До нескорого, она же (СИ) - Зарецкая Анастасия

Тетя кивнула и посмотрела на меня полными сожаления глазами.

— Мы все равно уже не сможем ничего исправить.

— Да, — согласилась я, — да. Но мы могли просто ничего не портить, когда это ещё было возможно. А ты знаешь, тетя, что ее…

Я повернула голову в сторону Алины.

Да так и замерла, не успев закончить предложение.

Мертвой Янтарная была совсем молодая. Разгладилось лицо, обретя аристократичный белый цвет. Разметались по желтой траве каштановые волосы, и они были точно корни поваленного дерева. Из-под рукавов черного платья выглядывали тонкие запястья и длинные пальцы.

Не хватало улыбки красных губ.

И взгляда глаз, что точно янтари.

(Она сгорела, теперь ты — гори).

Я не удержалась и посмотрела в сторону Кирилла. Такого же аристократично бледного, но все равно сильного и мужественного. Его черные волосы были подножием горы, врастающими в землю. И он улыбался. Он был настолько силен, что мог улыбаться, даже когда проиграл.

Я не могла.

Все, на что меня хватило — сжать губы в тонкую линию, потому что они начали дрожать.

Больше всего мне хотелось исчезнуть.

Сделать так, чтобы я не была собой, чтобы я перестала существовать, чтобы мой отец не был отцом, а оставался простым черным колдуном, Алексеем Заболоцким, завидным холостяком без прицепа в виде дочери. Чтобы моя матушка не была моей матушкой, и в этом мире стало меньше на одно разбитое сердце одиннадцатилетней девчонки. Чтобы Вика любила Влада, а он любил ее в ответ. Чтобы по деревням не бродили не поддающиеся классификации нечисти и чтобы за ними не ходили белые маги. Чтобы они учились в своих медицинских университетах и не отвлекались ни на что лишнее.

Чтобы Алина была жива.

Чтобы Кирилл был жив.

Они сгорели…

Слезы мои были обжигающими, и они хлынули по щекам. У меня не было сил их сдержать, а у окружающих — смелости стереть их с моих щек.

Теперь я.

Теперь я сгораю, теперь мой черед, теперь, тогда, после… Всегда, пока я продолжу портить жизни. Пока я продолжу их забирать.

Я не хотела!

Я не хотела ничего сверхъестественного.

Я была как все, и я мечтала о любви. Кто не мечтает о любви? Я хотела, чтобы у меня был отец, который может не только наказать, но и похвалить. Я мечтала, чтобы у меня была мама, неважно, какая, и чтобы я могла подойти к ней и выдать все, что так волнует душу. Я, сама себе в том не признаваясь, надеялась, что когда-нибудь встречу того единственного, что развеет мой мрак и станет моим солнцем. День и ночь. Тьма и свет.

У меня была только Янтарная, и я ее проиграла.

Теперь у меня ничего, ничего не осталось. Лишь огонь. Всепоглощающий огонь. Огонь моей любви, огонь моей ненависти.

Я сама — огонь.

Я сама себе и друг, и враг, и спасение, и проклятье, и тепло, и холод.

И я не нужна, и я никому не нужна, никому, я, не.

Ко мне приблизился силуэт — я не различила его из-за завесы обжигающих слез. Но он сел напротив, и я услышала голос, его голос:

— Яна, я прошу тебя.

Влад.

— Кто ты? — только и спросила я.

Мне показалось, что он растерялся. Не нашел, что ответить, и тогда заговорила я, потому что мне нужно было говорить, пока я могла это делать:

— Любишь ты меня — или ненавидишь? Осмелишься назвать другом — или врагом? — я сморгнула и ясно увидела глаза Влада, глаза, полные беспокойства и растерянности. — Никто, — завершила я. — Ты ничего для меня не значишь, и я предлагаю поставить на этом точку. Забудь обо мне, если сможешь. Попытайся.

— А если не получится?

— Мне недолго осталось, — я хмыкнула. — Если не получится… Уходи. Нет, правда. — Я сама поднялась на ноги, и Владу ничего не оставалось, как подняться следом за мной. — Уходи! Это правда больно, когда люди, которые что-то для тебя значили…

Люди были далеко.

Они вроде бы находились рядом, но ни один из них не касался меня и ничего для меня не значил. Люди были далеко, а я хотела, чтобы они были ещё дальше, чтобы не застали тот миг, когда я рассыплюсь пеплом, и я зашагала, все дальше, дальше, и дальше, между Алиной и Кириллом, от Алины и Кирилла.

Преданные, предавшие.

Предавшая, преданная.

Я слишком любила осень.

И верила ей чересчур.

Если бы осень могла остаться позади, если бы я вдруг оказалась в зиме, закованная в ледяную клетку, это ведь было бы много лучше, это ведь бы могло все вернуть, поменять, спасти…

Я в кого-то уткнулась.

Слезы устилали глаза, и я не видела, куда иду, и не хотела видеть, но его я различила сразу, ещё когда он не успел ничего произнести.

Я не хотела шагать назад, к ним, да так и осталась стоять вплотную.

— Это потому, что вечность назад я отправила тебе сообщение?

Я увидела, как он кивнул.

Яр.

Я опять мешаю тебе учиться.

— Я опоздал?

— Я все испортила, — отозвалась я. И добавила: — Я всех убила. Я заставила всех умереть. Я…

И я прижала голову к его теплу. Огонь к огню. Свет к свету. Чтобы пламя усилилось в два раза.

— Если я сейчас умру… — произнесла я тихо, надеясь, что Яр этого не расслышит, — я буду рада, что умерла рядом с тобой.

Я думала, что Ярик надо мной лишь посмеется — или, в лучшем случае, обзовёт дурочкой, выдумавшей непонятно что. Но вместо этого он серьезно произнес:

— И я буду рад умереть рядом с тобой. Но не сегодня. Лет через восемьдесят. Яна!.. Мы можем уйти. Мы можем поговорить — или помолчать. Я могу всегда тебя… так обнимать, если ты только попросишь, произнесешь хотя бы одно слово…

Я чувствовала, как плавно покидает меня огонь — сила Яра превосходила мое пламя.

Опять магия.

Душу не вылечишь магией.

Душу вылечишь любовью, но моя — мертва, и нет никого, ничего, никогда, кто бы мог это исправить. Нет — и не будет.

А ты… ты тогда кто? Кто ты, Яр? Простой парень, с которым можно посмеяться? Маг, умеющий гораздо больше, чем написано в беломагический кодексах? Солнце?..

— Яр, — только и сказала я, поднимая на него голову.

Он внимательно посмотрел на меня — серо-голубые глаза, совсем живые и очень глубокие — и я продолжила:

— Я не хочу и тебя погубить, Яр. Я не шутила, когда говорила, что нам не нужно больше видеться. Если я что-то для тебя значу, то ты должен понять: мне будет слишком больно, если с тобой по моей вине что-то случится. Даже сейчас, — я обернулась и заметила приближающуюся фигуру, стараясь не смотреть на те, что лежали на земле и постепенно окружались людьми. — Отец.

— Кажется, мы уже знакомились, — отозвался Яр.

— Уходи, — я легко оттолкнула его себя — ткань пальто показалась чуть грубоватой. — Уходи и не возвращайся. Я всем… — я рассмеялась, — всем и всегда так буду говорить, всегда и всем, пока я здесь, пока…

Он не ушел.

Так и остался стоять, не приближаясь, но и не отдаляясь.

Отец остановился напротив.

Он смирил взглядом Яра и только потом — меня. Спросил:

— Все в порядке?

Я смотрела на него заплаканными глазами и думала о том, что у меня потекла тушь, и беспокоилась, что испортила Яру пальто (я снова все порчу), и не нашлось слов лучше, кроме как эти:

— В полном.

— Дочь, — отец покачал головой.

— Дочь, — повторила я, усмехнувшись. — Не боишься, что когда-нибудь очередь дойдет до тебя? Что когда-то ты… по моей вине? Пока не поздно, отец. Откажись от всего этого, пока не поздно. Пока я тебя ещё не погубила.

— Мы поговорим, и я все тебе объясню, — не отступал он.

— Я отказываюсь с кем-либо разговаривать.

— Я…

Отец растерялся.

Я видела рассеянность в его каменных глазах, и это было смешно.

— Заставишь? — широко улыбнулась. — Да, конечно.

И сорвалась с места.

Сорвалась — и помчалась прочь.

Раз уж они не хотят меня отпускать, я сама себя отпущу. Отпущу настолько внезапно, что никто не успеет этого заметить, никто не успеет даже слова крикнуть мне в спину.

Яна.

Яна — Янтарная.