Русская сатирическая сказка - Дмитрий Молдавский

Отдельные эпизоды сказок о глупцах связаны со значительной группой народных присловий, т. е. с «прозвищами, относящимися не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющих собою географическое или этнографическое целое» (Д. Зеленин. Народные присловия и анекдоты о русских жителях Вятской губернии. Вятка, 1901, стр. 3), — о «пошехонцах», «вятичах» и пр. Возможно, что в этих произведениях сохранилась память о каких-то обрядах, исчезнувших и ставших смешными, и представлениях о природе и общественной жизни, приписывавшихся жителям соседних местностей.

Такие сказки могли начать складываться еще в период распада первобытно-общинного строя, когда на первое место стал выходить факт совместного жительства, совместного пользования некоторыми видами земли, угодьями и пр., необходимость коллективного выполнения некоторых работ и т. п. (см. М. О. Косвен. «Очерки истории первобытной культуры». Изд. АН СССР, М., 1953, стр. 199).

Уже в «Повести временных лет» есть эпизоды, свидетельствующие о связи их с этими сказками. Д. С. Лихачев отмечает, в частности, связь известного рассказа о «белгородском киселе» с устным преданием: «Этот рассказ посвящен той же теме об обмане врагов хитростью, что и рассказы об Олеге, напугавшем греков движением ладей по суху, об Ольге, обманувшей четырежды древлян и один раз византийского императора». Осаждающие поверили, что их недругов кормит сама земля. Д. С. Лихачев справедливо говорит о том, что в данном рассказе речь идет о каких-то представлениях, уже невероятных для одних, но еще вполне реальных для других народов (см.: Повесть временных лет. Часть вторая. Статья и комментарии Д. С. Лихачева. Изд. АН СССР, М.—Л., 1950, стр. 351).

Видимо, еще в феодальную эпоху сказки о различных соседних племенах, народах, наконец, просто о соседних селениях имели широкое распространение. Уже тогда предметом сатиры являлись не племенные или национальные черты, а черты социальные, как это всегда бывает в устно-поэтическом творчестве. Все эти сказочные «пошехонцы», «вятичи», «псковичи», в действительности, разумеется, ничего общего не имеющие с трудовым народом Ярославщины, Псковщины и проч., прежде всего рисуются людьми, чуждыми труду, не умеющими обращаться ни с серпом, ни с топором, ни с другими орудиями труда, что свойственно представителям господствующих классов.

Господствующие классы немало потрудились, чтобы переадресовать народную сатиру. Отсюда попытки презрительно-иронического толкования присловий в помещичьей, барской среде. Так, еще Н. С. Лесков писал, что у помещиков его времени простые люди делились на «два народа»: «народ орловский» и «народ курский». «Орловский народ» считался «пошельмоватее», а куряне — «ведомые кметы» подразумевались якобы «подурасливее» (Н. С. Лесков. Продукт природы. Полн. собр. соч., т. 22, 1903, стр. 134).

Представители прогрессивной общественной мысли, начиная от забытого просветителя конца XVIII века В. С. Березайского и кончая М. Е. Салтыковым-Щедриным, под «пошехонцами» понимали как раз представителей господствующих классов.

В сказках о пошехонцах высмеивается жизнь праздного и ленивого человека, далекого от всякого труда. Именно этой задачей сатиры объясняется доведенное до гротеска изображение полного неуменья пошехонцев выполнить какую бы то ни было работу, их фантастической недогадливости, непонимания простейших законов природы. Пошехонцы в этих сказках вообще ничего не знают, ничего не понимают. Народ мстил своим угнетателям, беспощадно высмеивая их. И если иногда в облике пошехонского быта проскальзывают крестьянские черты, то это потому, что народ, рассказывая о других классах, зачастую наделял их быт деталями своего собственного (так, царицы иногда варят обед, а царевичи пасут скот).

Образ Лутони введен в литературу В. С. Курочкиным в его пьесе «Принц Лутоня», построенной на материале народной драмы, где дана своеобразная интерпретация этого персонажа, — герой наделен народной мудростью. Не забыл В. С. Курочкин и о других чертах сказочного Лутони — о его простодушии, сметке, стремлении разобраться в происходящем и проч. В известной степени характеристика героя пьесы раскрывает семантику имени Лутоня: Лутоня на некоторых диалектах означает «ободранный». У В. Даля «лутоха» — липа, с которой снята кора, «лутошник» — человек, промышляющий съемкой лык, «лутошковый» — гнутый и т. д. Слово же «лутошливый» означает «не по годам сметливый» (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Изд. 4-е, под ред. проф. И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, т. II, СПб. — М., 1914, стр. 711).

Барин и мужик (Садовников, № 41, записана от Абрама Новопольцева). Характерная для А. Новопольцева черта — умелое введение ярких реалистических деталей, помогающих типизации социального образа, — проявилась и здесь. Так, мужик спрашивает проезжего барина, который попросился к нему ночевать: «А не будете ночью озоровать?». И слушателю вспоминаются картины барского произвола, «озорства».

Как и в других сказках, А. Новопольцев здесь откровенно говорит не только о своих классовых симпатиях и антипатиях, но и подчеркивает (концовкой), что он-де и есть тот самый мужик, который провел барина, а сейчас еще рассказывает ему сказки.

Солдат и барин (Смирнов, № 232). Наказание остроумным солдатом скупого барина воспроизводит ту обстановку, в какой приходилось работать у помещиков не только крепостным, но и наемным слугам. Издевательства солдата, превратившегося в барина, над слугой-помещиком в точности повторяют действительные оскорбления, обычные в быту помещичьих дворовых.

Солдат и барин (Смирнов, № 232). Сказка, видимо, принадлежит к позднейшим. Связана с солдатскими присказками и присловиями. Возможно, смягчение социальных мотивов, особенно ощутимое при сравнении с такой солдатской сказкой, как «Вестовой у генерала» (см. комментарий ниже), объясняется средой бытования.

Вестовой у генерала на вестях или солдатское «Отче наш» (запись В. П. Плешкова около 1905 г., в Свердловске); приведена в сборнике В. П. Бирюкова «Дореволюционный фольклор на Урале» (ОГИЗ, Свердловск, 1936, стр. 253—255). Сказка явно позднейшего происхождения. Возникла в солдатской среде. Автор записи сообщает, что рассказчик слышал эту сказку во время учения ополченцев. По свидетельству В. П. Бирюкова сказка широко распространена на уральских заводах. Острая сатирическая интерпретация «Отче наш» имеет богатую традицию в русской и переводной литературе. В. П. Адрианова-Перетц в статье «Образцы общественно-политической пародии XVIII — начала XIX века» приводит целый ряд аналогичных текстов, справедливо показывая, что подобные молитвы были особенно удобны для пародирования или стилизации в силу их общеизвестности. Молитву «Отче наш» использовал в одной из своих сатир М. В. Ломоносов:

Солдат скоро как в дом вступает, хозяина того призывает Отче!Имение и весь твой дом теперь стал не твой уж, он наш.Молчит крестьянин, размышляет и внутренно его ругает, иже есиЩастливой век наш перервался, помощник нам один остался на небеси.Число злодеев есть безмерно, и нет достойного в них верно. Да святится,Что все народы почитают, оне, о боже, раздражают имя твое.Лишенным щастия, покою, спасение твоей рукою да приидет,Когда тобой не защитится, разграбится и разорится царствие твое,Когда злодеев смерть постигнет, избавленный народ воскликнет: «Да будет воля твоя».Напастей, бед совсем лишася, все будем жить веселяся, яко на небеси.Отколь животныя взялися, не с неба ль сшедши развелися и на земли?..

(В. П. Адрианова-Перетц. Образцы общественно-политической пародии XVIII — начала XIX века. Тр. отд. древне-русск. литер. Инст. литер., т. III, Изд. АН СССР, М. — Л., 1936, стр. 335—366).

В ответе солдата нашли отражение сатирические мотивы из «листков, которые возбуждали настроения» в начале XIX века.

В одном из исследований приводится полный текст такого «листка»:

Грех — умер,Право — сожжено.Доброта — сжита со света.Искренность — спряталась..............Правосудие погребено под развалинами права.Кредит — обанкротился.Совесть — сошла с ума и сидит на весах правосудия................Честность — вышла в отставку.Кротость — заперта за ссору на съезжей.Закон — висит на пуговицах у сенаторов.И терпенье — скоро лопнет.

(Т. Шиман. Александр Первый. История России. Перевод с нем. 1908, стр. 37).

В приведенной В. П. Бирюковым сказке концовка явно смягчена. Сам составитель приводит и другой ее вариант, более характерный для образа генерала: «В шею выгнал» (стр. 255).