Заводная и другие (сборник) - Паоло Бачигалупи

— И мы оба это прекрасно знаем. Если что — полетит моя голова, тебя не тронут. Даже если бы знала, куда мы идем, ты не смогла бы меня остановить.

— Я бы не…

— Вот и не думай об этом. Пора бы Торговле и ее ручным фарангам дать здесь пинка. Они совсем обнаглели. Забыли, что хоть иногда должны проявлять кхраб[73] к законам. — Джайди умолкает, глядя на разбитые ящики. — Тут в самом деле нет ничего из черного списка?

Канья мотает головой.

— Только рис. Все остальное вполне безобидно, по крайней мере на бумаге. Ни материалов для разведения растений, ни генетических суспензий.

— Но?..

— Но большая часть пойдет не по назначению. Эти питательные культуры… ничего хорошего с ними делать не будут. — Лицо Каньи снова становится унылой каменной маской. — Укладываем груз обратно?

Джайди застывает с кислой миной и наконец говорит:

— Нет. Сжечь все.

— Что?

— Сжечь. Мы же с тобой понимаем, что тут происходит на самом деле. Так дадим фарангам повод подать в суд на своих страховщиков, пусть знают: просто им тут не будет. — Ухмыляясь, он отдает приказ: — Жгите все до последнего ящика.

Потрескивают доски, вспыхивает и разносится везеролловское масло, которым они пропитаны, выстреливают искры и словно молитвы летят к небу. Джайди доволен: второй раз за ночь он видит, как улыбается Канья.

Джайди приходит домой под утро. Дребезжащие голоса гекконов задают ритм монотонному треску цикад и тонкому писку москитов. Он снимает обувь и осторожно входит в стоящий на сваях дом, чувствуя, как поскрипывают под ногами мягкие, приятные на ощупь полированные половицы.

Капитан быстро проскальзывает за сетчатую дверь — мутная соленая вода канала-клонга течет почти у самых стен, и от москитов нет отбоя.

В комнате горит свеча; на низкой кровати дремлет заждавшаяся его Чайя. Джайди нежно смотрит на жену и спешит в ванную — поскорее сбросить одежду и ополоснуться. Несмотря на его торопливые предосторожности, вода шумно плещет на пол; тогда он набирает еще ковш и выливает себе на спину — в жаркий сезон воздух не остывает даже ночью, и любая прохлада приносит облегчение.

Когда Джайди, обмотав саронг вокруг пояса, выходит из ванной, Чайя уже не спит.

— Как ты поздно. Я волновалась. — В ее карих глазах видна задумчивость.

— Будто не знаешь, что беспокоиться не о чем. Я — тигр! — Он прижимает губы к ее щеке и нежно целует.

Чайя морщит нос и отталкивает его от себя.

— Не надо верить газетам. Тигр… Фу, пахнешь дымом.

— Да я только из ванной.

— От волос пахнет.

— Ночка выдалась что надо, — увлеченно начинает он.

Несмотря на темноту, видно, как Чайя улыбается, как поблескивают зубы и тусклым глянцем мерцает смуглая кожа.

— Операция во славу королевы?

— Операция в пику Торговле.

Она вздрагивает.

— Вот как…

Джайди трогает ее за руку.

— Было время, ты радовалась, когда я злил разных шишек.

Чайя отстраняется, встает и начинает нервно поправлять подушки.

— Было. А теперь я за тебя боюсь.

— Не стоит. — Джайди отходит в сторону, чтобы не мешать жене. — Вот ты сидела и ждала, а я бы на твоем месте сейчас сладко спал и видел девятый сон. Все и думать забыли мной управлять. Я для них уже привычная статья расходов. Я слишком известен — кто посмеет мне навредить? Тайных наблюдателей присылают — да, а остановить даже не пытаются.

— Для народа ты герой, но для министерства торговли — заноза. По мне, так пусть лучше народ будет тебе врагом, зато министр Аккарат — другом. Так гораздо спокойней.

— Ты думала совсем по-другому, когда выходила за меня замуж. Тебе нравилось, что я — боец, что за мной победы на Лумпини[74]. Помнишь?

Ничего не говоря, она снова берется за подушки и все время нарочно стоит к нему спиной. Джайди вздыхает, кладет ей руку на плечо, разворачивает и спрашивает, глядя прямо в глаза:

— Вот ты это к чему сейчас сказала? Я же тут, рядом. Со мной все в порядке.

— А когда тебя подстрелили — тоже называлось «в порядке»?

— Что было, то прошло.

— Прошло только потому, что тебя перевели на канцелярскую работу, а генерал Прача выплатил компенсацию. — Она показывает ему свою руку, на которой не хватает пальцев. — И не рассказывай мне о том, как тебе безопасно. Я была там и знаю, на что они способны.

Джайди строит недовольную гримасу.

— Как ни крути, нам всегда что-то угрожает. Если не Торговля, так пузырчатая ржа, цибискоз или еще что похуже. Это больше не идеальный мир. Эпоха Экспансии кончилась.

Чайя уже готова возразить, но передумывает и замолкает. Джайди ждет, пока жена возьмет себя в руки.

— Да, ты прав. Никто не может быть уверен в своей безопасности, — наконец произносит она ровным голосом. — А хотелось бы.

— Можно еще купить амулет на Та Прачане[75] — пользы как от хотений.

— Вообще-то я купила фигурку Пхра Себа, только ты ее не носишь.

— Суеверие это все. Если что-то со мной произойдет, значит, камма такая, и никакой талисман ее не изменит.

— Тебе трудно носить амулет? Мне было бы спокойней.

Джайди хочет посмеяться над предрассудками жены, но видит, что она нисколько не шутит, и потому обещает:

— Хорошо. Раз тебе так спокойней, буду носить Пхра Себа.

Из спален доносится мокрый кашель. Джайди замирает. Чайя поворачивает голову на звук.

— Сурат.

— Ты показывала его Ратане?

— Не ее это дело — лечить детей. У Ратаны есть занятия поважней — она гены взламывает.

— Так показывала или нет?

— Говорит, «не прогрессирует». Можно не волноваться, — облегченно вздыхает Чайя.

Он тоже рад, но вида не подает.

— Хорошо.

Снова слышен кашель, и Джайди вспоминает умершего Нама, но усилием воли прогоняет подступившую грусть.

Чайя касается пальцами его подбородка, заставляет посмотреть ей в глаза и спрашивает с улыбкой:

— Так отчего же благородный воин, защитник Крунг Тхепа так пропах дымом и почему так собой горд?

— Завтра узнаешь из печатных листков.

Она недовольно поджимает губы.

— Я беспокоюсь за тебя. Очень беспокоюсь.

— Это потому, что ты переживаешь из-за всего подряд. Не надо так тревожиться. Тяжелую артиллерию против меня больше не пускают — в прошлый раз им это вышло боком. О том случае написали в каждой газете и в каждой печатном листке. Меня поддержала сама досточтимейшая королева, и теперь они держатся подальше — по крайней мере уважение к ее величеству еще не потеряли.