Андрей Соболь: творческая биография - Диана Ганцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Повесть о любви Лауридса Риста и о спасительной игре Ричарда Рандольфа — «Рассказ о голубом покое в девяти неправдоподобных главах» — была написана Андреем Соболем после поездки в Италию, на Капри, впечатления от которой и легли в основу текста.
В этой повести, по мнению Д. Горбова, А. Соболь обнаруживает новый облик — «ласкового мистификатора, устроителя человеческой судьбы, связывателя разошедшихся концов в узел любви и единения. …Полное мягкого гуманизма и тонкой иронии, произведение это знаменует подлиное возрождение в творческом пути А. Соболя, после того как он выбился из-под мрачных сводов средневековья, где протекала его непосильная борьба со старым строем»25. И на первый взгляд всё действительно так. Это произведение разительно отличается от предыдущих не только введением нового материала, занимательного сюжета, но и, прежде всего, новым, необычным для Соболя эмоциональным тоном.
Лейтмотивом повести становится жажда жизни. Лауридс Рист, каждое утро просыпаясь в пансионе «Конкордия», где разворачивается действие, «приветствовал новый день, новую любовь и вечно-новую и вечно-старую звериную жадность жизни» («Рассказ о голубом покое», IV, 65). Его возлюбленная, Берта Таубе мечтает о том, что «завтра может быть солнце, завтра меня могут поднять с земли эти огромные, эти нежные, эти ласковые руки, завтра можно будет, не боясь нарушения приличий, смеяться уже с утра, как смеется он, и радоваться жизни громко, как радуется он, как громко радуются только вольные птицы, и завтра можно будет подставлять голую грудь горячим губам» («Рассказ о голубом покое», IV, 74). А виновник всех перемен в пансионе, «феерическая личность», по словам одного из его обитателей, русский «большевик» Даниле Казакоф, он же «знаменитый комический артист лондонского театра „Ковенгарден“» («Рассказ о голубом покое», IV, 117) Ричард Рандольф заражал своей жизнерадостной энергией всех: «-Жить! Жить! — твердил Даниле Казакоф каждой черточкой своего ежесекундно меняющегося лица, как по горной дороге за каждым новым поворотом меняются виды, и один пейзаж на другой не похож. — Жить! Жить! — будоражил он полуленивых, полузасохших. И, лукаво улыбаясь, легонько подталкивал спины, тормошил привычные к размеренным движениям руки-ноги и с той же лукавой улыбкой следил за румянцем женских щек, за легким трепетом девичьих ресниц, — румянцем, сулящим пышность предзакатной зари, трепетом, вещающим возможную бурю» («Рассказ о голубом покое», IV, 89).
Однако все это только на первый взгляд. Если присмотреться, то придется согласиться с Зел. Штейнманом, который в этой повести А. Соболя увидел все ту же «правду, имени которой нет названия»: «Все восторженные реплики Рандольфа-Казакофа, это — типичная интеллигентская романтика, безрамочная, бесцельная, целеустремленная сама собой. Радость ради радости, веселье ради веселья»26; и все того же «человека прохожего», «неизвестно откуда явившегося и неизвестно куда ушедшего»: «Он сам говорит: „я временный обитатель“. Он сам говорит о тяжелых узах дружбы. Именно ради этой дружбы великий комический актер Ричард Рандольф согласился сыграть лишний раз. Он играл. И в этом вся трагедия: нельзя не чувствовать, что у Ричарда Рандольфа есть какие-то иные мысли, и что „торжествующая жизнь“ торжествует в нем только на минуту»27.
Попытки разорвать замкнутый круг, начать писать о другом и по-другому ни к чему не приведут. «Рассказ о голубом покое» критика приняла более чем прохладно: «„Рассказ о голубом покое“ А. Соболя написан живо, интересно, „тепло“, но не является вещью значительной»28. «Мемуары веснущатого человека» и вовсе прошли незамеченными. Тяжелым потрясением стала и утрата в Сорренто рукописи романа с рабочим названием «Восток-Запад»: «…ненавижу я Сорренто, на всю жизнь запомню его. Родная, четыре дня тому назад, 16 марта, сирокко развеял, к черту послал всю мою работу. Я кончил первую часть романа, вся готова была, и я уже хотел начать переписывать на машинке, а под вечер я ушел в город, поднялся сирокко, у меня было окно открыто, а когда вернулся, я нашел все на столе перевернутым, опрокинутым, жалких 15–20 листиков из всей моей рукописи… знаешь ли ты, что такое, когда прахом идет упорный тяжкий труд, работа недель. Я опять нищ и пуст. Это страшно. … Знаешь, я написал настоящую вещь. И все пропало…»29. И в начале ноября 1925 года А. Соболь вновь предпринял попытку свести счеты с жизнью. По словам Б. Файвуш, «его опять спасли от смерти, проделав над ним все, что в таких случаях полагается, но не спасли от его кошмарной жизни»30.
Весна 1926 года станет последней в жизни Андрея Соболя, которая оборвется 6 июня револьверным выстрелом на Тверском бульваре.
Заключение
…по прочтении книги нужно забыть не только все слова, но и все мысли автора, и только помнить его лицо.
Л. ШестовИсследования литературной личности — всегда лишь попытка реконструкции, предпринимаемая на основании изучения обширного массива творчества писателя, его биографии, общекультурного контекста, в рамках которого он воспитывался, формировался как личность, а затем реализовывался как творческая индивидуальность. Ей должно предшествовать изучение творческой биографии, которое позволяет систематизировать сведения о жизни и творчестве писателя, наметить творческую эволюцию и ее характер и рассмотреть основные произведения.
В нашей работе мы постарались охватить весь период творчества А. Соболя, начиная с самых ранних его стихов, которые даже не имея определенной художественной ценности, все же проясняют перед нами специфику его творческой личности.
Начав с лирических, то предельно