похода он поднимется вдруг среди ночи на мостик и зашагает задумчиво-молча от борта к борту. Притихнет почтительно командир, подтянутся рулевой и сигнальщики, и даже вахтенный лейтенант, влюбленно отдающий команды, понизит голос до полушепота: кто посмеет нарушить задумчивость адмирала! О чем он думает в такие минуты — кто знает? О славе? О долге? О судьбах народов? И вряд ли кому-нибудь явится мысль, что флагман поднялся только затем, чтоб отвести после трудного дня моряцкую душу: взглянуть на созвездия, по которым водил когда-то корабль, вдохнуть соленой прохлады, наслушаться вдоволь плеска волны. Ибо в нем, поседевшем до времени флотоводце, вобравшем в себя и опыт нескольких войн, и знания многих академий, и прозорливость мыслителей, — осталось буйное лейтенантское сердце, полное тяги к скитаниям и странствиям… Сергею, восторженно глядевшему на эсминцы, даже стало жаль адмиралов и флагманов, всех, кто уже перешагнул в своей флотской службе пленительную должность командира корабля.
Его раздумья нарушил попутчик-матрос:
— Вам на какой, товарищ лейтенант?
— На «Зоревой».
— Вот он, крайний справа.
Над трубами «Зоревого» бушевал зной. В начищенных поручнях трапов, согретые солнцем, вспыхивали отблески вечных дорог. Расчехленные зрачки дальномеров жадно ощупывали плесы залива. Корабль, нервно подрагивая, казалось, лишь ожидал сигнала, чтобы врезаться застоявшимися винтами в толщи воды, рвануться от надоевшего берега… «Не опоздать бы!» — со страхом подумал Топольков. Он поспешно поблагодарил матроса за помощь и почти побежал по пирсу.
На «Зоревом» уже заступила ходовая вахта. Поэтому у сходен Сергея встретил лишь старшина, который тотчас же доложил о нем по телефону старпому. С мостика торопливо спустился низкорослый, плечистый капитан-лейтенант и направился на ют.
— Лейтенант Топольков? — протянул он дружелюбно руку. — А мы уже начали было волноваться, боялись оставить вас на берегу. Пришлось бы до нашего возвращения скитаться по чужим кораблям.
Стальная палуба, протертая соляром, была скользкой. Сергей шел по ней, упираясь ногами в рельсы минной дорожки. А капитан-лейтенант весело рассказывал о том, что нынешний штурман «Зоревого» допущен к вступительным экзаменам в академию, ему уж давно бы пора уехать в Ленинград, зубрить интегралы и всякие там «палатки Эйлера», но штаб строго-настрого приказал отпустить его с корабля лишь тогда, когда прибудет новый штурман.
— Он будет рад вашему приезду, — заметил офицер и, спохватившись, тут же поспешил добавить: — Да и все мы рады новому товарищу. Брату-моряку.
В жилом коридоре пахло нагретыми краской и пробкой, пресноватой сухостью пара, едва уловимой и все же приторной сладостью смазочных масел, — всем тем, что с первого вдоха отличает живой и плавающий корабль от мертвого. В этих запахах как бы соединялись и уютная теплота кают, и плотная духота глубинного дыхания двигателей, и влажная, почти человечья разгоряченность не знающего устали, работящего металла. Разгадывая их, Сергей волновался, словно с этими запахами входило в него ни с чем не сравнимое новое бытие.
Старпом открыл одну из дверей, пропустил вперед Тополькова.
— Располагайтесь пока здесь, — предложил он. — А уж, когда уедет штурман, займете каюту свою, штатную. — И как бы мимоходом поинтересовался: — Завтракали?
— Спасибо, в поезде.
— Ну, тогда устраивайтесь. А я побегу на мостик: время сниматься со швартовов. — Капитан-лейтенант еще раз окинул взглядом каюту Тополькова и улыбнулся. — В общем, осваивайтесь. Вы ведь теперь — на родном