Башня континуума - Александра Седых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время — штука неумолимая, жестокая и беспристрастная, оно шло себе и шло, и вот однажды Кит вернулся домой и застал Терри, рыдающей навзрыд в гостиной. К тому времени для него ее слезы стали привычным, обыденным делом. Как и разговоры, стереотипные, словно подвывания сломанной шарманки.
— Кит, нам надо поговорить.
— Нельзя ли подождать до завтра, дорогая.
— Мне двадцать семь, и я хочу ребенка!
— Давай я лучше позвоню в зоомагазин, и нам пришлют щенка. Или котенка.
Терри уставилась на мужа, ломая голову: много ли времени пройдет, прежде чем он начнется общаться с ней, обходясь вообще без слов, просто ломая ей кости и выбивая зубы.
— Я пошутил. Неудачно. Извини. Давай поговорим завтра.
— Завтра ты будешь на работе. А я буду опять дома. Одна. И мы ни о чем не поговорим.
Кит присел напротив жены, любовно приобняв свой портфель.
— Терри, я все понимаю. Тебе скучно. Но ты всегда можешь пройтись по магазинам. Выпить чаю с подругами. Или сходить к портнихе. Или еще куда-нибудь. И потом, у тебя есть обязанности… благотворительность… дети. Это ответственное дело. У меня нет времени. У меня есть график. И… ну, мы же говорили об этом сотню раз, не так ли?
— Дорогой.
— Пожалуйста, дорогая… завтра мы обо всем поговорим. Обещаю…
— Завтра уже наступило, — сказала Терри, кивнув на напольные часы.
Кит, однако, счел разговор оконченным. У него на уме, как обычно, были куда более масштабные проблемы, чем проблемы бедняжки Терри, и он желал только одного: чтобы она оставила его в покое. Кит искренне не знал, что он еще может сделать для жены. Дорогая была сыта, здорова, одета и могла купить себе что угодно. Так что Кит поднялся, прижимая к себе портфель наподобие щита, и стал совершать сложный и грациозный отступательный маневр в направлении своего кабинета, своей работы и своей рюмки…
— Стой, — рявкнула Терри.
Кит помедлил, но остановился и бросил на жену удивленный, раздраженный, но в то же время до странности сочувствующий взгляд. Терри почти не сомневалась, что сейчас он предложит ей разделить на двоих его Рюмочку перед Сном. Но он удержался.
— Тяжелый день, дорогая?
— Ты должен взять отпуск. Немедленно. Прямо сейчас.
— Что?
— Ты меня прекрасно слышал.
— Да, но мне…
Терри не дала мужу вставить ни слова. Она понимала, что, если ему позволить, Кит тотчас же приведет массу веских причин, по которым он не может взять отпуск — ни сейчас, и вообще никогда, и ей придется согласиться, потому что это будут чрезвычайно веские причины.
— Прямо с завтрашнего дня. Хотя бы на две недели. И мы проведем это время вдвоем. Только ты и я. Никакой работы. Никакой выпивки. Никаких работ в саду. Только ты и я. А иначе…
— В своем ли ты уме? Я не могу взять отпуск. У меня дел по горло. Прямо завтра у меня…
— Ты возьмешь отпуск. Или…
— Что?
— Я тебя брошу. Я не шучу. Я уйду от тебя.
Терри помнила, что следующие две недели оказались невыносимо тяжкими для них обоих. Кит взял отпуск впервые за последние десять лет и совершенно не представлял, что теперь делать с этим дурацким отпуском. Он не знал, куда себя девать. Он вдруг обнаружил, что не представляет, о чем разговаривать с женой. Терри ничего не понимала ни в бизнесе, ни в финансах, ни в политике. Она не умела играть ни в крокет, ни в покер или, на худой конец, в бильярд. Киту было смертельно скучно. В то же время, ему мерещились фатальные катаклизмы, которые непременно произойдут в офисе в его отсутствие. Копилка, например, рухнет — кто знает.
В смешанном состоянии смертельной скуки и издерганности, изнывая от бессонницы, Кит провел три дня, ничего не делая, слоняясь по дому туда-сюда и куря сигарету за сигаретой. Потом еще три дня он чинил все сломанные вещи в доме и наводил порядок в саду. Потом он лег и уснул еще на три дня. Проснувшись, Кит слегка пришел в себя и занялся налаживанием семейной жизни. Он занялся с Терезой любовью. Он сводил жену в ресторан. Он сводил жену в театр. Пьеса Киту не понравилась.
— Неужели это стадо раскрашенных обезьян, прыгающее по сцене, не понимает, что «Гамлет» — это комедия, и играть его надо, как комедию? Недоумки.
В Главном Имперском театре они сидели в ложе, алой, бархатной и такой почетной, что почетней были только ложи самого Императора и Верховного Канцлера, а Кит в запале говорил довольно громко, и Терри чувствовала, что публика в театре смотрит на них, а вовсе не сцену, а некоторые и через лорнеты и театральные бинокли.
— Ведь в конце все умирают, дорогой, — сказала она шепотом.
— Вот именно. Что это, по-твоему, дорогая, как не комедия?
В антракте он ретировался в пивную, расположенный по соседству с театром, выпил и остаток вечера провел, развлекая официантов, посетителей, своих телохранителей и понабежавших репортеров игрой на фортепьяно, как заправский тапер. Он сорвал аплодисменты и неплохие чаевые. Терри забрала мужа оттуда, когда Кит, войдя в раж, начал рассовывать банкноты в лифчики приятно взбудораженных официанток.
— Безнадежно. Что бы я ни делал, я все равно получаю за это деньги, — сказал Кит, когда они вернулись домой. Он потянулся за портсигаром, и скомканные банкноты начали вываливаться из карманов его пиджака.
Терри впервые с изумлением поняла, что это его беспокоит.
— Я не знала, что это тебя беспокоит.
— Нет. Меня беспокоит не это. Меня беспокоит то, что это меня не беспокоит. Понимаешь? Я вроде бы должен беспокоиться по этому поводу, но я не беспокоюсь, и это меня беспокоит.
Терри поняла, что это слишком мудрено для глупенькой курицы вроде нее.
— А… что говорит по этому поводу твоя сестра?
— Виктория говорит, что я слюнтяй.
— А… Ричард?
— Ричард говорит, что я милый мальчик, но, думаю, это значит, что я слюнтяй.
— А твой психоаналитик?
— Он считает, мне следует расслабиться и снять это ужасное напряжение. Он считает, чтобы расслабиться, я должен принимать трижды в день его волшебные патентованные пилюли. Он считает, что, если я стану наркоманом, я стану счастливым. В его кабинете на стене висит диплом, подтверждающий, что он дипломированный и высококвалифицированный наркоторговец с ученой степенью и двадцатилетним стажем. И он так искренне желает помочь. Иногда я боюсь не устоять. Иногда я просто боюсь. Тогда я иду в церковь, опускаюсь на колени и молюсь. Но, возможно, я молюсь недостаточно усердно. Вот чего я боюсь по-настоящему…
— Ты несчастлив? — спросила Терри, сглатывая комок в горле.
— У меня нет времени размышлять, несчастлив я или нет, — сказал Кит, поглядел на нее, и что-то в ее глазах заставило его сказать. — Господи, ты теперь правда меня бросишь, Терри?
— Нет. Я люблю тебя.
— Я бы тоже хотел тебя любить. Я бы хотел любить… хоть кого-нибудь. Я бы хотел этого… больше всего на свете.
* * *Сам Кит не помнил того давнего разговора. И к лучшему. Иначе бы он, пожалуй, разрыдался. Или рассмеялся. Кто знает. Теперь он, наконец, полюбил. Вопрос состоял в том, стоило ли оно того.
Но пока он был попросту не в состоянии мыслить здраво. Чувство переполняло его, будто рухнула плотина. За спиной выросли ангельские крылья. Мир, до сих пор окрашенный черно-белым, неожиданно расцветился мириадами ярких красок. Он видел звезды и фейерверки, а в ушах его звенели звонкие напевные трели. Соловьиные. Само собой, трелям сопутствовали зияющие провалы в памяти. Он начал забывать, что женат.
Кит ужасался сам себе. Его нельзя было назвать идеальным мужем, но за десять лет брака, тем не менее, он ни разу не поглядел на другую женщину. Что случилось? Откуда взялись чашечки кофе, ужины, закаты и рассветы, прогулки под луной? Он знал, что должен остановиться, но остановиться было выше его сил. Он растаял, размяк, разомлел, расслабился и был очень счастлив. Ясно было, что за это счастье ему придется заплатить какую-то страшную цену.
Но пока, по крайней мере, ровным счетом ничего страшного не происходило. Вечером после работы Кит заехал за Шарлоттой и повел в Музей Изящных Искусств. Там они бродили по залам, разглядывая картины (ничего современного и абстрактного), ели пончики, пили кофе, разговаривали об искусстве, и Кит до нелепости прекрасно проводил время, но тут вспомнил о председателе Антимонопольного Комитета, который собирался вечером зайти на званый ужин. Вместе с двумя сотнями других гостей не менее высокого ранга.
— Уважаемая миссис Лэнгдон…
— Да?
— Прошу простить меня, но… монополия… то есть, антимонополия… нет… в этом нет ни малейшего смысла… комитет…
— Вам нужно уходить? — догадалась она.
Слава Богу, что прекрасная миссис Лэнгдон была еще и догадливой, вдобавок, а то он в ее присутствии то и дело становился косноязычным, как экстренный выпуск новостей.