Вступление в должность - Лидия Вакуловская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед тем как взяться за еду, корреспондент сходил к саням и вернулся с бутылкой водки. Доктор от водки отказался. Он извлек из внутреннего кармана телогрейки плоскую, обшитую войлоком флягу и приложился к ней. Когда он пил, подбородок его и руки мелко дрожали. Любушка подумала, что вчера он, видимо, крепко выпил, потому его и бьет озноб. Закусывать доктор не стал, а все другие, кроме него и Паши, начали есть консервы с галетами. Паша стояла в стороне и все так же безучастно глядела на огонь. Любушка несколько раз звала ее есть, но та не оборачивалась на ее голос. Корреспондент часто поглядывал на Пашу, потом и он сказал ей:
— Женщина, поешьте с нами. Как-то неудобно получается.
Паша не ответила и ему. Тогда Володька, кривясь, сказал ей:
— Эй, принцесса, тебя зовут или кого? Сына голодом заморишь, пищать начнет.
И Паша вдруг подошла к Володьке, присела рядом, взяла из пачки галетину, опустила ее, держа за уголок, в кипяток Володькиной кружки. Другой рукой она сдвинула платок, закрывавший рот, обнажив разбитые, в запеченных кровинках губы и растекшийся синяк на подбородке. Корреспондент уставился на Пашу, потом приоткрыл рот, точно хотел о чем-то спросить ее. Но тут Слава сказал Любушке:
— Садись к нам в кабину, дорогу лучше запомнишь.
— Пусть Юрий Петрович садится, он замерз, — ответила Любушка, по-прежнему испытывая щемящую жалость к доктору.
— Переселяйтесь к нам, — сказал Слава доктору.
— Можно и к вам, — равнодушно отозвался Юрий Петрович. Он все ходил у костра — длинный, сутулый, в нахлобученной по самые очки потертой мерлушковой шапке.
— И ты, принцесса, лезь в кабину, пока жива, — обернулся к Паше Володька. Он хихикнул, легонько толкнул ее локтем в бок.
Не отвечая ему, Паша осторожно сосала больными губами разбухшую в кипятке галетину.
Они быстро разрушили костер, расшвыряли головешки, сбили пламя, закидали землей, затоптали ногами. И поехали дальше.
Тимку Володька отвязал и забрал в кабину. Корреспондент наводил порядок в своем кукуле: доставал из глубины его какие-то сумочки в кожаных чехлах на «молниях», фотоаппарат, флягу, зачехленное ружье, снова отправлял все это в кукуль. Видно, вещи эти боялись мороза, если корреспондент держал их в меховом мешке и спал с ними.
Любушке стало скучно сидеть молча, и она спросила корреспондента:
— Вы едете, чтоб потом в газету написать?
— Я не пишу, я фотокор, — охотно ответил он. — Я снимки делаю, а пишет мой шеф.
— Тот, что не поехал с вами? — догадалась Любушка.
— Он самый.
— А почему он не поехал?
— Мороза испугался.
— Разве это мороз? — засмеялась Любушка, зная, что вскоре зима подарит им и пятьдесят, и шестьдесят градусов.
— Мороз, — серьезно сказал корреспондент. Он уже уложил свое имущество и теперь всовывал в кукуль ноги в лохматых собачьих унтах.
— А вы из какой газеты? — снова спросила Любушка.
— Из районки.
— И ваш шеф все время пишет?
— Обязательно. Он замредактора.
Больше Любушка не знала, о чем говорить с корреспондентом. Тот до половины забрался в спальный мешок, привалился спиной к ящикам, поворочался немного, поудобнее устраиваясь, и сам спросил Любушку:
— Так тебя после техникума сюда послали?
— После техникума.
— Ветеринаром едешь?
— И ветеринаром, и зоотехником. Все сразу.
— А факультет какой кончала?
— Зоотехнический. Но у нас и ветеринарию немножко преподавали.
— Нравится тебе специальность?
— Конечно, нравится.
— А сама ты из этого, же совхоза?
— Нет, мы когда-то в Якутии жили, потом на Колыму перебрались. Но не здесь, на Теньке жили.
— Так ты эвенка или якутка?
— Якутка.
— Зачем же тебя сюда послали? Здесь почти одни эвены. Будут говорить, а ты не поймешь.
— Я немножко эвенский знаю и якутский немного. А больше русский, — призналась она. — У нас в техникуме и в интернате многие предметы на русском шли.
— А родители твои где?
— Родителей нет, они умерли. У меня две сестры есть и брат. Они теперь опять в Якутии живут, а раньше все мы в интернате жили. Они старше меня.
— Вот в бригаду приедем, ты мне все расскажешь, а я запишу. А пока давай молчать, а то горло застудим. Договорились? И не сиди так, лезь в кукуль, потом не согреешься, — сказал корреспондент. Он закрыл шарфиком рот, набитый золотыми зубами, и уставился взглядом куда-то вверх, в серое бездонное небо.
Так они поговорили и замолкли. Любушка тоже забралась в кукуль, привалилась спиной к ящикам. И долго сидела так, глядя на деревья.
Дорога все время шла в гору, сани еле тащились, и каждое дерево подолгу стояло перед глазами, пока его не заслоняло другое дерево, а другое — третье. По мере того как сани все выше карабкались на сопку, на деревьях блекли, затухали краски. Лиственницы все больше оголялись, приобретали серые, угрюмые тона. Потом деревья и вовсе разделись, превратились в черных костлявых уродцев с обломанными макушками, оторванными руками-ветками, покрытыми бородатыми наростами.
И все стало меняться, когда сани пошли под уклон. Деревья принялись наряжаться в позолоту, румяниться и даже зеленеть. Одна лиственница натянула на себя ярко-огненное платье с совершенно зеленой оторочкой внизу, другая вырядилась в темно-вишневый халат, накинула на голову медный платок. А березка облилась прозрачным воском и замерла так, боясь пошевелиться в своем хрупком наряде…
Любушка как-то забыла, что рядом находится корреспондент, а когда повернулась к нему, увидела, что он спит.
Прошло немало времени, прежде чем трактор перевалил через сопку и выбрался на равнину. Горбатая сопка, взлохмаченная лесом, начала медленно отплывать назад. В отличие от сопки, равнина была слегка приснежена, сани по снежку пошли прытче.
За шумом мотора Любушка не слышала стука дверцы в кабине трактора, поэтому удивилась, увидев вспрыгнувшего на сани Славу.
— Не замерзла? — спросил он Любушку. — Иди в кабину, если замерзла.
— Нормально, — улыбнулась ему Любушка.
— Я посплю, — сказал Слава. Он приподнял кукуль доктора, стряхнул с него хвою и сучья. — Пока по ровному едем, надо поспать.
Корреспондент выглянул Из кукуля, спросил Славу:
— К завтрашнему утру доедем?
— Дай бог к вечеру добраться, — весело ответил Слава.
— А кто эта женщина, что в кабине? — поинтересовался корреспондент.
— Как — кто? Володькина жена.
— Жена? — не поверил корреспондент. — Что ж это он о нею так грубо обращается?
— Мстит за вчерашнее, — ответил Слава. И подмигнул Любушке: — Все из-за тебя.
— Из-за меня? — изумилась Любушка.
— Приревновала к тебе Володьку.
— Да я его совсем не знаю, — вконец растерялась Любушка.
— Мало ли что! Она боялась, вдруг он по дороге в тебя влюбится. Не пускала его вчера ехать.
— Она не пускала, а он ее избил? Так, что ли? — спросил корреспондент.
Слава не ответил, только пожал плечами.
— Он что, из заключения вернулся?
— С чего вы взяли?
— У него на физиономии написано, — сердито сказал корреспондент.
— Да нет, Володька ничего…
— А откуда он в поселке взялся? — допытывался корреспондент. — Не местный же он?
— Обязательно местным быть? — обиделся Слава. — А я, например, откуда взялся? Служил службу в Магадане, приехал к тетке в гости и пришвартовался. У меня тетка в поселке пошивочной заведует. Так и он. Служил в армии, с Пашкой познакомился. Я вот женюсь на эвенке — тоже местным стану.
— И тоже будешь руки распускать?
— Не обязательно.
— Армейцы, — буркнул корреспондент и скрылся в своем кукуле.
— Спокойной ночи! — пробормотал в ответ ему Слава, также с головой забираясь в спальный мешок.
Любушка посидела еще немного, потом прилегла. Но прятать голову в кукуль не стала, пристроила ее на рюкзак. Лежала и слушала гул трактора и скрип полозьев. В отличие от монотонного тарахтения мотора, полозья выскрипывали на разные голоса: дискантом, фальцетом, тенорком. Все зависело от того, какой величины попалась им кочка, под каким углом залег повстречавшийся камень, круто или плавно опадает под ними выемка. Все голоса, издаваемые полозьями, сливались в единое звучание, получалась интересная музыка. Любушка тихо лежала, слушая необычную музыку полозьев. Надо же, как бывает…
3Вдруг музыка оборвалась. Ее заглушил страшной силы грохот — точно где-то рядом рванули аммонитом скалу и от взрывной волны задрожали, затрещали сани. Волна приподняла Любушку за плечи, больно стукнула головой о ящик.
Опять затрещали, задергались сани. Любушка хотела поскорее освободиться от кукуля, кое-как повернулась в нем, привстала на колени, но не удержалась при рывке саней, повалилась на спавшего рядом Славу. Тот высунулся из спального мешка, сонно заморгал, пытаясь понять, в чем дело. А сани все рвало вперед и назад какими-то сумасшедшими толчками.