Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

По другую сторону комнаты, у двуспальной кровати Керри, сидит на стуле с прямой спинкой Марлен, словно послушная школьница: руки она сложила на коленях, полные ножки аккуратно скрестила. Керри распростерлась на кровати. Она лежит на животе, в счастливом забытье человека, загорающего на пляже: лицо ее обращено к стене, локти — в стороны, но бедра чуть повернуты так, что черный абрис ее юбки словно нарочито подчеркивает выпуклость ягодиц, а ноги в черном нейлоне стройные и элегантные, несмотря на то что чулки на ступнях порваны и испещрены множеством полос от спущенных петель.

— Она спит? — спрашивает Оливия, проходя глубже в комнату.

— Отключилась, — отвечает Марлен. — Сначала ее вырвало в комнате Эда, а потом она здесь заснула.

— Понятно, — говорит Оливия. — Очень милую квартирку вы ей тут выделили.

Оливия проходит дальше, к небольшому алькову — столовой, и приносит оттуда стул. Затем она садится рядом с Марлен.

Некоторое время обе женщины молчат, потом Марлен учтивым тоном произносит:

— Я собиралась убить Керри.

Она приподнимает руку с колен, и становится видно, что у нее на коленях, на цветастом зеленом платье, лежит небольшой разделочный нож.

— Ах вот как! — говорит Оливия.

Марлен наклоняется над спящей Керри и касается ее обнаженной шеи.

— Это ведь какая-то главная вена, да? — спрашивает она и приставляет нож прямо к чуть заметно пульсирующему месту, и даже слегка тычет туда острием.

— Да-а. Уф… Ладно. Тут надо бы чуть поосторожней… — Оливия наклоняется вперед.

Мгновение, и Марлен, глубоко вздохнув, откидывается на спинку стула.

— Ну ладно. Вот, возьмите, — и вручает Оливии разделочный нож.

— Подушкой — гораздо удобнее, — говорит Оливия. — Горло ей перережешь — ужасно много крови будет.

Вдруг Марлен фыркает, из ее горла вырывается негромкий, грудной смешок.

— Про подушку я и не подумала.

— Зато у меня было время про подушки подумать, — говорит Оливия, но Марлен кивает рассеянно, похоже, она на самом деле и не слушает вовсе.

— Миссис Киттеридж, а вы знали?

— Знала — про что? — спрашивает Оливия, но чувствует, что в желудке у нее словно поднимаются волны: белые барашки пляшут у нее в желудке.

— Про что Керри мне сегодня рассказала? Сказала, это однажды случилось у нее с Эдом. Только один раз. Но я ей не верю. Должно быть, не один раз, а больше. В то лето, когда Эд-младший школу окончил.

Теперь Марлен плачет, качая головой. Оливия смотрит в сторону — женщине необходимо уединение. Оливия держит на коленях разделочный нож и смотрит в окно над кроватью: только серое небо и серый океан: слишком высоко, чтобы можно было увидеть берег, только серая вода и серое небо там, за окном, насколько хватает глаз.

— Никогда ничего такого не слыхала, — отвечает Оливия. — Почему ей надо было именно сегодняшний день выбрать, чтобы тебе об этом сообщить?

— Она думала, я знаю. — Марлен вытащила откуда-то бумажный носовой платок, наверное из рукава, и промокает щеки, сморкается. — Она думала, я все время про это знала и просто наказывала ее тем, что продолжала к ней хорошо относиться. Сегодня она напилась и стала говорить, как здорово я ей отплатила, убивая их с Эдом своей добротой.

— Обожемой! — единственное, что приходит на ум Оливии.

— Разве это не смешно, Оливия? — И снова из ниоткуда — грудной смешок Марлен.

— Ну, знаешь, — отвечает Оливия, — я думаю, это не самая смешная вещь из тех, что мне довелось слышать.

Оливия смотрит на простертое на кровати тело в черном костюме, и ей жаль, что здесь нет двери или хотя бы занавеса, который можно было бы задернуть, чтобы не видеть изгиба ягодиц Керри, ее черных чулок, подчеркивающих линию ее стройных лодыжек.

— А Эдди-младший знает?

— Ага. Она вроде как вчера ему про это сказала. Тоже думала — он знает, но он говорит, что не знал. Говорит, он не верит, что это правда.

— Может, и неправда.

— Дерьмо, — произносит Марлен. Она опять плачет и качает головой. — Миссис Киттеридж, если вы не против, мне очень хочется просто сказать «дерьмо».

— Скажи «дерьмо», — разрешает Оливия. Сама она никогда не произносит этого слова.

— Дерьмо, — говорит Марлен. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

— Думаю — да. — Оливия глубоко вздыхает. — Думаю — да, — повторяет она медленно.

Она оглядывает комнату, не чувствуя особого интереса, — на одной стене висит фотография кошки — и ее взгляд снова возвращается к Марлен, которая зажимает нос. «Ну и денек, девочка моя: блевотина наверху и сигаретные окурки внизу». Женщина с длинными седыми волосами по-настоящему потрясла Оливию. «Сейсмичная» — вырисовывается определение в ее окрашенном туманом мозгу. Она говорит Марлен:

— Женщина, которая купила дом Кристофера, ходит по твоему дому и сует окурки в горшки с цветами.

— Ах эта, — отвечает Марлен. — Она тоже кусок дерьма.

— Думаю, да.

Оливия собирается обо всем этом рассказать завтра Генри. Она собирается рассказать ему все до точки, только вот слышать слово «дерьмо» ему не понравится.

— Оливия, могу я попросить вас об одолжении?

— Мне этого очень хочется.

— Вы не могли бы, пожалуйста… — Сейчас эта несчастная женщина целиком охвачена горем, она выглядит такой ошеломленной и растерянной в своем цветастом зеленом платье, ее каштановые волосы выбиваются из-под шпилек. — Прежде чем уходить, поднимитесь, если можно, наверх, в спальню, хорошо? На самом верху поверните направо. Там в стенном шкафу вы найдете проспекты, знаете, такие брошюры, про разные места, куда можно поехать. Не могли бы вы забрать их с собой? Просто заберите их с собой и выбросьте. И корзинку, в которой они лежат, тоже.

— Конечно.

По щекам Марлен, вдоль носа, текут слезы. Она отирает лицо раскрытой ладонью.

— Я не хочу открывать дверь шкафа, зная, что корзина все еще там.

— Конечно, — повторяет Оливия. — Я вполне могу это сделать.

Она привезла из больницы домой башмаки Генри, положила их в пакет в гараже, они по-прежнему там и лежат. Они совсем новые — их купили за несколько дней до последней поездки на парковку магазина «Купи и сэкономь».

— Могу еще что-нибудь забрать, если хочешь, Марлен?

— Нет. Нет, Оливия. Это мы с ним сидели и делали вид, что поедем вдвоем в разные места. — Марлен качает головой. — Даже после того, как доктор Стэнли рассказал нам, как обстоят дела, мы просматривали эти проспекты, говорили о тех местах, куда поедем, когда Эд поправится. — Марлен трет лицо обеими руками. — Господи, Оливия. — Марлен умолкает и смотрит на нож, который держит Оливия. — Господи, Оливия, мне так стыдно!

И кажется, что ей и правда стыдно: ее щеки розовеют, потом ярко вспыхивают.

— Нет нужды стыдиться, — утешает ее Оливия. — У нас у всех случаются такие моменты, когда нам хочется кого-то убить.

Оливия готова прямо сейчас, если Марлен захочет ее слушать, назвать самых разных людей, которых ей могло бы захотеться убить. Но Марлен говорит:

— Нет, не из-за этого. Не из-за этого. А потому, что я сидела там с ним и мы планировали эти поездки. — Она рвет пальцами бумажный платок, который и так уже весь в лохмотьях. — Господи, Оливия, ведь было похоже, что мы и правда верим в это. А он все худел и худел, такой слабый был… «Марлен, принеси-ка нашу корзину путешествий», — говорил он, и я приносила. А теперь мне из-за этого так стыдно, Оливия.

Простодушная, думает Оливия, глядя на плачущую Марлен. По-настоящему наивна. Теперь таких не найдешь. Нет уж, теперь таких нет.

Оливия поднимается и подходит к окну над небольшой раковиной, которое смотрит на въездную аллею. Народ разъезжается — последние из оставшихся. Мэтт Грирсон усаживается в свой грузовичок, сдает задом и уезжает. А вот выходит Молли Коллинз с мужем, ступает по гравию в лодочках на низком каблуке; она отработала в доме Марлен полный рабочий день, эта Молли, просто старалась помочь изо всех сил, думает Оливия. Обыкновенная женщина со вставными зубами и старым мужем, который тряхни его пару раз, и помрет, как все они, или, того хуже, окажется в инвалидном кресле рядом с Генри.

Ей хочется рассказать Марлен, как они с Генри говорили о внуках, которые у них будут, о счастливых праздниках на Рождество вместе с милой невесткой. Как всего лишь чуть больше года назад они приходили в дом к Кристоферу обедать, и напряженность висела такой плотной завесой, что можно было бы потрогать ее рукой, а они, возвращаясь домой, все-таки рассуждали о том, какая она милая девушка и как они рады, что у Кристофера такая хорошая жена.

Кто же, кто мог бы сказать, что у них нет своей собственной корзины путешествий? Это несправедливо. Так сегодня сказала Молли Коллинз, стоя на парковке у церкви. Это несправедливо. Ну что ж. Ну так несправедливо.