Мертвый сезон - Андрей Воронин

– Да, – задумчиво сказал Эдик, – любопытный экземпляр. Действует с выдумкой, нетривиально. Интересно, что он затеял на этот раз? Кстати, чем он там дышит, в этой норе? Там темно?

– Не совсем, – возразил инструктор дайв-клуба по имени Юра. – Эта нора расположена прямо под маяком. Не знаю, были там когда-то подземные этажи или это просто система трещин в скале, но свет туда проникает, не говоря уже о воздухе.

– Гм, – сказал Эдик. – А если бросить сверху гранату?

– Трещина не прямая, – сказал дайвер. – Граната будет падать довольно долго.

– Целых четыре секунды?

– Не знаю.

– Ладно, – сказал Эдик, – это я просто так спросил, из любопытства. В конце концов, неважно, где она взорвется. Результата снаружи все равно не увидишь, так и так придется нырять, не зная, что тебя ждет впереди.

– Да что там такое особенное может ждать? – пренебрежительно пожал плечами Юра. – Что он, с автоматом наизготовку там сидит, нас дожидается? Ерунда! Если он там, возьмем как миленького, даже пикнуть не успеет. А если его там нет, заминируем все так, что даже мышь не пробежит.

– Откуда там возьмется мышь? – удивился Эдик. – Что-то ты в себе очень уверен, дорогой.

– А почему бы и нет? Я в подводном спецназе десять лет прослужил. Боевые пловцы-водолазы – слыхал про таких?

– Краем уха, – равнодушно ответил Эдик. – У меня специальность другая, я все больше в горах... Я все время думаю, – добавил он уже другим тоном, – не игра ли это. Уж очень просто все получается. Никак я его не пойму. То он действует как настоящий профессионал, то вдруг доверяется первому встречному...

Конец фразы повис в воздухе, Эдик через плечо покосился в кокпит, на съежившегося на скамье Костю.

– Братва, – равнодушно пожал плечами Юра. – Этим все сказано. Понимает, что нахрапом тут ничего не сделаешь, пытается действовать профессионально, но удержаться в рамках просто не может. Я же его видел, это такой отморозок, что мама, не горюй! Ума не приложу, как мы клюнули на его спектакль в бассейне, все же белыми нитками было шито. А вообще, начальник здесь ты, тебе решать. Можем прямо сейчас развернуться и пойти домой.

– Нет, – подумав с минуту, решительно сказал Эдик. – Проверить все равно надо. А вдруг?..

– Вот и я говорю: а вдруг? – поддержал его Юра. – Не знаю, как ты, а лично я, к примеру, не рискнул бы вернуться к Аршаку с пустыми руками и доложить: так и так, Аршак Геворкович, мы с ребятами подумали и решили в эту нору не лазить, а то мало ли, что? Может, там и нет никого, так зачем плавки мочить?

– А ведь ты из армии не сам ушел, – странно улыбнувшись, сказал вдруг Эдик. – Тебя уволили за нарушение дисциплины, верно ведь? Погиб, наверное, кто-то по твоей вине... Нет?

– Наплели уже, шептуны, – с ненавистью сказал Юра, но от дальнейших комментариев воздержался.

– Да нет, – возразил Эдик, – и без шептунов все отлично видно. Рисковый ты человек, не любишь думать, действовать любишь. Впрочем, в данном случае это даже хорошо. Думать тут не о чем. Надо просто пойти и посмотреть, там он или нет. Если там – убить, а если нет... Ну, ты сам об этом хорошо сказал. Чтобы даже муха не пролетела. Готовьтесь, а мы прикроем вас с суши. Если в эту щель, о которой ты говорил, крикнуть, наверху будет слышно?

– Думаю, да, – сказал Юра и, протиснувшись мимо Кости Завьялова, отправился на корму, чтобы в последний раз проверить акваланги.

Рулевой по команде Эдика развернул яхту носом к берегу. Парус убрали, и трое молодых армян на носу, отдав блондинкам бокалы, спустили якорь. Блондинки, которые между делом уговорили не то три, не то четыре бутылки шампанского, немедленно полезли купаться, хотя вода была уже не летняя, и Костя Завьялов, например, в нее ни за что бы не сунулся – по крайней мере, трезвый. Ну, так ведь они и не были трезвыми, эти веселые девки с набережной; для этого Эдик и потащил их с собой – чтобы шумели, визжали, бултыхались и привлекали к себе как можно больше внимания.

Тем временем на корме Юра и его напарник – тот самый охранник из дайв-клуба, у которого тоже имелся небольшой счет к московскому быку, – на корме приладили на спины воздушные баллоны и тихо, без единого всплеска соскользнули в воду, скрытые от любопытных глаз на берегу корпусом яхты. У каждого был при себе резиновый мешок со взрывчаткой и детонаторами и мощный электрический фонарь. Кроме того, у бывшего боевого пловца Юры Костя заметил странный, уродливый пистолет с четырьмя длинными стволами и чересчур крупной мушкой. Еще он заметил, что напарник Юры обращается со своим мешком так, словно тот полон сырых яиц, в то время как сам Юра безжалостно швыряет и дергает свою ношу. Вид у него – не у мешка, естественно, а у Юры – был спокойный, деловито-озабоченный, как будто ему предстояла хоть и довольно сложная, но вполне обыденная работа. Этот вид лучше всяких слов вселял в присутствующих уверенность, что все будет тип-топ: москвича тихо прикончат в его подземной норе, а если его там не окажется, нору и все подходы к ней начинят взрывчаткой. Костя Завьялов даже пожалел, что у аквалангистов нет с собой подводной видеокамеры в герметичном боксе: получалось, что самого интересного он не увидит.

– Принесите мне его голову, – негромко сказал Эдик, стоя на корме с засунутыми в карманы руками. – Я хочу на него посмотреть, хотя бы на мертвого. Плохо играть в карты с человеком, если не видишь его лица, – добавил он, ни к кому не обращаясь, и вернулся на мостик.

Поднырнув под нависающий, густо обросший водорослями и полипами выступ береговой скалы, они очутились в небольшом гроте. Здесь Юра знаком дал команду всплыть и первым поднялся на поверхность.

Николай Кокорин, которого все знакомые запросто звали Кокошей, всплыл рядом с ним, похожий в свете фонаря на героя научно-фантастического фильма. Это сходство пропало, когда он сдвинул на лоб маску и вынул изо рта загубник. Заметив, что Кокоша щурится от режущего глаза света, Юра отвел фонарь от его лица.

– Ну, ты как? – спросил он, придерживая рукой норовящий отправиться в одиночное плавание мешок со взрывчаткой.

– Порядок, – почему-то шепотом ответил Кокоша.

– Можешь не шептать, – сказал ему бывший офицер подводного спецназа. – Если он там, ему нас все равно не слышно, проход полностью под водой.

– Черт, – сказал Кокоша. – Не люблю я эти подводные норы, водоросли всякие, ил... Так и кажется, что сейчас кто-то за ногу схватит.

– Чепуха, – отрезал Юра. – Да и нет там никаких водорослей.

– Да я же не водорослей боюсь, – в голосе Кокоши прозвучала досада. – Водоросли – просто трава, я же знаю.

– А кого тогда – рыб? Это же Черное море, здесь крупнее дельфина ничего не водится, а дельфины на людей не нападают. Тем более в таком месте дельфинам делать нечего.

– Да как ты не поймешь, я не чего-то конкретного боюсь, а вообще... Ну, как некоторые темноты боятся или, скажем, высоты. Ну, не подводный я человек! На свободной воде еще куда ни шло, а тут у меня прямо мурашки по коже бегают. Ничего с собой не могу поделать, это от меня не зависит.

– То есть мне одному туда идти?

– Да нет, конечно. Пойдем, раз надо. Это я так, к слову...

Юра внимательно вгляделся в его лицо, и в рассеянном свете мощного фонаря оно показалось ему бледным и осунувшимся. Парень был жидковат для такой работы, но другого под рукой просто не было. Юра мог, не сходя с места, назвать по именам два десятка опытных, бывалых дайверов, для которых такая прогулка была совершенно плевым делом, но ни один из них не был посвящен в дела "Волны" и ее хозяев, и посвящать их в эти дела никто, естественно, не собирался. Кокоша, напротив, был в курсе, и начальство ему доверяло, но вот опыта сложных погружений у него было маловато – можно сказать, не было совсем, и, как теперь выяснилось, он к приобретению такого опыта даже не стремился.

Юра, который с малолетства не вылезал из воды и чувствовал себя в ней буквально как рыба, этого не понимал. Высоты он не боялся, темноты тоже и потому по-настоящему представить себе, что такое фобия, не мог. Слышал, конечно, что так бывает, читал в специальной литературе и не раз сталкивался на практике, но сам ничего подобного никогда не испытывал и относился к людям вроде Кокоши с брезгливым сочувствием. Впрочем, осуждать он их не осуждал даже мысленно – они же не виноваты, что такими уродились! Можно осуждать человека, который спьяну засунул руку под кузнечный пресс или шагнул под трамвай, – сам, дескать, виноват. А врожденные отклонения – дело другое, тут надо быть снисходительным...

В душе у него шевельнулось неприятное воспоминание о временах, когда он думал иначе и не мог отнести снисходительность к числу своих добродетелей. Он тогда был молод, уверен в себе и твердо верил в целительную силу приказов, которые, как известно, не обсуждаются. Если приказано тебе: встань и иди, – ты должен встать и идти, даже если точно знаешь, что не можешь сделать ни шагу.