Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

А старуха, подобно девочке-нищенке и мальчику-рабу смотрела Саиду вслед. Смотрела и уже не сдерживала бегущие из глаз слезы. Равнодушный же ко всему Саид по мере приближения к зеленому дворцу своему уже даже и стал забывать про свои встречи на рынке, про девочку, мальчика и старуху, как вдруг остановился и замер как вкопанный. Равнодушья Саида и след простыл, когда увидел юноша, что на том месте, где еще утром стоял его зеленый дворец с картинами и скульптурами, с добрыми слугами и строгими учителями, где зеленел прекрасный сад с красавцами-павлинами и журчащими фонтанами, где разливалась прелестная музыка индийского оркестра, там теперь ничего этого не было, а только до самого горизонта, сколько хватало глаз, царил желтый песок да изредка прерывалась эта желтизна светло-зелеными островками саксаула.

Попытался Саид отогнать от себя все это, надеясь, что перед ним столь частый в наших краях мираж. Но нет, не мираж это был, и не сон, и не видение. Было все это по правде – исчез зеленый дворец, исчез сад, исчезли слуги и учителя, исчезло все, что еще так недавно воспринималось Саидом как всегдашняя часть не только его жизни, но и его самого. Завещанное отцом перестало существовать. Но разве так бывает? А если бывает, то почему? за что? что такого Саид сделал? На эти вопросы юноша не находил ответа. И куда только подевалось все прежнее равнодушие? Стоя посреди барханов и саксаулов, в голос рыдал Саид. Вот уж воистину: что умеем – не храним, а потерявши – плачем. Да разве поможешь горю слезами?

Надо теперь что-то делать, как-то надо жить. Но как? И этого бедный Саид не знал. Только вот в кармане кошелек, в нем несколько золотых монет.

На сколько их хватит? А что потом? Вот сейчас бы Саиду-то нашему кошелек этот бросить в сторону куда подальше, рукой махнуть, сказать свое уже ставшее знаменитым «Все равно» и пойти по барханам, куда равнодушные глаза глядят и куда равнодушные ноги несут. Однако же от ставшего уже таким привычным равнодушия Саида что-то теперь ничего не оставалось. Наоборот: душа Саида вся была в томлениях и метаниях, ибо совсем не знала, как поступить и что делать дальше.

И вовсе не хотелось юноше махать рукой, а слова «Все равно» оказались вдруг забытыми, как казалось, навсегда. И только одно слово всеми красками переливалось перед глазами бедного юноши. И слово это было «Нищета». Вот то самое, до чего осталось сделать только шаг: голод, ветхая одежда, а там недалеко и до рабства. Потерять свободу?

И это возможно в нищете. И вот тут почему-то вспомнились Саиду лица встреченных им на базаре девочки-нищенки, мальчика-раба и бедной старухи. Какой-то ведь это был знак ему, Саиду. Но какой? И на этот вопрос Саид не мог ответить, хотя и чувствовал если не умом, то сердцем, что все эти трое, встреченные им сегодня на базаре, все они имеют к случившемуся к исчезновению зеленого дворца и сада какое-то отношение. И рад бы был Саид вернуться на базар, отыскать хоть кого-то из их троих, однако что им юноша скажет… И тут размышления Саида оказались прерваны – почувствовал вдруг юноша, что позади него кто-то стоит; стоит и глубоко дышит; глубоко дышит и ничего не говорит.

Резко развернулся Саид и, к радости своей, увидел того, кто явно пришел его, бедного Саида, спасти. Был это тот самый седовласый старец, который когда-то давно, когда Саид был еще совсем ребенком, привел его в зеленый дворец. Тогда седовласый старец почти все время улыбался, теперь же лицо его было очень серьезным.

– Ну что, Саид, – довольно-таки грозным голосом сказал седовласый старец, – по-прежнему тебе все равно?

Тут многое понял юноша. Как-то сразу уразумел, что причина нынешнего плачевного положения его не во внешнем мире, а в нем самом, в Саиде, точнее говоря, в том громадном равнодушии, что целиком овладело им, Саидом, в последнее время.

Неужели еще недавно Саиду действительно было все равно? Теперь в это трудно было поверить, потому что теперь Саид уже не был тем равнодушным юношей, каким знал его, скажем, базар. Теперь уж точно он бы никому не сказал это дурацкое «все равно». Но что проку? Дворца-то зеленого нет как не было.

– Добрый старик, – взмолился Саид, – что делать мне? Молю о помощи!

– Что ж, – молвил седовласый старец, – рад хотя бы тому, что осознал ты, Саид, свою неправоту; понял, наконец, что равнодушие порою бывает хуже злобы человеческой. Потому теперь забудь о равнодушии своем, следуй строго за мной, иди туда, куда я тебя поведу. Развернулся седовласый старец и пошел в противоположную от города сторону, пошел туда, где ничего, кроме песка и саксаула, не было. Но Саид ничего не спрашивал и не возражал, а смиренно шел вслед за седовласым старцем. Шли они так до самого позднего вечера. Наконец седовласый старец, который, как казалось, совсем, в отличие от Саида, не устал, остановился и сказал грозным своим голосом:

– Проделали мы с тобой, Саид, большой путь. И теперь настало время отдохнуть, потому ложись спать. А утром решим, что делать дальше. Ничего не стал спрашивать Саид у седовласого старца, целиком доверился ему и, как и было велено, лег спать, подстелив под себя только полы своего же халата. А седовласый старец прилег рядом.

Вскоре оба спали крепким сном. Настало утром, солнце выглянуло из-за бархана. И один из солнечных лучиков – самый озорной – коснулся лица Саида, пощекотал губы, нос и направился на глаза. Нехотя Саид поднял веки и тут только вспомнил, что лежит не в своем зеленом дворце, а посреди пустыни; вспомнил все то, что случилось с ним вчера, вспомнил и едва не заплакал. Однако как только собрался Саид заплакать, то увидал лицо своего спутника – седовласого старца. И лицо это было не серьезным, как вчера, а улыбчивым, даже веселым. Жестом указал седовласый старец куда-то за спину Саида. Юноша обернулся и не мог сдержать восторженного крика – во всей красе взору Саида предстал его зеленый дворец.

Саид вошел в ворота – как и раньше, гуляли павлины, били фонтаны, играл индийский оркестр. Только почему-то у входа в сам дворец стояли теперь не слуги Саида, как обычно, не учителя даже, а трое каких-то незнакомых Саиду людей. Юноша приблизился и тут уже не мог не узнать в этих людях встреченных им вчера на базаре девочку, мальчика и старуху. Кто же это? Что делают они здесь?

В недоумении Саид обернулся к седовласому старцу, который шел сзади. Старец, поймав взгляд Саида и уловив во взгляде вопрос, тихим, а совсем не грозным голосом сказал:

– Это, Саид, твоя родня. Девочка – твоя родная сестра. Мальчик – брат родной. А старуха – мать. Все они ждут тебя в твоем зеленом дворце. Живите богато и счастливо!

Сказал так седовласый старец и исчез, словно его и не было. Саид же все понял. Ну, если и не все, то, пожалуй, почти все. Понял и пошел по дорожке сада мимо павлинов и фонтанов, мимо цветов и деревьев, под звуки индийского оркестра к тому, что потерял когда-то, а теперь обрел вновь, к главному богатству в жизни – к своей семье. На вопросы любые Саид отвечал: «Все равно».

На заботы, на жизнь махал он рукой.

И лишился тогда в этой жизни всего.

И остался покинутый всеми и злой.

Хорошо, что спустя только ночь, отыскался

дворец.

Хорошо, что при нем отыскалась родня.

А могло быть и так, что пришел бы конец

Сытой жизни. И жил бы Саид, лишь себя

в том виня.

Синий барсук (Русская притча)

Историю эту на заводе нашем знал в прежние годы всякий. Теперь только стали забывать ее за давностью миновавшего с тех времен срока. Вот чтобы помнили о ней, я и решил рассказать эту историю сегодня. Все знают, что при нашем заводе народ сплошь собрался работящий, лодырей у нас не держат. Да и как можно при заводе быть лодырем? Любой скажет, что никак нельзя. Ежели ты лодырь, то найди себе для безделья какое другое место, но никак не наш завод. Это все потому, что работаем мы с металлом, а металл – господин своенравный, постоянного внимания к себе требующий. Стоит кому в литейном цеху или же в цеху кузнечном отвлечься хоть на минутку, так металл тут же почувствует это и норов свой крутой покажет: возьмет и застынет раньше срока или же вовсе не застынет, а по всему полу расплескается. А вы говорите – лодыри. Или вот еще был случай: помощник кузнеца задремал, когда сам кузнец уже механический молот над заготовкой поднял; хорошо, что приказчик, случаем оказавшийся рядом, увидал, да как треснет помощника кузнеца по голове кулаком – тот от боли и от неожиданности проснулся и сразу отскочил; но уж лучше кулаком по голове получить от приказчика, чем молотом от нашего кузнеца.

Так вот и говорю, что народ у нас работящий; лениться, дескать, не только некогда, но часто и опасно просто. Потому-то и удивительно, что в тот год, в который случилась эта история, что я хочу рассказать, при заводе жил юноша, который ничего ровным счетом не делал. Откуда он пришел и ради чего – того на заводе у нас не ведали. Вроде как определили его на работу – стружку от станков возить. Да только до того был тот юноша ленив, что за смену стружкой все в цеху завалит чуть не до потолка, а тачка возчика так и простоит все на том же месте, где стояла и вчера. Где же новый возчик? А он спал всю смену на рогоже за одним из станков. Такой вот оказался ленивец. Звали его, кстати говоря, Алексеем. Несколько дней так прошло, Алексей все спал и к работе не приступал совсем. Старые рабочие уж и стыдили его, и ругали, и бранили даже, а Алексею хоть бы что. Мол, пришел к вам нищим, нищим и останусь, а коли скажете, так уйду таким же нищим. Прогонять, впрочем, Алексея не стали, хотя поначалу и хотели прогнать – кому на заводе лентяй нужен. Однако потом почему-то рассудили, что лентяй лентяем, а вот почему бы нищего-то не пожалеть? Ну и, как часто у нас на Руси бывает, пожалели. Да, часто так у нас случается, что жалеют вовсе не того, кто в жалости нуждается, а того, кто как раз жалости заслуживает меньше всего. Однако как бы там ни было, а пожалели наши рабочие Алексея; решили: пусть живет при заводе да спит со всеми вместе в казарме. Зима, дескать, на дворе, так куда он пойдет? Вот зиму его покормим всем миром, а как весна настанет, ежели работать не захочет, то прогоним. На том рабочие и порешили.