Рота стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шарп неторопливо пошел на Хейксвилла:
– Тебя нельзя убить, так?
Хейксвилл кивнул, попробовал выдавить улыбку, но дуло все надвигалось. Шарп шел медленно.
– Тебя вешали, а ты остался жив, так?
Хейксвилл снова кивнул, его рот вытянулся в щель. Шарп хромал из-за пулевого ранения в бедро.
– Собираешься жить вечно, сержант?
Кто-то из стрелков прыснул, Хейксвилл повел глазами – узнать кто, но Шарп поднял винтовку, и взгляд Хейксвилла вернулся к дулу.
– Собираешься жить вечно?
– Не знаю, сэр.
– Не «лейтенант, сэр»? Язык проглотил, а, Хейксвилл?
– Нет, сэр.
Шарп улыбнулся. Он стоял совсем близко к сержанту, едва не уперев ствол Хейксвиллу снизу в подбородок.
– Думаю, сержант, ты умрешь. Сказать почему?
Детские голубые глаза зыркнули направо, налево, словно в поисках помощи. Хейксвилл ждал нападения ночью, в сумерках, но не средь бела дня перед сотнями свидетелей. Однако никто посторонний не обращал внимания! Ствол коснулся потной кожи.
– Сэр!
– Смотри на меня, сержант, я открою тебе секрет.
Взгляды встретились. Шарп заговорил отчетливо, чтобы слышали стрелки:
– Думаю, сержант, тебя никто не может убить. Кроме… – Он говорил медленно, как с ребенком. – Кроме того, сержант, кого ты пытался убить, но не смог. – (Потное лицо исказилось непритворным страхом.) – Можешь припомнить такого, сержант?
Лицо дернулось, затряслось, ствол вновь уткнулся в подбородок.
– Нет, сэр!
– Хорошо!
Короткая мушка бейкеровской винтовки холодила Хейксвиллу кожу. Шарп перешел на шепот, чтобы слышал один сержант: – Ты мертвец, Обадайя. Колдовство ушло. – И громко выкрикнул: – Бах!
Хейксвилл отпрыгнул назад, жалобно взвизгнув, словно получивший оплеуху ребенок, и рухнул на траву. Шарп рассмеялся, прицелился и опустил курок на пустую, без затравки, полку. Хейксвилл распластался на траве, его лицо горело смертельной ненавистью.
Шарп скомандовал ухмыляющимся стрелкам:
– Смирно!
Они вытянулись. Шарп заговорил снова, на этот раз резко:
– Помните, я обещал. Вам вернут винтовки и зеленые мундиры, и я к вам вернусь! – Он не знал, как это сделать, но он это сделает. Обернулся к сержанту, указал на семистволку, которая висела у того на спине. – Дай сюда!
Хейксвилл покорно протянул ружье и патронную сумку, и Шарп повесил семистволку на плечо, рядом со штуцером. Взглянул на сержанта:
– Я вернусь. Помни об этом. – Он наклонился, подобрал кипу мундиров, зажал под мышкой и, хромая, пошел прочь.
Он знал, что Хейксвилл выместит зло на стрелках, но знал и другое: сержант унижен, все видели его уязвимость, а роте – роте Шарпа – довольно и этого.
Маленькая победа, может быть даже пустяковая. Но с нее начинается долгое победное шествие, которое должно закончиться в бреши Бадахоса.
Часть четвертая
Воскресенье, 4 апреля – понедельник, 6 апреля 1812 г.
Глава двадцать первая
Пришла весть, что французы наконец выступили – не против осадившего Бадахос Веллингтона, а против нового испанского гарнизона в Сьюдад-Родриго. Партизаны и перехваченные ими депеши, нередко еще мокрые от крови французских гонцов, говорили об одном: среди французских генералов царит разброд, им не хватает солдат, а также мощных орудий, которые остались в занятых британцами северных крепостях.
Новости подстегнули Веллингтона: он хотел покончить с осадой Бадахоса и опасался, что французы возьмут Сьюдад-Родриго. Он не доверял оставленному в городе испанскому гарнизону и торопился двинуть армию на север, чтобы поддержать решимость союзников. Быстрее! Быстрее! Быстрее! Шесть послепасхальных дней командующий бомбардировал своих генералов и штабных офицеров требованием: дайте мне Бадахос! Шесть дней батареи, установленные в развалинах форта Пикурина, непрерывно палили по брешам, сперва без заметного результата – и вдруг, почти на удивление, расшатанные камни кладки посыпались, а следом в облаке пыли сошла лавина щебня, заполнявшего внутренность стены. Потные, черные от гари канониры кричали «ура!», а пехотинцы, охранявшие батареи от новой французской вылазки, смотрели в негостеприимные бреши и гадали, какую встречу готовит враг осаждающим.
По ночам французы пытались заделать проломы. Пушки Пикурины осыпали их картечью, но все равно каждое утро брешь оказывалась заложена мешками с шерстью, так что на следующей жаре приходилось стрелять, разметывая серые клочья, пока вновь не обнажалась стена, и тогда ядра принимались ковырять ее, проделывая второй проход через стену.
Дамба по-прежнему стояла, и к югу от Бадахоса расстилалась водная гладь, не позволяя штурмующим идти напрямик, а только в обход озера, под стеной. Северные батареи обстреливали дамбовый форт, пехота рыла траншеи, пытаясь подвести их к самому укреплению. Однако траншеи пришлось бросить. Все пушки на восточной стене Бадахоса, от высокой цитадели, где гнездились ястребы, до бастиона Тринидад, стреляли по растущим траншеям; железный град сметал все живое, рушил брустверы, и от попытки пришлось отказаться. Дамба останется на месте, наступать придется в обход, и это не нравилось инженерам.
Полковник Флетчер, раненный во время французской вылазки, встал с постели:
– Время, мне нужно время! – Инженер стукнул кулаком по карте. – Черт побери, он хочет чуда!
– Хочу.
Генерал вошел неслышно. Флетчер резко обернулся, его перекосило от боли – рана еще не зажила.
– Милорд! Мои извинения, – пробасил шотландец отнюдь не извиняющимся тоном.
Веллингтон отмахнулся, кивнул ожидавшим его офицерам, сел. Майор Хоган знал, что генералу всего лишь сорок три, но выглядел тот старше. Может быть, они все постарели: осада подтачивает их, как подтачивает два бастиона. Ирландец вздохнул, зная, что этот военный совет, четвертого апреля, как он скрупулезно пометил в блокноте, вновь превратится в борьбу между командующим и инженерами.
Веллингтон вынул собственную карту, развернул, придавил углы чернильницами.
– Доброе утро, джентльмены. Расход боеприпасов?
Артиллерийский полковник придвинул к себе бумаги:
– Вчера, милорд, тысяча сто четырнадцать двадцатичетырехфунтовых и шестьсот три восемнадцатифунтовых, – ровной скороговоркой доложил он. – Одна пушка взорвалась, сэр.
– Взорвалась?
Полковник перевернул лист бумаги:
– Двадцатичетырехфунтовка в третьей батарее, милорд. Переложили пороха. Трое убитых, шесть раненых.
Веллингтон засопел. Хоган всегда дивился, как генерал подавляет своим присутствием. Может быть, дело в проницательных голубых глазах, а может, в неподвижном лице и крупном, с горбинкой носе. Большинство офицеров в комнате были старше Веллингтона, и все же они, за исключением разве что Флетчера, благоговели перед ним.
Командующий, скрипя карандашом, записал цифры на листе бумаги. Вновь взглянул на артиллериста:
– Порох?
– Хватает, сэр. Вчера подвезли восемьдесят бочек. Можем стрелять еще месяц.
– Если месяца хватит. Извините, милорд. – Флетчер наносил на свою карту значки.
Улыбка тронула уголки генеральских губ.
– Полковник?
– Милорд? – с притворным удивлением отозвался
