Сжигая запреты - Елена Тодорова

А я окончательно теряюсь.

Стараюсь не зацикливаться, правда. Но во время обеда Даня продолжает молчать, а во мне нарастает беспокойство. Едва дожидаюсь, пока он доест. Знаю, что голодных мужиков лучше не трогать, а на сытый желудок можно многое выторговать. В кои-то веки использую эти знания, потому как мне действительно очень тревожно становится.

Так вот, как только Шатохин сухо благодарит меня за еду и отодвигает пустую тарелку, выпаливаю:

– Можно я тебя обниму?

Он застывает. Долго не двигается. Даже взгляда на меня не поднимает. Смотрит куда-то вниз, на стол перед собой.

А потом… Кивает.

Я подрываюсь и едва ли не с разбега залетаю к нему на колени. Обвиваю руками и утыкаюсь губами в шею. И лишь дождавшись, когда обнимет в ответ, шепчу:

– Ты чем-то расстроен?

Он вздыхает.

– Нет, не расстроен, – проговаривает так же тихо, как и я.

– Что же такое?

Пауза между нами в принципе не затягивается. Даня не увиливает.

– После Бога разрухи чаще всего приходит Бог стыда и робости…

Именно в этот миг я отчетливо ощущаю его смущение. Мне даже не нужно смотреть ему в лицо.

И я… Я просто делаю все, чтобы не усугублять это состояние.

– А-а-а… – выдаю еще тише. Не задействую голосовые связки, но растягиваю гласные: – После куража у ме-е-еня то-о-оже тако-о-ое быва-е-ет.

Даня снова вздыхает. Тяжелее, чем перед этим. Чувствую, как вместе с этим действием опадает его грудь, и опускаются плечи.

Он вдруг крепко-крепко меня сжимает и дрожащим, таким несвойственным для себя самого голосом выталкивает:

– Я тебя обидел? Причинил боль? Шокировал?

– Нет, нет и нет, – так же быстро отзываюсь я. – Ты же сам видел, я кайфовала.

Не могу я врать, когда ему так нужна правда.

– Да… – все еще не уверен. – Но я просто знаю, что делать, чтобы тебя несло… А на трезвую… На трезвую, что думаешь, Марин?

Он боится, что я жалею???

Что за глупости!

– Ты же просил тебя принять, Дань… – напоминаю, не повышая голоса. – Я приняла. И ни о чем не жалею!

– Спасибо, – шумно выдыхает он.

И только после этого расслабляется.

– За что? – искренне удивляюсь я.

– Для меня просто… Для меня очень важно, что ты меня принимаешь, Марин!

– Дань… – все, что у меня получается выдохнуть.

– И за обед… Спасибо.

– Ты уже благодарил…

– Еще раз… Спасибо, Чаруша… – горячо целует в место под ухом и снова как-то странно, будто несдержанно, сжимает всю меня руками. Мурашки разлетаются, и внизу живота зарождает дрожь, а в груди – неистовый пожар. – Спасибо! Было реально охрененно вкусно. И мне приятно… Очень приятно, Марин, что ты меня накормила… Я… Это… Пойду я, Марин…

– Стой… Дань, Дань… – тарахчу я, но он уже поднимается, вынуждая меня встать на ноги. – Я хотела с тобой поговорить… – выпаливаю, когда отодвигает меня в сторону. – Ну, подожди же, Дань…

– Потом, Марин… Я позже приду. Обещаю.

– Но куда ты? Куда ты, Дань?!

Он больше не отвечает.

Не оборачиваясь, выходит за дверь.

28

У тебя – йога, у меня – фаер-шоу!

© Марина Чарушина

День закончился. Прошла еще одна ночь. Даня так больше и не появился.

Столько времени в одиночестве, сколько я проводила на острове, в обычной жизни мне никогда не предоставлялось. Порой казалось, что я действительно на этом клочке земли одна.

Я надраила хижину, перестирала и перегладила вещи, наготовила еды, словно кто-то поставил передо мной задачу накормить целое племя, набросала шесть постов, посвященных своей беременности, продумала несколько вариантов, как сообщить об этом родне, записала пару десятков видосиков для блога, успела половину из них обработать. Теперь бы дожить до волшебного пространства «Интернет».

Ну и до дома, конечно. Я начала по нему скучать. Не просто как по привычной среде обитания. По папе с мамой, по брату, по Лизе, по сестрам, по друзьям… Тосковала немыслимо! Наверное, и в этом виноваты гормоны. Я стала слишком чувствительной. И бороться с этим бесполезно. Только переждать.

Итак, я переделала все, что только может себе вообразить пытливый ум. Оставалось только разбить огород и попытаться вырастить кукурузу.

А Дани все не было.

Мое благоразумие сохраняется до вечера. Я уверена, что уж этой ночью он точно придет, и просто жду. Когда же этого не случается, тот чертов канат, что именуется терпением, без предупреждающего треска разлетается. Связь сердца с мозгом утрачивается. Меня рвет на эмоции, как на лоскуты.

Подхватываю зажигалку и, толком не осознавая, с какой целью, несусь на пляж. Там же суетливо озираюсь.

Вдруг Даня пришел?

Но нет.

Пирс… Кровать со свежим постельным бельем… Беседка, в которой я сегодня наводила порядки… Танцующий океан… Сам пляж… Везде пусто.

За грудиной что-то страшно заламывает. Отдает болью вниз живота и на лопатки. Вот так в один миг можно почувствовать себя глубоко несчастным человеком. И я, словно птица со сломанными крыльями, на резервном топливе эмоций по инерции лечу вперед, пока не оказываюсь рядом с беседкой.

Чиркаю зажигалкой и подношу огонек к дрожащей на ветру занавеске. Возгорание происходит мгновенно. Пламя, пожирая воздушную ткань, быстро достигает деревянных опор и перекидывается на них.

Я бы хотела сказать, что никаких чувств это во мне не вызывает. Но на самом деле мне будто еще больнее становится.

Сама не понимаю, что я уничтожаю.

Только как еще мне призвать демона Шатохина обратно?

Мне приходится все это сжигать. Чтобы он увидел тянущийся к небу огонь, где бы сейчас ни находился, и прибежал как на аларм[2].

Очередной приступ отчаяния меня настигает, когда вся беседка оказывается полностью объятой пламенем, а Даня так и не появляется. Ожидаемо, что состояние мое стремительно ухудшается, и мгновение спустя у меня случается выброс ядреного набора эмоций.

Потрясение. Печаль. Страх. Горе. Гнев.

С этим букетом я и встречаю выбежавшего, наконец, на пляж Шатохина. Пока он переводит ошарашенный, буквально безумный взгляд с высокого кострища на меня, я лишь стискиваю кулаки и решительно преодолеваю оставшееся между нами расстояние.

– Какого хрена ты тут устроила?! – яростно рассекает пространство Даня, едва замираю перед