Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Глава X

Король должен был покинуть Гродно через несколько дней после окончания сейма. Он попросил у меня разрешения провести сутки в моей деревне, что в четырнадцати километрах от Варшавы на большом почтовом тракте. Он сказал, что имеет нужду в отдыхе и особенно – в утешении и что он все это найдет, несомненно, в доме человека, которого он уважает и отец которого был в числе его самых близких друзей.

Я не мог отказать ему в этой просьбе и отправился в путь впереди него, чтобы подготовиться к приему у себя короля. Его свита состояла из малого числа доверенных лиц, но он имел многочисленный выезд, и сопровождал его значительный эскорт польских улан.

По прибытии в мой дом он отстранил часовых, которые были выставлены у дверей, и даже тех, которые находились на своих обычных местах. Он очень изящно объяснил это тем, что нигде не может быть в большей безопасности, чем у меня.

Я старался его развлечь: показал ему свою библиотеку, и он нашел ее прекрасно подобранной, а ее классификацию чрезвычайно одобрил. Затем я показал ему планы садов и сельских домов, которые он с удовольствием изучил, также представил ему продукцию различных фабрик и мануфактур, которые открыл у себя. Король спросил, откуда я набрал рабочих и как давно они работают у меня. Я ответил, что это швейцарцы, немцы и, главным образом, вюртембергцы, которые прибыли работать у меня в те времена, когда конституционный сейм постановил, что любой иностранец, прибывший на польскую землю, является свободной личностью и пользуется всеми правами, предоставленными конституцией.

Этот ответ сменил направление нашей беседы. Разговор, который затем последовал, дал мне понять, что необходимо описать подробнее этот визит короля: в нем раскрылись некоторые характерные черты его образа мыслей и интересные детали восприятия им насильственных актов, имевших место на сейме в Гродно, а также результатов, которые должны были за ними последовать.

Упоминание о конституционном сейме вызвало у короля сильное волнение. Он сначала хотел его скрыть и спросил у меня, сколько иностранных семей проживает на моих землях. Я ответил, что у меня их более ста пятидесяти, среди которых – разного рода рабочие для фабрик и мануфактур, но самое большое количество среди них – земледельцы, которым я предоставил обрабатывать столько земли, сколько они просили, не требуя от них никаких повинностей в течение десяти лет. Я показал королю план деревни Изабельсбург, которую построил для новых арендаторов, и с таким усердием изобразил ему картину благополучия, в котором они жили до сих пор, что он прослезился и воскликнул: «Несчастные! Что с ними теперь будет?..» Затем добавил: «Неисправимые беды принесла нам эта проклятая Тарговицкая конфедерация! Насколько счастливее была бы Польша, если бы конституция 3 мая, действуя в течение нескольких лет, дала бы ей прочувствовать на себе все преимущества доброго правления!.. Но такова моя горькая судьба: я всегда хотел добра моей стране, но приносил ей только зло!»

Говоря так, он оживлялся все более и продолжал говорить не прерываясь. У него вырвался вздох, не имевший в себе ничего нарочитого: «Ах! Зачем я согласился принять эту корону с шипами, которая сжимала мне голову столько лет! Я испытал все тяготы, которые сопровождают королевский сан, но не насладился его радостями! Лишь один раз за все свое царствование я испытал радостное чувство: это был день 3 мая… я думал, что Провидение, устав наконец нас преследовать, вняло моим просьбам и мольбам моих соотечественников!.. Я пользовался полным доверием нации и внутренне был уверен, что заслуживаю его. Это был самый чудесный момент в моей жизни, и воспоминание о нем я сохраню до могилы!.. Но почему этот момент был так краток? Почему не прекратилось мое существование сразу после этого достопамятного дня? Я бы завершил достойно свою карьеру. Закрыв глаза, я оставил бы поляков довольными мной, а мою родину – счастливой! Я чувствую, что живу слишком долго – и для меня самого, и для моей страны… Бедная Польша! Какая судьба ей уготована и как несчастлив ее король!»

Произнеся эти последние слова, он закрыл лицо руками, чтобы скрыть душившие его рыдания, которые некоторое время мешали ему говорить.

Короля часто упрекали в том, что он в своих речах прибегал к декламации, движениям и жестам, уместным для актера на сцене, и тем старался пробудить в аудитории чувства, которыми лишь притворно был проникнут сам. Но, бесспорно, этого не могло быть в тот момент, когда он был один на один со мной и у него не было никакой нужды разыгрывать комедию! Один из его самых преданных служителей и друзей, обер-шталмейстер Короны Кикий, находившийся в соседней комнате, сказал мне после этого разговора и повторял потом несколько раз, что никогда не видел короля столь искренне переживавшим и старавшимся излить душу с такой искренностью и честностью.

Король видел, что я тронут его переживаниями, и постарался взять себя в руки. Сделав несколько кругов по комнате, он продолжал: «Если бы страдал только я, то мое положение было бы еще терпимым. Но сколько несчастных жертв нового раздела Польши прибавится к тем, которые уже были отданы в жертву! Например, вы: потеряв столько из-за секвестра ваших земель и падения банков, вы неизбежно будете разорены. Вы ведь имеете земли в трех разных владениях, кроме тех, что еще остаются в самой Польше, и, конечно, после опустошения этой страны они не смогут приносить большого дохода!.. Когда я прибавляю к этим потерям состояния еще и то отчаяние, которое вы разделяете со всеми честными гражданами, – я понимаю, насколько тягостно ваше положение. Я искренне жалею вас, но не имею ни сил, ни мужества подать вам какое-либо утешение… Скажите мне, что вы намерены делать?»

«Что касается меня, Государь, – ответил я, – то я свое решение принял. Я навсегда покину родину. Я продам все, чем владею, чтобы честно привести в порядок все мои дела, и затем, обеспечив судьбу моей семьи, я уеду как можно дальше из страны, которая будет лишь постоянно напоминать мне о несчастьях, пережитых в ней, и об унижениях и страданиях моих соотечественников».

«Берегитесь, – сказал мне король, – не торопитесь с вашим решением, чтобы потом не раскаиваться в том, что вы пренебрегли возможностью послужить своей родине или, по меньшей мере, своим соотечественникам… Вы думаете, что наши беды закончились? Я предвижу в будущем события гораздо более зловещие, чем те, которые мы уже пережили. Но что делать? Надо довериться Господу и до конца испить предназначенную нам горькую чашу!..»

Он замолчал на некоторое время, а затем добавил: «Я не допускаю возможности, что те, кто поклялся поддерживать конституцию 3 мая ценой своей жизни, могли изменить свое мнение. Многие из них уже эмигрировали. Они отправятся во Францию, Англию, Швецию, Турцию. Их действия, которые я считаю бесполезными, могут породить новые волнения и спровоцировать новую войну, следствием которой может стать третий и последний раздел… Я боюсь отчаянных настроений в нашей армии. Я знаю пылкий характер и преданность родине моего племянника Юзефа: он ухватится за первую же возможность стать во главе армии, так как ко всем своим добрым качествам он присоединяет чрезмерную страсть к военной службе… Признаюсь вам честно: я подозреваю, что Игнаций Потоцкий, человек государственного ума и твердых убеждений, а также Коллонтай, предприимчивый, неистовый и опасный, начнут действовать при иностранных дворах, заинтересованных в судьбе Польши, чтобы развязать революцию, которая приведет к полному падению этой несчастной страны… Что вы на это скажете?»

«Все, что я услышал от Вашего Величества, – ответил я, – это лишь гипотезы и предположения, кроме умозаключения о третьем и последнем разделе, который я тоже считаю делом решенным. Это основная причина, по которой я принял решение покинуть родину. Однако я не скрываю от Вас, Государь, что если подозрения и опасения Вашего Величества относительно реакции в стране оправдаются, то я не покину Польшу и охотно стану в ряды тех, кто будет сражаться за ее свободу и независимость».

Король казался удивленным и даже огорченным этим моим решением. Он опасался, что сказал слишком много… Будучи доверчивым по своей природе по отношению к тем, кто его окружал, он мог легко быть обманутым в домашних делах, и напротив, был подозрителен в том, что касалось политических мнений и действий. Он, несомненно, испугался того, что у меня могла зародиться мысль о том, что ему известны определенные данные о намерениях патриотов и армии в целом. Он тут же прервал разговор на эту тему и заговорил о каких-то незначительных вещах.

Проведя около тридцати часов в моем доме, король отбыл в Варшаву, поблагодарив меня за добрый прием, оказанный ему, за отдых, которым он насладился и которого, как он сказал, уже долго не имел.

Этот разговор был слишком интересен, чтобы я не постарался его записать и тщательно сохранить, а потом в точности переписать.