Сиротка. Расплата за прошлое - Мари-Бернадетт Дюпюи

— «Кармен»? — удивилась Эрмин. — Я никогда ее не исполняла, но часто репетировала. У меня была роль Микаэлы.

Да, я могу спеть эту арию.Любовь свободна, век кочуя,Законов всех она сильней.Меня не любишь, но люблю я,Так берегись любви моей!

Она от души наслаждалась происходящим. При этом ее облик был так далек от внешности персонажа, испанки с черными волосами. Эрмин вкладывала в свои слова легкость, передавая слушателям свое настроение. Как только она закончила, раздался взрыв аплодисментов, сопровождаемый теплыми словами благодарности. Пожилой, элегантно одетый мужчина, громко попросил исполнить национальную песню, очень популярную в этих краях, и эту просьбу она с удовольствием выполнила.

Стоя очень прямо в мерцающем свете костра, Эрмин очаровывала свою аудиторию. Она пела снова и снова: «Голубку».

«Золотые хлеба», «К хрустальному фонтану»… Ее слушали, на нее смотрели, на нее, такую грациозную в светлом платье, в облаке белокурых волос. Это было словно явление ангела, подарок небес для того, чтобы смягчить страхи и тревоги этого дня. Дети затихли, слушая дивные звуки с открытыми ртами. Они больше не вспоминали о темноте, затаившейся под гигантскими соснами. Женщины порой пускали слезу, мужчины принимались мечтать о прекрасном, поскольку Эрмин была для них словно сестра, невеста, подруга, чистая и нежная.

То же испытывал и Родольф Метцнер, полностью покоренный выступлением той, кого он и так уже боготворил.

— Дамы, господа и вы, дети, уже поздно, — наконец сказала Эрмин. — Сейчас я исполню последнюю арию, которая как нельзя лучше подходит нашему положению потерпевших крушение в лесу. Это отрывок из оперы «Лакме».

Едва заметно поклонившись, она легким вибрато запела «Арию с колокольчиками».

Куда идет юная индианка.Дочь жреца,Вдохновленная богами?Когда луна прячетсяВ ветвях мимозы,Она бесшумно бежит по мягкому мху,Смеясь в ночи.

Наверное, еще никогда Эрмин не вкладывала столько веры и страсти в свое исполнение. Когда она спела особенно сложный пассаж этой арии для сопрано, играя своим хрустальным голосом, чтобы изобразить звон колокольчиков, среди присутствующих пробежал вздох восхищения. Охваченная необыкновенной радостью, взволнованная, она с улыбкой поклонилась, испытывая бесконечное удовлетворение.

Скрипач, который все это время старательно аккомпанировал ей, убрал свой инструмент и тоже принялся аплодировать.

— Браво, браво! — возбужденно воскликнул Метцнер. — Какой волшебный вечер, это благодаря вам!

— О! У меня совсем не осталось сил, — тихо призналась Эрмин.

Люди не решались приблизиться, но и не хотели расходиться. Одна девочка робко подошла с поцелуем, седовласая дама отправила своего мужа угостить молодую певицу анисовыми леденцами.

— Что вы, не нужно, — смутилась Эрмин. — Лучше раздать их детям.

Люди нехотя разошлись. Большинство костров превратились в пламенеющие угли. Держа в руках два одеяла, появился официант, который снабдил Метцнера посудой и продуктами.

— Надеюсь, вы не замерзнете, мадам, — смущаясь, пробормотал он. — Это было похоже на сказку! Когда я расскажу все своей матери, она пожалеет, что не ехала на этом поезде.

— Спасибо вам за комплимент, огромное спасибо!

На Эрмин навалилась усталость. Тем не менее ей не хотелось идти в вагон, предназначенный для женщин и детей. Она предпочла остаться возле костра, на котором совсем недавно готовила ужин.

— У вас самый красивый голос в мире, — произнес Родольф Метцнер. — Как вам передать, что я ощутил? Облегчение застарелой боли и в то же время острую горечь, безудержное желание подать вам реплику.

Теперь они остались одни. Эрмин заинтригованно посмотрела на него.

— Подать мне реплику? — переспросила она.

— Простите, я говорю бог весть что!

— Нет-нет, объяснитесь!

— Хорошо… Видите ли, дорогая мадам, трагедия, о которой я вам поведал, сломала не только мою жизнь, но и карьеру. В ту пору я был молодым тенором, которому пророчили блестящее будущее. Я уже пел в Милане, Брюсселе, Лондоне… Я планировал подписать контракт с «Ла Скала», так как моя супруга мечтала жить в Италии. Но даже если я справился с отчаянием, даже если сумел найти утешение в искусстве, мой голос был мертв, сломан вместе с моей жизнью, сломан навсегда. Я слишком долго и громко кричал… Да, на следующий день голос у меня пропал. Постепенно он вернулся, но тембр его стал глухим и хриплым, как у вороны или жабы. Только представьте себе, мадам что вы вдруг лишились этого восхитительного дара, своего исключительного голоса, и больше не можете испытывать возбуждения перед выходом на сцену, гордости за то, что подарили счастье другим. Благодаря магии вашего таланта и вашего голоса, я только что испытал нечто похожее, эту дрожь во всем теле, эти всепоглощающие эмоции. Я лишился всего, потеряв жену и ребенка. Меня удивляет, что я еще жив, сижу здесь, возле вас. Я советовался с докторами, умолял хирургов меня вылечить. Современная медицина на это неспособна. Я говорил себе, что возможность петь немного утешила бы меня и позволила бы достойно почтить память моих ушедших близких. Но нет, если я нынче пытаюсь напеть арию из оперы, звук, вырывающийся из моих уст, смешон и безобразен.

Признание Родольфа Метцнера ранило Эрмин в самое сердце. Она смотрела на него полным сострадания взглядом, не в силах сдержать слез. Он прочел в ее прекрасных глазах безграничную скорбь.

— Простите, мадам, я не стремился вас разжалобить, но слушать ваше пение и не иметь возможности разделить эту радость — невыносимое мучение! Я знаю все заглавные арии известных опер и молча повторяю их про себя — да, беззвучно пою.

— Месье, если бы вы знали, как мне вас жаль! И как я восхищаюсь вашим мужеством! Вы преодолели такие чудовищные испытания.

— Не знаю, мужество это или трусость, — усмехнулся он. — Тысячу раз я хотел умереть, покончить с этим жалким существованием, но продолжал дышать, есть, просыпаться по утрам. Возможно, мне суждено было дожить до этого вечера, до этого дня, когда мне выпадет удача и честь встретиться с вами. Простите, мои слова могут показаться вам неприличными. Но я, честное слово, безгранично рад нашей встрече.

Эрмин не знала, что ответить. Теперь она не удивлялась тому, что так быстро прониклась симпатией к этому мужчине и сблизилась с ним. Он когда-то обладал тенором, жил теми же надеждами и той же страстью к пению, что и она.

— Не грустите, — добавил он. — Я смог посвятить себя музыке, основав на деньги нашей семьи звукозаписывающую компанию в Швейцарии и Соединенных Штатах. Если однажды вы решите записать пластинку, я буду счастлив финансировать этот проект. Например, «Мирей» Шарля Гуно. Мне бы это понравилось. И «Фауста», разумеется!

— Я обожаю «Мирей». Значит, вы выпускаете пластинки.

Несмотря на желание продолжить беседу более легким тоном, молодая женщина никак не могла прийти в себя после услышанного. Метцнер пробудил в ней безудержный порыв нежности и уважения, поскольку она представила на его месте себя. Эти новые для нее ощущения привели ее в замешательство.

— Судьба не зря свела нас, правда? — добродушно спросил он.

— О, разумеется! И уверяю вас, что я была бы счастлива работать с вами на сцене. Ах! Какая же я глупая — наверное, я ранила вас еще больше… Простите меня, я не хотела.

Эрмин чуть не разрыдалась. Она быстро вытерла слезы и улыбнулась дрожащими губами.

— Вы так красивы! Без макияжа, без драгоценностей и нарядов… Вас украшают ваши золотистые волосы, ваша доброта и нежность. Дорогая мадам, не упрекайте себя ни в чем, я провел очаровательный вечер в вашем обществе. А теперь пора спать.

Она бросила нерешительный взгляд на стоявшие в ряд вагоны, где разместились женщины и дети. За стеклами мелькали огоньки.

— Приличия требуют, чтобы я закрылась там вместе со всеми дамами, — вздохнула она. — Но я буду чувствовать себя лучше здесь, на моей родной земле, возле угасающего костра.

— И под моей защитой? — пошутил он.

— Я полностью вам доверяю.

— И правильно делаете.

Эрмин улеглась на траву, которая была не очень густой. Ей немного мешали камушки, но, завернувшись в одно из одеял, она быстро к ним привыкла. Согнув руку, она положила на нее голову.

— Я усну за несколько секунд, — сказала она, — под звездным небом, среди аромата сосновой хвои. Уверяю вас, я к этому привыкла, ведь я не раз ночевала в лесу…

Она закрыла глаза, испытывая странное ощущение безопасности. Родольф Метцнер остался сидеть, растроганно глядя на нее. Он только что открыл для себя новую грань ее характера: непокорность и любовь к свободе. Тем не менее молодая женщина уснула не сразу. Ей не давали покоя беспорядочные мысли.