На хуторе - Борис Екимов

Пустое длинное здание с длинным коридором встречало тишиной и гулким эхом шагов. Две комнаты с общей печкой были хорошо натоплены, в классе зеленели горшки с цветами, пестрели на стенах рисунки, аппликации да вышивки – детское рукоделье. Три светлых окна глядели на хуторскую улицу.

Яков проверил печку и, усевшись за учительский стол, стал ждать. Голоса Капустиных, как только вываливала орава из дома, звенели без умолку, приближаясь. Школьников у Капустиных было трое, но обычно прихватывали довеска – шестилетнего Вовика, который ревом ревел, в школу просясь. А коли не брали его, то убегал из дому и приходил самостоятельно.

Шумно прибывали Капустины. Школа оживала. Вслед за ними, опаздывая, медленно поспешала первоклассница Маринка Башелукова – махонькая девчушка с большим красным ранцем за плечами. По теплому времени старые люди выходили глядеть на нее, когда она горделиво несла через хутор белые пышные банты на аккуратной головке. Глядели и вздыхали, вспоминая былое.

Так было и нынче. Яков через отворенную форточку приказывал:

– Сапоги чисто промывайте! Не тягайте грязь!

Собрались. Расселись за партами. Учительница Мария Петровна запаздывала. Как всегда в таких случаях, Яков открыл журнал посещаемости.

– Башелукова.

– Здесь, – тонко пискнула девчушка, поднимаясь. Она всегда была с белыми бантами в косичках, с белым отложным воротничком – словно городская первоклассница.

– Капустина.

– Здесь.

– Капустин Петр… Капустин Андрей.

– И я здесь, – отметился Капустин-младший, довесок.

В журнал его не положено было записывать, а хотелось – как все.

Марии Петровны не было. Яков решил сбегать к ней. Но прежде, чтобы не теряли зря времени, он дал задания: кому примеры, кому упражнения. А малышу Капустину вручил лист бумаги и велел рисовать. Все это было для Якова делом привычным. Старая учительница порой хворала, порой уезжала к дочери в райцентр, оставляя надежного помощника – Фетисыча. Он старался.

А жила учительница недалеко, в старом домишке, в каком жизнь провела. Яков отворил калитку и сразу почуял неладное: настежь были открыты все двери – коридорная, кухонная, сарая.

– Мария Петровна! – заглядывая в дом, позвал Яков.

В доме горел свет. Но никто не ответил.

– Мария Петровна! – окликнул он во дворе.

Старая учительница была в сарае. Она стояла, навалившись на угольный ящик. В полутьме Яков не сразу ее заметил, а потом бросился к ней:

– Мария Петровна…

Учительница была мертва и стала валиться на мальчика, как только он тронул ее. Яков с трудом, но не дал ей упасть. Ледяная рука, окостеневшее тело все сказали ему. Он прислонил мертвое тело к стене сарая и бросился вон.

Потом, когда к учительнице поспешили взрослые, он издали глядел, как ее заносят в дом. Он поглядел и пошел к школе. Он чувствовал, что озяб. Пробирала дрожь. У крыльца, отмывая в корыте грязные сапоги, он решил, что о смерти учительницы в классе говорить сейчас не станет. «Про уроки забудут, – подумалось ему. – День пропал, его не вернешь», – повторил он слова учительницы. И еще что-то, более важное, останавливало его: он не до конца поверил в смерть, какая-то последняя надежда теплилась – может, еще оживет.

В классной комнате было тепло, зелено от цветов и все – за партами, даже Капустин-младший.

Обычно, когда учительница, уезжая, оставляла Якова старшим, ребятишкам под началом его приходилось туго. Старался Фетисыч. Лишний раз не скажи, перемены – короче, точно в срок. Но нынче в тягость была чужая ноша.

Братья Капустины примеры по математике решили, и Яков добавил им еще одно упражнение. Маринка Башелукова, Кроха, тихо окликнула:

– Яша… У меня кончилось.

– Что у тебя кончилось?

– Букварь.

Яков подошел к ней. Все верно. Мария Петровна твердый знак с ней прошла. Хитрые слова «сел» и «съел». И как это бывало ранее: сначала – с ним, в прошлом году – с братьями Капустиными, – Яков сказал громко, повторяя слова учительницы:

– Давайте все вместе поздравим Марину. Она закончила свою первую книжку-букварь. Молодец, Кроха. Поздравляем тебя! Теперь ты человек грамотный.

– Ура-а!.. – вылетели из-за парт братья Капустины – невеликие, крепенькие, горластые.

– Ура! – поддержал их младший Капустин.

– Перемена! – объявил Яков. – Десять минут, – и первым было кинулся в класс соседний – спортзал, чтобы кольца занять и покувыркаться. Но опамятовался, когда старшая Капустина, его одногодка, тоже Марина, спросила:

– Яша, а Мария Петровна не придет?

– Не придет.

– Я к ней схожу. Может, сварить надо. Ладно?

Марина Капустина – старшая дочь в большом семействе – в девять лет уже хозяйкой была, помогая в делах домашних и учительнице, когда та хворала. Добрая девочка, рослая, чуть не на голову выше Якова, ровесника своего.

– Подожди, – остановил ее Яков, – уроки кончатся.

К перемене второй, «большой», как ее называли, на горячую плиту печки ставили чайник, а в жаркий духовой шкаф – блинцы ли, пышки, пироги – кто что из дома принес. Чайник запевал свою нехитрую песнь, закипая, и кончался второй урок. Накрывали клеенкою учительский стол и рассаживались вокруг. Так было всегда. Так было и нынче: пахучий чай с душицей, зверобоем да железняком. Варенье – в баночках. Домовитая Марина Капустина, словно добрая мамка, всем поровну делит:

– Тебе – блин, тебе – блин, тебе – блин, тебе – сладкий пирожок, тебе – пышку с каймаком. Ты же каймак любишь…

– Люблю, – тихо призналась Кроха. – У нас тоже Катька не ныне-завтра отелится.

– Когда отелится, гляди, ничего из дома не давай три дня, – наставительно сказала Марина-старшая. – А то узнает ведьма и загубит корову. Для них коров губить – первое дело.

– А кто у нас ведьма? – так же тихо спросила Кроха, теперь уже пугаясь.

– Раньше Карпиха ведьмачила, – ответил Яков.

– Карпиха, – подтвердила Марина-старшая. – Мамка рассказывала. Летось корова отелилась и мычит, бесится, куда-то рвется. Позвали деда Архипа, он в этом деле понимает. Архип молозиво на сковороду и – на огонь. Помешивает и молитву читает. А мамке приказал: «В окно гляди. Кто пройдет мимо и его будет корежить, это – ведьма». Мамка глядит – точно, идет Карпиха и ее вправду корежит: то остановится, топчется, то кинется назад, то опять ко двору. Как кружёная овца. Значит, точно она.

Кроха слушала, про пышку и каймак забыв; зато братья Капустины под разговоры полбанки варенья опорожнили, накладывая кто больше, пока сестра не пригрозила им.

– Карпиха точно ведьмачила, – подтвердил Яков. – Она и померла по-своему. В самую пургу ушла к ярам. Туда ее черти призывали. Там и померла.

– А теперь кто у нас ведьма? – спросила Кроха.

– Кто-нибудь да есть, – твердо ответил Яков. – Надо приглядывать. Ведьмы грома боятся. Порчу наводят. В свежий след сыплет и приговаривает. И человек ли, скотина сразу на ноги падает. Ведьма в кого хочешь обернется. Вот тут, – показал он на печку, – на загнетке, на ножах перевернется – и в другой облик. Захочет в белого телка, или в рябую свинью, или в зеленую кошку. А через черную кошку, – добавил он, – всякий может невидимым стать. Хоть я, хоть кто другой. Рядом пройду – и ты меня не увидишь.

На него воззрились удивленно.

– Надо поймать черную кошку, но чтобы жуковая была, без подмесу, – учил молодых Яков. – Посеред ночи поставить казан на перекрестке, костер развести и варить ее. Да, кошку. Лишь по сторонам не гляди, а в котел. Вся нечистая сила слетится, будет шуметь, свистеть, кричать по-звериному. Не оглядайся. По имени тебя будет звать, вроде мамка твоя зашумит: «Петя!» А ты не оглядайся. Оглянулся – конец, – предупредил Яков. – А ты вари и помешивай, вари и помешивай. Нечистая сила вокруг воет, ревет, а ты свое дело делай. Останется в казане лишь мала косточка. Ее надо ощупкой, не глядя брать. Берешь и кладешь меж губ. Сразу тихота настанет. Нечистая сила – по сторонам. А ты сделаешься невидимым. Вовсе невидимым. В любой дом заходи, куда хочешь. И тебя не увидят.

– А у деда Архипа черная кошка, – сообщил самый младший Капустин-«довесок».

– Точно! – в один голос подтвердили его братья и переглянулись.

– Это все неправда, – поняв их мысли, сказала Марина-старшая. – Неправда ведь, Яша?

– Старые люди говорят… – пожал плечами Яков. – Перемена кончилась, – объявил он. – Давайте по местам.

Снова пошли уроки. Яков словно забыл о смерти учительницы: непросто было глядеть за ребятами, давать им задания, объяснять да и свое делать. После третьего урока Яков сказал Крохе:

– Марина, можешь домой идти.

Но Кроха, как всегда, отказалась. И стала готовить домашнее задание, на завтра. В школе было веселее, чем дома. В куликалки будут играть, прячась в пустых классах. Может, картошку напекут.

А за окном тянулась поздняя осень. Дождь временами переставал, а потом снова сеялся, и тогда затягивало серой невидью высокий курган за хутором, крутую дорогу через него. Лежала под окнами пустая улица, за ней – вовсе пустое поле на двадцать пять верст до центральной усадьбы, станицы Ендовской. А в край другой, через займище, десять километров до богатого хутора Алешкина, который при асфальтовой дороге стоял. Но те десять километров были длиннее: лежало поперек пути лесистое займище, да две глубокие балки – Катькин ерик и Кутерьма, да еще речка нравная – Бузулук. Будто и рядом хутор Алешкин, но брызнет дождь – на тракторе не проедешь, зимой в снежных переметах утонешь. А тут еще объявились ненашенские, с рыжим подпалом, волки, вроде из Чечни прибежали. Там стреляют, вот они и подались, где потише.